Стройность - Михаил Анчаров

НУНЦИЙ. Ты скоморох… продолжай, петля близко…

ФРАНСУА. Я — скоморох! Но скоморохи начинают битву!

НУНЦИИ. Какую битву можешь вести ты, жалкий петушок!

ФРАНСУА. Я — петух! Но если я кричу, скоро конец ночи! Смотри, поп, небо уже серебряное. Ты можешь свернуть петуху шею, но не тебе остановить рассвет!! Ку-ка-р-реку!!

ВСЕ. Виват, Франсуа! Пощады! Помиловать!

БУАССОН. Я удаляю всех из зала! Стража, очистить зал!

ВСЕ. Долой! Что вы делаете? Проклятые! Проклятые! Собаки!

Стража вытесняет всех из зала.

БУАССОН. Вот ваши штучки, Сен-Поль! Это вы позволили ему говорить! К дьяволу! Я отказываюсь вести процесс!

НУНЦИЙ. Вы не имеете права!

БУАССОН. Я снимаю с себя званье судьи…

НУНЦИЙ. О… Вот как?

БУАССОН. Да… Так…

НУНЦИЙ. Прекрасно. Церковь берет на себя ведение процесса! Буассон, вы человек конченый!

БУАССОН. Я плюю на вас, Сен-Поль.

НУНЦИЙ. Запомним… Суд удаляется на совещание.

За сценой крики. Вой толпы. Камень бьет в окно. Звон разбитого стекла. Крики резко стихают.

ГОЛОСА. Король! Король! Помилование! Пощада!

Входит король.

КОРОЛЬ. Кто устроил этот балаган? Вы мне головами ответите за этот суд.

Входит Суд. Сен-Поль подбегает к королю.

КОРОЛЬ. Кто отдал приказ разгонять народ?

БУАССОН. Я, ваше величество.

КОРОЛЬ. Болван! Вы последний раз исполняете вашу должность! А вы, Сен-Поль? Вы хотите, чтобы взбунтовалась чернь?! Как все это вовремя!

НУНЦИЙ. Ваше величество! Святая церковь не может потерпеть, чтобы Вийон остался ненаказанным!

КОРОЛЬ. Трудно сказать, что может и чего не может потерпеть святая церковь, но вас, Сен-Поль, я сотру в порошок!

НУНЦИЙ. Наместник Христа защитит своего слугу!

КОРОЛЬ. Наместник Христа кинет тебя в башню Ангела, скотина, как только я напишу ему, что по твоей вине появилась старая ересь!

НУНЦИЙ. Какая ересь?!

КОРОЛЬ (кричит). Коммуна! Парижская! Забыл?! Пошел вон!.. Буассон. Объявляйте приговор.

БУАССОН. Какой, ваше величество?

КОРОЛЬ. Изгнанье!

БУАССОН. Впускайте народ.

Явление 7

Франсуа уходит. Его изгнали. Встречаться с ним нельзя. Но в меркнущем свете дня, в бледных сумерках к серой знакомой стене начали сходиться люди.

— Ты что пришел сюда?

— А ты?

— Ну, ну, тише…

— Вы что здесь собрались? Уходите отсюда!

— Помалкивай…

— Становитесь и ждите.

— Он еще не проходил?

— Нет еще…

— Вот он идет…

Входят Франсуа и Жак. Люди придвигаются к ним, открывая Катерину, стоящую у стены.

— Прощай, Вийон. Ты был нам добрым другом.

— Вийон, если придешь в Льеж, то разыщи моего брата Симона Дю-Понтале, и ты всегда будешь иметь кусок хлеба.

Буассон расталкивает людей.

БУАССОН. Пустите меня! Дайте мне проститься! Возьми меня с собой, Франсуа!..

ФРАНСУА. Куда, цыпленок? Неужели ты хочешь сопровождать меня следующие пятьсот лет? Тебе нет туда дороги.

БУАССОН. Что я могу сделать для тебя, Франсуа?

ФРАНСУА. Ты можешь дождаться моей смерти и, издав мои стихи, заработать на похоронах.

БУАССОН. Франсуа, я издам твои стихи! Где мне найти тебя, Франсуа?

ФРАНСУА. Пойдешь прямо… до надписи «Франция»… Я там живу… Заходи, побеседуем. Идем, Жак… Путь дальний… Начинается ветер… Видишь, тучи покрыли черные каштаны за белой стеной… Ветер умчал пыль вдаль по сухой дороге… Слышу, как стучат башмаки по черепу дороги… Э-гей! Это твои ножки, красавица Марианна! Я иду! Я иду! Я — душа твоя, Франция! А зовут меня Франсуа Монкорбье, по прозвищу Вийон.

Поднимается ветер.

Эй, дорога…Дождь за шировот течет,Ветер лица нам сечет.Эй, дорога…

Жак и Франсуа уходят. Выходит Катерина и идет за ними. Люди глядят им вслед и медленно сходятся на дорогу.

ЗАНАВЕС

Так как же все-таки быть с другой цивилизацией? Какая она должна быть? А? Я вас спрашиваю. А? И ответа я не получил. Спрашивать-то было некого. Как это я мог забыть? Кого спрашивать, если они заперлись там, в магазине «на воровство». И все, что может быть придумано, может быть использовано. И все-таки я по своей настырной привычке решил попытаться.

Ведь те, кто привел цивилизацию к магазину, и обдумывают, как дальше быть. То есть, как уворовать? Все то положительное, что будет вновь придумано. А уворовать можно было все. Практически. То есть как сделать так, чтобы выдумать такое, чтобы выдумкой нельзя было воспользоваться? А ведь всеми выдумками пользуются. И это и есть цивилизация. То есть как было выдумать такое, чтобы это не выглядело выдумкой? Потому что даже отменой цивилизации можно было воспользоваться и как-то уворовать плоды этого дела.

Передо мной стояла грандиозная задача, которая должна была перекрывать все мыслимое и даже немыслимое. И причем задача реальная, которая не укладывалась ни в какие концепции. То есть выдумка должна быть такая, которая не могла бы прийти в голову всему сонму дьяволов, которые там заперлись и вывесили табличку: «Магазин закрыт на воровство».

У меня кружилась голова от предстоящей задачи. Надо было опереться на что-то реальное. Реальное стояло передо мной, выпятив пузо. Жена смеялась.

— Слушай, а все же, кто ты такой? — спросил я грандиозного своего сына.

И тот пожалел меня и ответил в той же интонации, выставив вперед туго сжатый кулачок:

— Я такой молоденький, — сказал он, — лихой, голенький.

То есть он сказал то, чего я не мог сказать о себе. Хотя, если разобраться, я не мог сказать о себе только первое: то, что я такой молоденький. А вот лихой ли я? Как сказать… Если я затеваю поиски того, чем эти дьяволы не могли бы воспользоваться, то в случае удачи — как знать — может быть, и лихой. А что касается того, голенький ли я, а пожалуй, так оно и есть — голенький. Сама задача делала меня голеньким. То есть все, что я придумаю, я должен был тут же откидывать, потому что то, что я мог выдумать, мог выдумать и другой. И значит, это уже — тенденция. И значит, тенденцией можно уже воспользоваться. Магазин-то ведь закрыт с вполне определенными целями, и они там готовятся ко всему тому, что могу я придумать. И я взвыл:

— Я? Ну почему опять я?!

И на эту простую мысль возникал простой ответ:

— А почему не ты? Взялся за гуж — не говори, что не дюж…

Но я знал свое и вопил:

— Ни за какой «гуж» я не брался. Я даже не очень помню, что означает слово «гуж». Какой гуж, почему гуж?

Я смутно помнил, что есть какой-то гужевой транспорт. Лошадиный, что ли? Значит, «гуж» — это что-то на лошади? Гуж! Откликнись! Кто ты?!

Но Гуж не откликался…

Вы прочли то, что уже было написано. Ну и что особенного? В песне это называется припев, рефрен. Я это перепечатываю из-за чрезвычайной важности этого места, как я кричал: «Гуж, кто ты?» А «гуж» не откликался. А чрезвычайная важность этого места состоит в том, что задним числом я обнаружил, что я хныкал. А хныкать я не люблю. Потому что хныканьем в искусстве пользуются ог-го-го еще как! Просто торгуют соплями! Но делать было что-то надо. И где-то лежал выход, которого не знал не только я, но и собравшиеся там, в магазине, на воровство всего того, что можно было бы придумать.

Но делать было что-то надо. Это не отменялось. Потому что, если цивилизация дошла до магазина и теперь дрожит от страха, не кончится ли сама цивилизация от одного взрывчика, и вопрос теперь стоит так: как отменить такую цивилизацию, при которой основным чувством и стоп-сигналом стало чувство страха перед тем, что могут наступить всеобщие «кранты» (научно выражаясь), — надо что-то менять. Это ясно. И менять так, чтоб этим нельзя было воспользоваться. Значит, надо опереться на что-то, что уже открылось. То есть нечто реальное, чем я мог бы воспользоваться, а вся эта банда, засевшая в магазине, нет, не могла бы.

Самым основательным, что я к этому времени знал, было открытие Николаем Елисеевичем «закона случайности», не как дополнения необходимости, а как основного закона жизни, живой жизни. Потому что мертвой жизни не бывает. Но положение осложнялось (или, если хотите, облегчалось, кому как) тем обстоятельством, что я должен был придумать нечто такое, что было бы фактом искусства. Почему? Потому что это моя профессия, потому что я это люблю больше всего и потому что мне за это иногда платят деньги.

Ну и как быть? Я ведь не один. У меня семья, сын — их кормить надо. Да, как быть?

Что такое цивилизация? Цивилизация — это когда накопились ценности. Это когда жили-поживали и добра наживали. Но если то, что считалось добром, привело к магазину, и все ждут и трясутся, что эта цивилизация сама себя отменит при помощи кнопки, неживой кнопки, то надо было эти ценности пересматривать, хочешь — не хочешь. То есть нужна была переоценка ценностей. Все ли ценно в этих ценностях? А может, не все? А может быть, в этих ценностях есть кое-что выдуманное? А что особенного? Ценности пересматривают все время. Вот я сам слышал по радио. Передавали какую-то беседу с ансамблем «Кукуруза». Я и на беседу-то обратил внимание случайно, то есть по-живому, из-за названия ансамбля. Я в то время собирал мнения о кукурузе. Потому что кукуруза была плодом индейской цивилизации, то есть цивилизации, которая доработалась до сытости, не придумав колеса, которым гордилась Европа, но которое привело европейскую цивилизацию к магазину, подсунув Европе колесо, чье-то изобретение. И все обрадовались — какой простой выход! А выход-то привел к магазину, который заперт на воровство. Нет, тут нужно что-то Другое.