Бог любит смех - Уильям Сирз

Г Л А В А 20. ТАИНСТВЕННАЯ "ТЕСТИННАЯ" И НАВЯЗЧИВЫЕ НАПЕВЫ СКРИПКИ

Я лежал, взволнованный, без сна несколько часов. Я понимал, что не могу и далее игнорировать происходящее со мной. Я закрыл глаза и увидел лицо моего отца, появившееся передо мной в ту ночь, когда он застукал, как я читал Библию при свете карманного фонарика под одеялом. "Когда-нибудь, -- сказал я ему, -я собираюсь узнать все о Боге -- то, чего никто не знает. Тогда я пойду по свету и расскажу людям о своем открытии". Пришел ли этот день? Надо было разобраться. В следующее воскресенье я набрал охапку книг по Вере Бахаи, соорудил на диване берлогу из подушек, и на весь день уселся за исследования. Я повесил на дверь табличку, написанную печатными буквами: "ВОЕННАЯ ЗОНА -ТОМУ, КТО ПОСТУЧИТСЯ, БУДЕТ ПРЕДЪЯВЛЕН ИСК". Это было первое воскресенье за долгие месяцы, когда у нас не было гостей. Наша гостиная, казалось, постоянно была полна случайных людей. Мы назвали ее "тестинная": каждый день, приходя домой с работы, я подвергал себя тесту -- угадаю ли я, кто находится там на этот раз. Мы купили большую книгу в переплете для записи посетителей -- я открывал ее каждый вечер и говорил Маргарет: "Кого мы зарегистрировали сегодня?" Маргарет любила, чтобы кругом были люди, и имела друзей больше, чем Санта-Клаус. Помню, я однажды спустился к завтраку и весело поприветствовал нашу гостью. "Доброе утро, миссис Клейтон". Она улыбнулась. "Я не миссис Клейтон. Она ушла час назад. Я -- миссис Льюис. Я только что появилась". Тем не менее, в то особенное воскресенье весь дом был в моем распоряжении. Я выбрал книгу наугад и начал читать: "Бахаи должен быть гостеприимным. Его дом должен быть открыт друзьям и незнакомцам. Он должен приветствовать каждого гостя добром и радостью, чтобы каждый гость чувствовал, что этот дом -- его дом. Он должен быть гаванью отдыха и покоя". Я засмеялся одобрительно. Неудивительно, что у Маргарет дверные петли были всегда горячими из-за входящих и выходящих друзей. Я откинулся на подушки и закрыл глаза, чтобы поразмышлять над такими приятными словами в это ленивое воскресенье. Трах! Окно позади меня обрушилось на мои плечи градом стекла, и на мои колени приземлился круглый, тяжелый, покрытый конской кожей бейсбольный мяч. А вскоре и маленькое испуганное личико появилось в оконном проеме. Вместо глаз на нем была прожаренная глазунья из двух яиц (темно-рыжая пара), а на голове -бейсбольная фуражка клуба Солт-Лейк-Бииз, лихо сдвинутая на ухо. Билли сказал: "Сюда что-нибудь залетало?" Я показал стекло на своих коленях. "Я имею в виду -- кроме этого?" -- сказал он. Я показал ему бейсбольный мяч, встал, открыл ящик письменного стола, положил мяч и запер ящик. Билли вздохнул. Он повернулся в окне и крикнул: "Пожалуй, что игра закончена, ребята. Мой отец отдыхает". Я сбросил осколки стекла со штанов, порезав два пальца и большой вдобавок. После первой помощи я отправился в длинную прогулку на свежем воздухе и вернулся кротким человеком. Дом был мертвенно тих. Маргарет, очевидно, выдвинула мальчикам ультиматум -- не беспокоить меня. Я пошел в спальню, чтобы прилечь. На столике у кровати стоял стакан с молоком, стопка сухого печенья Грэхема и мешочек только что поджаренных земляных орешков. Там был еще новый детектив Агаты Кристи с убийством. Он лежал на книге, переплетенной в особенную кожаную обложку. Я открыл ее первой. Она называлась "Доказательства бахаи". Я взглянул на первую страницу и прочел слова: "Имеющий глаза, да увидит; имеющий уши, да услышит". Я быстро ее закрыл. Я взял детектив с убийством. Между титульными страницами была вложена записка от Маргарет. Она гласила: "Трус!" С тихим смехом я положил детектив на место и взял "Книгу Доказательств" снова. Майкл просунул в дверь свою большую голову. "Твоя жена хочет тебя видеть", -- сказал он. О-о! Вот беда! По пути вниз я посмотрел внимательно на Майкла. "Что там на твоем носу?" -- спросил я. "Кровь". "Оранжевая кровь?" Маргарет ждала меня в кабинете. Когда я вошел в комнату, Билли с выражением произнес: "Пред тобой невинное дитя". Кто-то измазал большими оранжевыми пятнами пейзаж, который я рисовал. Майкл ничего не сказал, но его оранжевый нос выглядел очень красноречиво. Внезапным потоком слов он прервал свое молчание. Он объяснил, что слышал, как я говорил, что это -- пейзаж Калифорнии, а мама всегда говорит, что Калифорния заполнена апельсиновыми деревьями -- вот как! Я забрал его в гостиную для мужской беседы. Он выглядел таким грустным и крошечным, сидя в большом мягком кресле. Он сидел, обхватив руками голову, явно полный раскаяния. Я слышал, как он тихо бранит себя за то, что натворил. Как же я мог теперь наказать его? Я не мог разобрать слов, которыми он ругал себя, но звуки были жалобные и печальные. Я наклонился ближе, пытаясь уловить слова. Очень тихо и очень размеренно он шептал: "Дым охлаждается?" Я вернулся в свою спальню, чтобы продолжить занятия. Я взял еще одну книгу наугад и начал читать. "Жизненно важный долг каждого верного последователя Бахауллы -- воспитание своего характера, исправление манер, совершенствование поведения и работа по улучшению мира и его обитателей". "Мне этого не осилить", -- подумал я. Вошла Маргарет с кофе и бутербродами с яйцами на подносе. "Не занимайся слишком долго, -- сказала она, -- у тебя выходной день". "Пока, -- сказал я ей, у меня был счастливейший период из целых семнадцати минут без землетрясения". Я налил кофе и поцеловал ее. "Это вместо двух кусочков сахара". Я постучал по одной из книг. "Это просто великолепно, в самом деле. Я даже начинаю привыкать к мысли, что Вера Бахаи -- религия восточная". Маргарет засмеялась. "Я думаю, что ты можешь назвать ее восточной, раз и вера в Христа или Моисея являются восточными". "Бахаулла пришел из Персии, не так ли?" Она кивнула. Потом добавила: "А откуда, по-твоему, пришел Христос? Из Чикаго?" "Ты с каждым днем все больше становишься похожей на деда". Маргарет понимала, что разожгла мое любопытство. Странное чувство возбуждения охватывало меня. Я начал читать с нетерпеливым ожиданием и был всерьез поглощен книгой, когда пронзительный предсмертный вопль достиг моего сознания. Очень трудно жить на этом свете отцам. Я терпеливо вздохнул и пошел в зал. Билли стоял за дверью своей спальни со скрипкой под подбородком, серьезно приступая к разучиванию своего третьего урока. Я знал, что Фрэнсис Бэкон любил, чтобы в его кабинете играла музыка, когда он работает, и что Джон Мильтон для вдохновения слушал орган, но вы когда-нибудь отыскивали истину в тот момент, когда маленький ребенок прыгает между скрипичными струнами "ля" и "ми -- после всего лишь трех уроков? Я окинул Билли холодным стеклянным взглядом, которому научился у собственного отца. "Не мешаю ли я тебе здесь своими шумными размышлениями?" "Нет, папа. Продолжай дальше. Мама говорит, если я не смогу стать таким бейсболистом как Джо ДиМаджио, я смогу научиться играть на скрипке как Яша Хейфец". "Сегодня?" "Это может занять пару лет", -- честно признал он. Я представил себе Хейфеца в дебрях преступного мира в поисках наемного убийцы, указывающего пальцем виртуоза в сторону Солт-Лейк-Сити: "Уничтожьте этого сосунка! А счет поделите между мной, Менухиным и Альфредом Камполи". Билли неуверенно заскоблил, как правило -- не на тех струнах, пропевая название каждой ноты высоко и пронзительно, что звучало, как падающий аэроплан времен первой мировой войны. "Ля открытая! Ми открытая! Ля открытая! Ми открытая!" Скрип, пение; смычок, голос. Собаки впадали в ужас всякий раз, когда возобновлялось это единоборство. Кошки -- возможно, благодаря врожденному инстинктивному знанию материала, по которому Билли водил смычком -- убирались в подвал. Призрак заползал на брюхе под стол и катался на спине лапами кверху. Хлоя прыгала на кровать или на диван и зарывалась в подушку. Леди Уиндермир, кокер-спаниель, спешила к Билли и принимала его сторону. Она прислонялась к его ноге и выла в унисон с ним жалобную и печальную песню. Собачий эквивалент "Ля открытой! Ми открытой!" Довольно странно, что преподаватель мог бодро улыбаться в течение целого часа этого действа. Возможно, он очерствел за те годы, когда слушал, как маленькие мужчины извлекают звук "Ля открытая", похожий на скрип мелка по школьной доске, или же он был очевидцем чуда, когда один из его учеников выпустился с отличием за безупречное исполнение романтического концерта Веняковского. Или, как предположила Маргарет, он мог быть глухим. Я вздохнул. "Ладно, -- сказал я Билли. -- Оставайся здесь. Я пойду вниз". "Спасибо, папа". Я спустился вниз и обсудил это с Маргарет. "Бахаулла велит сделать дом гаванью отдыха и покоя", -- сказал я ей резко. "Неужели, дорогой?" "Да. И как насчет этого? Начинаем с сегодняшнего дня?" Я взял свою кипу книг и вышел к машине. Я забрался внутрь, запер все дверцы, а затем въехал в гараж.

Г Л А В А 21. МЕРЗКИЙ СНЕЖНЫЙ ЧЕЛОВЕК И ЕГО ГОЛУБОГЛАЗАЯ ХОЗЯЙКА

Приближающуюся беду можно почуять. Хотя, должен сказать, вторник начался, как любой другой обычный день. Я проспал, проглотил чашку кофе, выходя из дверей, помял крыло по пути на студию, получил вызов в полицию за стоянку в неположенном месте и получил два специальных интервью для вечернего воскресного спорт-шоу, потому что спортивный диктор потерял голос. Оба интервью были с борцами, которые прилетели из Лос-Анджелеса на крупные соревнования, намечавшиеся на следующий вечер. Это было до прибытия Великолепного Джорджа. Секрет хорошего интервью заключается в том, чтобы дать интервьюируемому говорить, а свой рот держать на замке. Я приготовился к худшему. Очень многие борцы имеют обыкновение глядеть на тебя поверх микрофона так, будто в любой момент могут взять тебя в "индейский смертельный замок". Первый борец был из Оксфорда. Званий у него было больше, чем делений на термометре, и он был женат на принцессе одного из южных островов Тихого Океана. Он имел произношение, при котором Рей Нобл звучало как Уильям Бендикс. Он мог два часа рассуждать о чрезвычайной значимости коровьего гороха. Действительно, все, что я сказал, это: "Ну, Боб, я рад, что ты заглянул сюда. Как ... " "Грандиозно! -- ответил он. -- Как нельзя лучше". "Думаешь ли ты, что ..." "Безусловно" заверил он меня. "Я свяжу его в узлы, как Лаокоон". "Но, -- продолжил я, -- думаешь, что..." "Ты серьезно? Через пять минут он у меня будет выть, как Король Лир". Он фыркнул. "В последний раз, когда мы встретились, я вышвырнул его с ринга. Он зацепился за стойку своим трико и приземлился среди джентльменов из прессы, одетый более скудно, чем на одной из картин Боттичелли, где... " "Я понимаю, что ты имеешь в виду, -- вмешался я. -- Но мне кажется, что..." "Ты абсолютно прав. В некоторых случаях этого парня так же трудно ухватить, как смысл "Тертиум Органум", но я всегда боролся с ним с умом". "А ты уверен, что не заговоришь его до смерти?" То были последние слова, которые я произнес до конца передачи. Я сделал все, только что не надел джутовый мешок на его голову, дабы пресечь его попытку сравнить свои мышцы с Уральскими горами. Он также предупредил меня насчет второго моего интервью. "Этот мошенник силен, как Рустум, но молчалив, как Харпо Марк, -- объяснил он. -- Ты уверен, что не хочешь, чтобы я остался и взял интервью в свои руки?" Я был уверен. Но я ошибался -- эго надо было оставить. Три минуты пришлось мне потратить, чтобы вытянуть приветствие из второго борца. Его особенностью был выход на ринг в черном плаще, черном сомбреро, с гитарой и пение "Эль Ранчо Гранде". Джордж был из Латвии, но любил Мексику. У него был дрессированный черный кот, который садился возле ринга и шипел на судью. Джордж умел петь, но не умел говорить. Я спросил, что он думает о своем противнике, и только через три минуты, когда я уже собирался послать за стаканом холодной воды, чтобы окатить его, он превосходно выпутался из затруднения. "Чертовски крепкий парень", -- признался он. Я кивнул. "Действительно, этот матч завтра вечером кажется настоящей Армагеддонской битвой", -- видите, где были мои мысли, не так ли? Собрав все свои силы, он сказал: "Ф?" "Я говорю, тот парень, с которым ты борешься. Он добился завидных успехов и здесь и за рубежом". "Где?" "Каково твое мнение о нем?, -- повторил я. Вопрос казался верным. Я почистил ногти, написал записку в операторскую, чтобы положили два кусочка сахара в мой кофе, и, как раз выбирал лошадь для третьего заезда в Санта-Анита, когда он наконец взглянул на меня, улыбнулся и сымпровизировал. "Он крепкий парень". После этой вспышки он взялся примеряться к микрофону, ожидая удобного случая, чтобы сделать ему "ножницы". "Ты заставишь его уступить завтра, Джордж?" "Он чертовски крепкий парень". Я заметил, что он начинал уставать. "Ты не мог бы сказать, кто для тебя самый серьезный соперник на сегодняшний день?" Это было несложно для него. Он сказал: "Техас". Я кивнул. "Очень хороший парень. Очень большой. Покрывает целиком Северную Каролину". "Чертовски крепкий". Я прощался с ним из-за студийного рояля. Мы поздоровались с ним за руку, когда он пришел, и я все еще не чувствовал своих пальцев, они словно были из свежей глины. По пути домой я думал про себя "Все-таки радио -- удивительная штука. Никаких проводов, а человек говорит из самого Лондона". Все уже спали, когда я пришел домой, поэтому я тихо разделся, выключил свет и пошел спать. Я был разбужен через некоторое время громким треском. Звучало так, будто кто-то вспарывал палубу баржи в окружном канале. Я протянул руку и зажег лампу. Сидя на моем прикроватном столике и держа неочищеный земляной орех в лапках, на меня смотрела крупная белая мышь. Во всяком случае, мне казалось, что крупная. Ее глаза были красными, как майки футболистов университета штата Юта. Мы прыгнули одновременно. Она приземлилась в центре только что покинутой мной кровати, а я приземлился в центре кровати Маргарет. Она открыла глаза только лишь затем, чтобы сказать мне, что два моих интервью были очень забавными. Я не ответил, а только показал обвиняющим жестом на винноглазого монстра на моей кровати. "Ах, это, -- сказала она со счастливой улыбкой. -- Это Уайти, милая белая мышка, которую я купила для Майкла. Она живет внизу" "Скажи ей, чтобы она шла домой". Как мышь обнаружила, что я всегда держу пакетик свежеподжаренных земляных орехов на столике у кровати, я понять не мог. Если только кто-то не ронял его. Маргарет это доставило удовольствие. Она определенно приняла мою сторону и немного побранила Уайти, приказав ей тотчас идти вниз и не беспокоить папочку. "Я крысам не отец", -- подчеркнул я холодно. С этой минуты я прозвал ее "Мерзкий снежный человек". Билли просунул голову в дверь. Он держал стакан с молоком в одной руке и тер сонные глаза другой. "Как себя чувствует папа?" -спросил он. Она вздохнула. "Он чертовски крепкий парень". За ту короткую вечность, что я знал Маргарет, она уже брала на воспитание следующих любимцев: обезьянку с закрученным на конце хвостом, двух русских волкодавов, что вечно давились рыбьими костями, которые я должен был вытаскивать голыми руками из их глоток с глубины в шесть миль, маленького медвежонка, двух сиамских кошек, ворона с расщепленным языком, который мог говорить только одно слово, но раз за разом: "Прелестно! Прелестно!", двух длиннохвостых попугаев, енота, шиншиллового кролика -- без пары, разумеется, иначе это было бы прибыльно, малютку-скунса -- что продолжалось лишь семь секунд бесплодных иммиграционных мучений у парадной двери, беспризорного сенбернара, которому она давала есть и разрешала спать на моей кровати в течение трех недель, пока мы искали владельца, жившего, как оказалось, по соседству -- напротив нас, и куда пес ходил обедать и ужинать, прежде чем отметиться у нас перед ночлегом и завтраком, и одиннадцать других разнообразных собак и кошек, большинство из которых до сих пор у нас, и вот теперь М.С.Ч., Мерзкий Снежный Человек. Я чувствовал себя человеком из анекдота, у которого был полон дом вонючих козлов, и, когда его спрашивали, почему он не открывает окон, он отвечал: "Что? И потерять всех своих голубей?" У Маргарет теперь сна не было ни в одном глазу. Белая мышь нашла убежище на ее плече, и они таращилась на меня -- две голубых фары и два красных задних огонька. Маргарет хотелось поговорить. Мне хотелось спать. Она подталкивала меня локтем, чтобы не дать уснуть. Наконец, она сдалась. Через мгновение она уже крепко спала, оставив меня с широко открытыми глазами-дынями. Я потушил свет и попытался считать овец. Я спел про себя все строфы "Звездного знамени". Прочитал наизусть речь Геттисберга задом наперед. Сна не было. Я, в конце концов, сдался, включил свет и начал читать. Так началась ночь, которую мне не забыть никогда. Рядом со мной на столе лежал последний номер моего любимого журнала. Это меня очень сильно поразило, так как мы договорились, что не можем позволить себе подписываться на этот журнал, но вот он -- рядом. Листая страницы, я начал подозревать, что за этим заботливым пожертвованием -- чья-то ласковая рука. Статья, вызывавшая наибольший интерес, была собрана из газетных заголовков, присланных со всех концов Соединенных Штатов. Издатели журнала предложили американским газетным издателям прислать заголовок, который, по мнению газеты, мог бы стать наиболее захватывающим и эффектным из всех, что только можно себе представить. Их попросили дать простор фантазии и прислать первую страницу своей газеты с набранным жирным шрифтом заголовком, сообщающим об истории, которая они считают, сильнее всего захватит их читателей, если им удастся ее напечатать. Там были самые настоящие боевики, которые позабавили меня безмерно. Например: "ИСЧЕЗНУВШИЙ КОНТИНЕНТ АТЛАНТИДА НАКОНЕЦ НАЙДЕН!" "ЛЮДИ С МАРСА ПРИЗЕМЛИЛИСЬ!" "ШЕКСПИР -- НА САМОМ ДЕЛЕ БЭКОН!" "ОБНАРУЖЕН ПОДЛИННЫЙ НОЕВ КОВЧЕГ!" "КОПИ ЦАРЯ СОЛОМОНА СНОВА ОТКРЫТЫ!" Я провел двадцать совершенно восхитительных минут, пока не прочитал заголовок, который большинство газетных издателей признали самым эффектным из всех. Этот заголовок, согласились они, нанесет самый электризующий удар всем читателям, если будет напечатан. Он состоял всего из двух простых слов: "ХРИСТОС ВОЗВРАЩАЕТСЯ!" Теперь я понял, почему Маргарет купила этот журнал. Я быстро отключил свой мозг, чтобы туда не проникли никакие мысли, и прочел несколько других заголовков. "ЖИВОЙ ГИТЛЕР В БУЭНОС-АЙРЕС!" "КОНАН ДОЙЛ ВСТУПАЕТ В КОНТАКТ С ЗЕМЛЕЙ ИЗ МИРА ДУХОВ!" "ЗЕМЛЕТРЯСЕНИЕ В ИРАКЕ ОТКРЫЛО ПОДЛИННЫЙ САД АДАМА И ЕВЫ" Неизбежно я вернулся к теме, которая, согласно голосованию издателей, стала бы наиболее сенсационным и важным событием, если бы таковая могла быть представлена читателям: "Христос возвращается!" Если бы они и в самом деле могли напечатать такой заголовок, говорили они, мир бы встал на уши. Я попытался представить себе, что случилось бы в Нью-Йорке, Чикаго, Сан-Франциско или Солт-Лейк-Сити, если Христос вдруг появился бы на улицах. Какое смятение мог бы поднять такой заголовок! Я усмехнулся про себя. Представляю Америку, вышедшую, чтобы забрать утреннее молоко и газету, и увидевшую заголовок: "Иисус здесь!" Но напечатает ли на самом деле какая-нибудь газета такой заголовок? Или устроит печатное, радио- и телеинтервью? Я сомневался в этом. Ведь Его игнорировали более трехсот лет. Его история будет, вероятно, упрятана в несколько строчек, затерявшихся среди рекламных объявлений, если Его сочтут заслуживающим какого-то места вообще: "Сумасшедший утверждает, что имеет контакт с Богом. Власти в целях защиты деревни передали неизвестного агитатора в местный приют для умалишенных". Это было бы более вероятно. Я взял журнал снова и прочитал статью до конца. Там говорилось достаточно иронично, что некоторые из газет в Соединенных Штатах уже печатали заголовки о возвращении Христа. Это было в 1840-х годах. Тогда в обоих восточных Штатах, в Европе, на Ближнем и Среднем Востоке в некоторых кругах существовала определенная надежда на то, что Христос скоро явится. В статье упоминались некоторые из заметок тех дней. Какие-то были написаны лицемерно, какие-то с глубокой искренностью, какие-то в полной ярости, какие-то с насмешкой: "ИИСУС ОЖИДАЕТСЯ В ЛЮБОЙ МОМЕНТ!" "ХРИСТОС: ПРИДЕТ ИЛИ НЕТ?" "ЖИТЕЛИ РАСПРОДАЮТ СОБСТВЕННОСТЬ, ОЖИДАЯ ПРИШЕСТВИЯ!" В конгрессе Соединенных Штатов во время дебатов 1870-х годов возникли опасения относительно неизбежности грядущего события. Даже индейцы-шошоны в Вайоминге объявляли о скором пришествии великого белого Спасителя. Теперь я был совершенно бодр, а Маргарет спала. "Маргарет?" -позвал я тихонько. Она не ответила. Я засыпал, когда пришел домой, а она хотела поговорить. Теперь она спала, а я хотел побеседовать. Я чувствовал себя несчастным мужем, которому жена сказала, когда он потянулся выключить свет: "Билл, дорогой, напомни, чтобы я рассказала тебе утром, что я сделала сегодня с нашими сбережениями". Теперь было невозможно уснуть. Я обратился к спортивному разделу журнала. Между страницами я нашел вложенную записку от Маргарет, написанную на двух театральных билетах. "Не читай слишком поздно. Завтра вечером ты идешь на свидание с прелестной блондинкой, чтобы посмотреть "Наш городок" в Кингсбери-Холле. Кстати, Вера Бахаи родилась в 1844 году. Ты знаешь это? и "Книга Доказательств" рассказывает историю случившегося в 1844 году и утверждает, что Бахаулла -- это возвращение Христа, и не важно, что ты думаешь сейчас. Не волнуйся. Никто не просит тебя поверить в это -- просто знай. Это величайшая новость в мире, это не я говорю. Все прожженные издатели газет говорят это. P.S. Закончил ли ты "Доказательства"? Не буди меня, я сплю". Я ухмыльнулся про себя. Каким счастливчиком я был. Красивая жена, два прекрасных озорника-сына, три котенка в ногах, две кошки, мяукающие на крыше в надежде войти в дом, кокер-спаниель, лающий внизу, одна такса, сопящая под кроватью, скребущая пол и подвывающая в кошмаре, другая такса, грызущая кость в передней, и мерзкий снежный человек, грызущий орехи над моим ухом, и на моем столе у кровати книга "Доказательства бахаи", которая может перевернуть всю мою жизнь. Есть ли где-нибудь на свете еще хоть один такой счастливый парень, спросил я себя? Но не нашел ответа.