У подножия Копетдага - Ата Каушутов

жестикулируя, доказывал что-то старому садоводу Нурберды верный друг Овез. Промелькнула и сразу исчезла торжествующая физиономия Елли. Не скрывая огорчения, поглядывал на него из-под седых бровей всегда спокойный Непес-ага. В стороне, смущенно опустив головы, сидели отец и мать.

За столом президиума Курбанли, стоя неистово, звонил в колокольчик, тщетно стараясь водворить тишину. Время от времени он беспокойно поглядывал то на Чары, то на Покгена, словно призывая их на помощь. Но Чары делал вид, что никак не может найти в карманах спички, а Покген хмуро поглаживал усы и смотрел куда-то вдаль.

Только секретарь райкома не выказывал никаких признаков беспокойства. Казалось даже, что он с интересом наблюдает происходящее, — едва заметная улыбка освещала его лицо, а в глазах мелькали озорные огоньки.

Наконец Чары-ага нашел свои спички. Он неторопливо положил их на пачку папирос, затем встал и уверенным жестом поднял руку.

Шум улегся так же внезапно, как и возник.

— Товарищи! — негромко произнес Байрамов. — Дадим докладчику возможность закончить. Высказываться будем потом.

— Я предоставлю слово каждому, кто захочет выступить в прениях, — добавил со своей стороны Курбанли Атаев. — Продолжай, товарищ Пальванов, — кивнул он Хошгельды.

Можно было подумать, что теперь, после того как его сбили, Хошгельды не сможет говорить, столь же внятно и последовательно, как раньше, а потому и не сумеет уже завладеть слушателями. Он и в самом деле перестал думать о четкости фразы, о стройном развитии мысли и, случалось, перескакивал с одного предмета на другой, перебивал самого себя, даже путался в словах. Но странное дело, теперь его речь действовала на людей куда более заразительно.

В ней появилась резкость, но, с другой стороны, убежденность, беспорядочность и в то же время страстность. Он почувствовал реальное противодействие своим замыслам и потому горячо спорил, доказывал, опровергал противников. Он отстаивал свою правоту, боролся за свою идею. Он испытывал одновременно и раздражение и радость, ощущение и досады и собственной силы, которую ему давали знания.

Он настаивал на своем, ибо был уверен, что это полезно для всех. Не заботясь о простоте, он был понятен каждому.

В течение часа его указка с необычной быстротой металась по бумаге и даже проткнула ее в двух местах. А он все говорил и говорил. Никто уже не просил принести чая, никто не прикасался к пиале. Его слушали, он увлек за собой и сторонников и противников.

Он говорил о дружбе народов и о преимуществах временных оросительных каналов, о послевоенной пятилетке и о бороздковом поливе хлопчатника, о борьбе за мир и о повышении урожайности бахчевых. И каждому становилось ясно, что иначе и нельзя подходить к решению повседневных дел, что и малое и большое тесно связаны между собой и подчинены единой, сверкающей впереди цели — построению коммунизма.

Незаметно раздвинулись границы родного селения, колхозные дела оказались включенными в жизнь всей страны, будущее колхоза вошло составной частью в будущее великой родины.

— Вот как обстоит дело, товарищи, — неожиданно закончил Хошгельды и отбросил указку.

К вечереющему небу взметнулись рукоплескания. Аплодировали искренне и дружно. Особенно комсомольцы.

Овез исступленно хлопал, глядя на приятеля горящими глазами. Время от времени он оборачивался к соседям и взмахивал головой, словно призывая их аплодировать еще яростнее. Бахар куда-то исчезла. Отец сконфуженно отвернулся от матери, которая вытирала слезы на глазах. Ягмыр и Чары хлопали в ладоши и, смеясь, — о чем-то переговаривались, стараясь перекричать шум.

Хошгельды не ожидал такого успеха. С изумлением смотрел он на односельчан. Он только сейчас повял, что совсем забыл о докладе и, наверно, не сказал того, что ему полагалось, и вообще забыл обо всем. И еще он обнаружил с беспокойством, что солнце уже почти спряталось за горами и под деревьями сгущаются сумерки.

Хошгельды взглянул на часы. Так и есть — он намного превысил отпущенное ему время.

Когда затихли аплодисменты, Курбанли объявил:

— Какие будут вопросы к докладчику?

Вопросов было много, но звучали они доброжелательно.

В основе их лежало согласие с предложениями Хошгельды.

Спрашивали о том, как быть с тутовыми деревьями, растущими вдоль нынешних арыков, когда следует произвести закладку виноградных отводков по выпрямленным рядам, можно ли будет вносить удобрения на поля с помощью машины и проводить тракторное рыхление рядков одновременно с культивацией междурядий, придется ли заново проводить планировку орошаемых участков.

Хошгельды спокойно разъяснял и то, и другое, и третье, с удовлетворением отмечая, что вопросы носят деловой, чисто практический характер и свидетельствуют о том, что его верно поняли.

— Скажи мне, сын мой, — встал старый Непес-ага. — Ес-ли слова твои дошли до моего слабого слуха не искаженными, то ты предлагаешь сделать так, чтобы за нас на посевах рабо-тали машины. Даже самый темный человек не станет возражать против этого. Но как же мы справимся с такой задачей? Столько придется нынешних арыков заравнять, землю на участках заново спланировать, шелковицы пересадить, а потом еще каждый раз копать и заравнивать временные оросители! Не придется ли нам работать больше, чем сейчас? Вот ты что объясни мне, сын мой. Ведь каждый раз копать и заравнивать!..

Хошгельды кивнул и уже готов был отвечать, но. его опередил директор МТС.

— Разрешите мне слово для справки, — поднялся он и, получив согласие председателя, объяснил, что эти работы машинно-тракторная станция в значительной степени берет на себя, что МТС обеспечена механизмами и для перепланировки земли, и для переустройства оросительной системы, и для нарезки временных оросителей и борозд, не говоря уж о большинстве полевых и садовых работ, которые до сих пор приходилось производить вручную. — Товарищ Пальванов на днях был у меня, и мы с ним обо всем договорились, — пояснил он в заключение. — На этот счет можете быть спокойны.

Справка такого авторитетного человека, как директор МТС, произвела большое впечатление. По собранию прокатился одобрительный гул.

— Спасибо, сын мой, — поглаживая седую бороду, несколько раз повторил Непес-ага и поклонился в сторону президиума.

Но тут поднялся Ата Питик.

— Скажи мне, Хошгельды, — не без ехидства в голосе обратился он к племяннику, — скажи мне, дорогой, а когда эти самые твои временные оросители и машины смогут нам урожай увеличить? Когда у нас доходы на трудодни повысятся? Скоро ли это будет?

— По винограду и фруктам, конечно, не так скоро — года через три-четыре, когда укоренятся заложенные отводки и начнут плодоносить новые лозы и деревья, — стараясь не замечать скрытой усмешки, прозвучавшей в голосе Ата Питика, спокойно отвечал Хошгельды. — Ну, а по хлопчатнику и бахчевым результаты уже в первый год скажутся. Но это лишь в том случае, если мы дружно возьмемся за дело,