Белый Шанхай - Эльвира Барякина

Даниэль отлично говорил по-русски – господи, какая прелесть!

– Где вы выучили язык? – спросила Нина.

– В Петербурге. Когда я окончил гимназию, отец дал мне денег и отправил путешествовать. Я поехал в Россию.

– Понравилось?

– Мне было интересно. Наверное, нигде в мире не было такого удивительного сочетания раннего Средневековья и высочайшей цивилизации.

Нина вздохнула:

– После большевиков от цивилизации не осталось камня на камне.

– Не соглашусь. Советский строй – это новый виток развития. Его можно оценивать по-разному, но это отнюдь не деградация. Я возвращался в Китай через Россию, на несколько дней останавливался в Москве, – и знаете, что показалось мне любопытным? Главная особенность большевиков – это стремление не к деньгам, а к власти в чистом виде. Поэтому они будут сильнее тех, кто стремится и к власти, и к деньгам: одной точкой давления меньше. Такие люди хотят изменить общество и мечтают не о сундуке с золотом, а о памятнике на главной площади. Это особая порода – вожаки, готовые на собственном горбе тащить народ к счастью, если понадобится – силой. Согласитесь, это что-то новенькое.

– Не соглашусь. То же самое вытворяли все религиозные фанатики – от крестоносцев до пуритан.

Они спорили с горящими глазами. Даниэль был человеком много и жадно читающим. Он испытывал удовольствие от совместного думания. Его волновали политика, философия, история. Торговля чаем была для него искусством, приносящим доход.

– Пятьдесят лет назад почти весь чай, поставляемый в Британию, шел из Китая, – рассказывал Даниэль. – Большие фирмы скупали урожай на корню, без проб, и мелкие торговцы, лишившись заработка, незаконно вывезли чайные деревья в Индию. Доставка оттуда обходится дешевле, поэтому китайский импорт сократился до трех процентов. Но в эти проценты входят такие сорта, которые невозможно вырастить больше нигде.

– Научите меня пить чай? – спрашивала Нина.

– Непременно.

Даниэль знал невероятно много об искусстве Китая и Японии. Он мог часами рассказывать о способах выделки фарфора, о разведении садов, о древней поэзии и рисунках тушью. Он был человеком настолько редкой породы, что Нине хотелось одернуть себя: так не бывает.

Если ей доводилось встретиться с Климом в вагоне-ресторане или в коридоре, она торопливо отводила глаза и пыталась как можно скорее исчезнуть.

Перед сном по привычке Нина надевала шелковый халат с маками – чтобы идти умываться, но тут же снимала его. Это была улика, которую следовало убрать с глаз долой.

Ложилась в скользкую от крахмала постель, долго прислушивалась к стуку колес. Счастье духовной близости сменялось физической тоской. Нине хотелось, чтобы ее целовали, – ощущение было настолько ярким, что она переносила его как боль.

Представить своим любовником Даниэля с его обгорелым лицом было невозможно.

Клим… Нина не подозревала, насколько она соскучилась по нему. По сладкому обмиранию, когда он касался губами кромки волос на затылке. Сердце ухало, как в шахту, от одного воспоминания. В груди – хрустальная пустота.

Если позвать его, он придет, будет сидеть в углу со скрещенными руками, жгуче смотреть из-под челки, а потом, конечно, не выдержит. И все будет так, как надо.

Нельзя использовать человека, а утром бросать его ради роскошного мудрого чудовища.

Нина вспоминала рассказы Даниэля. Ей казалось, что она знает его очень давно – настолько им было легко друг с другом. Мистер Бернар был лучшим из собеседников, а разговор с умным человеком – одно из высших наслаждений на земле.

Двойственность, в которой стыдно признаться самой себе. Мучительная, не дающая уснуть страсть к мужу и злодейские мечты о чужаке, лицо которого скоро станет таким, как на фотокарточке в конторе Тони Олмана.

«Мистер Бернар несвободен. У него есть жена. Помни об этом».

Когда поезд подъехал к Северному вокзалу, Нина была уверена, что Даниэль дал ей карт-бланш на все: за два дня пути они стали друзьями, ценящими и понимающими друг друга. Волнение, как перед битвой: хочется пританцовывать, гусарствовать, щеголять остроумием…

Даниэль сказал: «Надеюсь, мы скоро встретимся» – у Нины мурашки пошли по коже. Она помахала ему рукой, пошла, покачивая бедрами, по платформе, зная, что он смотрит ей вслед. И тут же заметила в толпе Клима.

Он все понял.

Не надо сочувствовать, утешать и объясняться: этим сделаешь только хуже. «Я больше не буду тебя мучить. Я тебя отпускаю».

3

Когда Нина сказала Тамаре, что вскружила Даниэлю голову, она выдала желаемое за действительное.

Бернар не позвонил ей ни на следующий день, ни через неделю. В газете Нина прочитала о банкете в его честь, на который их с Иржи не позвали.

Даниэль использовал ее как носовой платок? Для отправления вполне естественной надобности: отвлечься от неприятных воспоминаний и развеять дорожную скуку?

Нина встретила его в кафе рядом с теннисным кортом. С ним была Эдна, мистер Бернар представил их друг другу.

Сухая, веснушчатая, с ракеткой под мышкой, Эдна смотрела на мужа влюбленными глазами. А он держал ее за руку чуть повыше запястья. Нина думала, что он попросит официанта накрыть общий стол, чтобы они могли сесть все вместе, но Бернары ушли обедать на террасу. Нина глядела сквозь раскрытое окно в спину Даниэлю, но он ни разу не обернулся. Эдна пила вино и смеялась его шуткам.

Догадка Тамары ошеломила Нину: неужели мистер Бернар действительно понял, что они с Иржи самозванцы, и решил отойти в сторону?

Ярость – но не против Даниэля, а против всезнающей миссис Олман. Она трагически поднимала брови: «Ах, вам грозит опасность! Что же теперь делать?» Это было еще одно развлечение для нее.

– Я сама заварила эту кашу, сама буду расхлебывать, – жестко сказала Нина. – А вас очень прошу никому ничего не говорить.

Тамара пообещала. Удобно расположилась в кресле и приготовилась смотреть новый акт драмы.

От Тамары Нина поехала в контору к Олману – с утра звонил Лемуан, просил выяснить одно обстоятельство.

Новый, только что купленный «форд» – скрипучая кожа, темный лак.

– Мисси, моя взять лицензию для авто, – сказал шофер. – Теперь можно ездить в иностранных концессиях. Но если мисси желает кататься по китайской территории, надо брать другая лицензия.

Нина слушала его вполуха. Тревога вытягивала нервы по ниточке. Даниэль отказался от нее… Буйные страсти, когда от любви бросаются в реку, – это удел семнадцатилетних мальчиков, которым нечего терять, кроме гимназической фуражки. Дорожное знакомство – слишком слабый повод, чтобы сломать жизнь и себе, и Эдне.

Мимо проносились китайские вывески, зарешеченные красными рейками окна. Напряжение такое, словно в каждом доме заложена бомба.

Нина должна влюбить в себя Даниэля – надеяться на его великодушие нельзя. Пусть сама мысль о том, чтобы навредить ей, покажется ему бредом.

Нина вспомнила свою первую любовь – графа Одинцова. Она воевала за него, как маленький Наполеон, мечтавший покорить сначала Францию, а потом весь мир. Родня Одинцова была в ужасе, друзья говорили, что неравный брак принесет ему несчастье. Нина одолела их всех. И с Бернаром она тоже справится.

Шофер мурлыкал песенку – на каком-то своем наречии, – и в его словах Нине слышалось: «Да-ни-эль… Да-ни-эль…»

4

Кабинет Олмана был заставлен картонными коробками.

– Что это? – спросила Нина.

Тони смутился:

– Да так… Один из клиентов назначил меня душеприказчиком, а в награду завещал коллекцию азиатского искусства.

– Можно посмотреть?

Олман сморщился, покраснел:

– Как-нибудь потом. У вас ко мне дело?

Нина закрыла дверь поплотнее:

– Виноторговцы спрашивают, нельзя ли им получать, помимо шампанского, еще коньяк и виски. Но по бумагам и так выходит, что мои гости упиваются до бессознания.

Тони огладил подбородок. Обручальное кольцо на его пальце сверкнуло тусклым золотом.

– Мне кажется, стоит попробовать. Таможенникам все равно, кто сколько пьет: мы же подкармливаем их.

– А вдруг какой-нибудь патриот решит, что мы объедаем китайскую казну?

Олман покачал головой:

– Доходы от таможни почти целиком идут на погашение внешних долгов пекинского правительства. Поверьте мне, китайцы будут только рады, если английские и французские банки недополучат пару-тройку тысяч.

– Значит, сказать Иржи, чтобы оформлял новые заявки?

– Пусть оформляет.

Порыв ветра раскрыл окно, рама ударилась о коробку, и та упала. Тони вскочил из-за стола, но Нина уже подняла с ковра шелковый веер: мужчина и женщина… обнаженные… на постели.

Она в изумлении посмотрела на Тони:

– Что это?

Олман покраснел:

– Если бы я знал, что за искусство подсунул мне проклятый Мэнфилд, я бы в жизни не взялся за его дела! Продать эту дрянь невозможно – меня лицензии лишат, а то и посадят за распространение порнографии. Домой не принесешь – у меня дети. Тамара говорит: «Выкинь или уничтожь». А как уничтожишь? Некоторым рисункам по триста лет, это бесценный антиквариат!