В тени Нотр-Дама - Йорг Кастнер

Одон понизил свой голос и приблизил свой рот к моему левому уху:

— Поговаривают, архидьякон заключил черный договор, жизнь своего брата — за Квазимодо. Фролло воспитал звереныша, и за это его брат не достался чуме.

— С кем Фролло заключил этот договор? — Одон отступил назад.

— А я знаю? Это всего слухи, да и только. Но звонаря называют сыном дьявола, не так ли?

— Так можно судить по его имени, — размышлял я слух.

— Он получил имя, потому что его нашли в Квазимодо, первое воскресенье после Пасхи.

— Если бы вы были немного знакомы с латынью, то знали бы, что означает «квазимодо». А именно, ни больше ни меньше, а «примерно» или «почти».

— Почти? — переспросил Одон.

— Да, почти человек.

— Без отца Фролло он бы им никогда не стал, — разве что мертвым чудовищем.

— Фролло — очень интересная личность. Расскажите мне о нем побольше, Одон.

— О нет, право! Я вам и так достаточно рассказал за ваш соль, правда, достаточно. Теперь мне нужно идти чистить статуи.

Не столько время, сколько страх перед архидьяконом подгонял его. Я крепко схватил за рукав спешащего причетника и достал новый соль.

— Это плата, если вы пожертвуете мне еще немного времени.

— Не следует быть безудержно жадным, — возразил Одон и вырвался, чтобы направить торопливые шаги к порталу Пресвятой Девы.

Так я остался стоять там в нерешительности с монеткой в руке. Теперь я знал, почему Квазимодо называют то братом Жеана Фролло, то сыном Клода Фролло. Он был и тем, и другим, и в то же время — никем. Подкидышем.

Итак, почти человек.

Как и я.

Возможно, это было причиной, почему я прошлой ночью при встрече с кривым звонарем почувствовал необъяснимую сопричастность.

Огромный храм исчез — как и оживленная площадь перед ним, Отель-Дьё, дворец архиепископа слева от Собора и район каноников справа от него. Оживленный даже в вечерние сумерки Париж превратился в задумчивый Сабле, место моего детства и юности. И обитель моей тайны, которая казалась мне такой же неразрешимой, как загадка Собора…

Когда воспоминания прошлого смешались у меня с настоящим, когда большие крестьянские дома в Сабле слились с покосившимися на ветру тавернами на острове Сены, а маленький монастырь бенедиктинцев, которому я обязан своим образованием, поглотила громада парижского Собора, меня как громом поразило. Видение? Или это мне только кажется спустя время? Нет, думаю, уже тогда я чувствовал, догадывался — я знаю, что загадка связана с другим. Судьба послала меня в Париж, в Собор, чтобы я разгадал здесь тайну моего происхождения.

Воспоминания о прошлом увлекли меня за собой. Неподвижно я смотрел на простую, без прикрас, деревянную колыбель, и мне казалось, что видел перед собой уродливое дитя, кричащее на неудобном ложе и не вызывающее ничего, кроме любопытства, отвращения и насмешек.

Потом оно стало взрослым горбуном, которого я видел на Гревской площади. Тогда, много лет назад, Клод Фролло проявил милосердие, которое не повторил недавно на Гревской площади. Что же произошло за эти годы? Фролло так изменился? Или — Квазимодо?

Деревянная доска заскрипела, даже задвигалась, словно там лежало невидимое дитя. Скорее, это был сильный порыв ветра. Я спросил себя, проявил бы я на месте молодого Клода Фролло милосердие к такому чудовищу, как Квазимодо? И не ответил.

Я бросил в медную кружку монетку, отвергнутую Одоном, и повернулся к Собору. Тут уголком глаза я заметил на площади перед Собором человека, который вселил в меня страх.

Быстро, с колотящимся сердцем и скачущим пульсом, я спрятался в тень от колыбели сирот в надежде, что другой, не заметив меня, пройдет мимо. В противном случае я поплачусь головой.

Глава 3

Долой бороду!

Я следил за коренастым человеком из своего ненадежного укрытия. Я тут же узнал его, хотя лицо наполовину было скрыто бортами берета, украшенного перьями. Окрашенные в красный и голубой цвет перья яростно бились на ветру, но Жиль Годен казался серьезным, как всегда. Вдруг, совсем недалеко от меня, он остановился, и я уже поверил, что обнаружен.

Но он смотрел не на колыбель для сирот, за которой я сидел на корточках, как играющий в прятки ребенок. Он взглядом следил за одетым в черное человеком, который вышел из дверей портала Страшного Суда и спустился вниз по ступеням на площадь перед Собором. За Клодом Фролло. Их взгляды встретились, и Фролло остановился возле нотариуса. Едва он поравнялся с ним, как Годен согнул слегка колено, склонил голову и тихо сказал:

— Простите и благословите меня. Просите Бога, чтобы он даровал мне хороший конец и уберег от дурной смерти.

Фролло ответил так же тихо:

— Бог благословит вас. Он дарует вам хороший конец и убережет от дурной смерти.

Я был изумлен. Выросший среди монахов, вынужденный выслушивать немало благословений, молитв и набожных приветствий, но таких слов я никогда не слышал. Так же и в религиозных писаниях, которые я переписывал у бенедиктинцев в Сабле, они не встречались. До сих пор Жиль Годен не производил на меня впечатление особенно верующего человека. С интересом я прислушивался к приглушенным голосам, ведущим разговор, и забыл совсем о страхе быть обнаруженным.

Годен выпрямился:

— Я искал вас, монсеньор.

— Я как раз собирался выходить.

— Ваши исследования касательно Фламеля[29].

Фролло кивнул:

— Мы должны торопиться. Наши враги подступают к нам ближе и ближе, я чувствую это. Они уже вышли на наш след, даже в Соборе мы не в безопасности от них.

— Вы кого-то конкретно подозреваете?

— Здесь не место и не время, чтобы говорить об этом. Я сделаю свое заявление на собрании девяти.

— Поэтому я и пришел, монсеньор. Я должен предупредить вас, что собрание перенесено. Оно состоится через пять ночей, когда погаснет день Божий.

— Кто распорядился?

— Великий магистр.

— Тогда для этого должна быть веская причина.

— Возможно, у великого магистра есть план уничтожения наших врагов.

Подобие улыбки заиграло на тонких губах Фролло; она отражала рассудительность, а не радость или облегчение:

— И у наших врагов есть планы, это и затрудняет все дело.

Они распрощались и оставили меня полностью растерянным, но, к счастью, не обнаруженным. Их слова были явно предназначены не для чужых ушей и никогда бы не оказались сказанными, если бы меня не скрыла сгущающаяся темнота и деревянная колыбель. Что все должно обозначать, так, впрочем, и осталось неясным. У меня не было и времени, чтобы поразмышлять над этим.

Фролло повернул на север и окунулся в квартал каноников, чьи ворота закрывались лишь после боя колокола, зовущего к Angelus. Возможно, он хотел сократить путь к мосту Нотр-Дам, или он хотел посетить свою келью в богадельне. Нотариус исчез в путанице улиц напротив Собора. Может быть, он хотел пройти по мосту Менял к Шатле, возможно, его цель находилась где-то на острове Сены.

В свете церкви Сен-Христофора я увидел, как узкая фигура скользнула из темного угла и села на хвост Годену. Только на один миг разноцветный свет из витражей церкви упал на бородатое лицо потрепанной фигуры, но все же этого хватило, чтобы опознать нищего.

— Колен!

Думаю, от волнения я произнес его имя вслух. К счастью, нищий был слишком далеко от меня, чтобы услышать. Мгновенно я вскочил и поспешил за обоими. Одного Колена было достаточно для моей спешки, но к тому же он преследовал нотариуса, что вдвойне подстегивало мое любопытство. Казалось, я нащупал узелок сети, в которой барахтался уже несколько недель. Сеть из неуверенности, предположений и подозрений. Если мне удастся в этот вечер развязать узел, то я надеялся вырваться из этих тенет.

Моя роль, признаюсь, доставляла мне удовольствие. Слишком долго я казался себе беспомощным, как оставленный ребенок, как слепой без поводыря.

Теперь я наслаждался тем, что был преследователем своего преследователя — с надеждой разузнать больше о двух темных фигурах: о Жиле Годене, который сделал лживое обвинение против меня, и о Колене, обворовавшем меня и потом выдавшем себя за моего друга Очевидно, он не относился к друзьям Годена. Возможно, он был одним из врагов, о которых говорили Фролло с нотариусом?

Переулки петляли, становились все более темными. Уже скоро я больше не знал, где мы находимся. Я старался не терять из виду Колена в случайном свете окна или открытой двери в таверну. Шел ли он еще по следу Годена, я не знал. В одной темной и спокойной улочке, которая предположительно была наполнена складскими амбарами, нищий оторвался от меня. Я не видел и не слышал его больше, а потому остановился и старательно прислушивался в темноте, пока мои глаза присматривались к очертаниям. У улицы было много ответвлений: невозможно было сказать, какое из них выбрал Колен.

Протяжный и пронзительный крик о помощи раздался у меня в ушах, крик, заставивший меня похолодеть. Голос женщины. Пока я пытался определить направление, раздался снова резкий, полный страха крик: