Сорок третий номер… - Дмитрий Герасимов

– Это тебя… Возьми.

Тот рывком сел на кровати и схватил трубку.

– Ну что, спрятался, кот потасканный? – прошуршал в мембране голос, который нельзя было перепутать ни с каким другим. – И инструкцию нарушил, и моральный облик замарал…

Даже в темноте было видно, как Олаф побледнел.

– Я здесь совершенно случайно, товарищ прокурор, – пролепетал он, шаря ногами по холодному полу в поисках тапочек. – Зашел по делу к машинистке, чтобы забрать документы.

– А ты слышал, мой хороший, – насмешливо продолжал прокурор, – народную мудрость: кто предал жену, предаст и родину?

Олаф молчал.

– Как теперь тебе, товарищ коммунист, – ерничал голос в трубке, – партия может доверять важные дела? Как может поручать ответственные задания?

– Николай Львович… – взмолился начальник СИЗО. – Прошу вас… Честное слово…

– Я еще подумаю, как с тобой быть, – сурово пообещал голос. – Завтра напишешь объяснительную на мое имя…

– Слушаюсь… – прохрипел Олаф.

– А пока… – прокурор откашлялся в трубке, – застегни брюки, донжуан, вытри рот, и чтобы через двадцать пять минут был у меня…

– Через двадцать… пять минут… – растерянно повторил начальник СИЗО, мгновенно представляя, как будет добираться под проливным дождем до своей машины, брошенной возле Геологического музея на набережной.

– Что, конспиратор, проблемы с транспортом? – хмыкнул прокурор.

– Н-нет, – промямлил Олаф, – нет проблем.

– Это хорошо, что нет, – одобрил голос в трубке. – Но на всякий случай – моя машина там у тебя, под окнами…

Проклиная все на свете – и этот промозглый вечер, и свою неблагодарную, нервную работу, Олаф Петри натянул на все еще горячее от вожделения тело влажную, холодную одежду и поплелся к дверям. На пороге он остановился, озаренный внезапной догадкой, и, обернувшись, спросил зло:

– Интересно, а каким образом прокурор города узнал, что я здесь?

Женщина села на кровати, торопливо застегнула халат, подняла глаза на своего любовника и пожала плечами:

– Почем я знаю?

Олаф еще секунду помедлил, распахнул дверь и покачал головой на прощанье:

– Сука…

В подъезде, спускаясь по лестнице, он увидел в окно прокурорскую «Волгу». Мрачной черной пантерой она застыла у тротуара, словно готовясь к решающему прыжку, грозящему ее жертве неминуемой смертью. А еще Олафу показалось, что старое кладбище за окном шевельнулось, и белые надгробия зловеще задрожали в сырой темноте.

Он машинально остановился на площадке между этажами, наклонился к квадрату оконной рамы, вглядываясь в черноту улицы, и провел ладонью по влажному стеклу, словно пытаясь стереть наваждение. В тот же миг створка дернулась под его рукой, и тяжелая прозрачная пластина куском разорвавшейся ночи рухнула на пол. Осколки стекла звонко посыпались по ступенькам лестницы, прочертив тишину подъезда оглушительным эхом. Олаф вздрогнул от неожиданности всем телом и отпрянул от окна. Ледяной ужас скатился от сердца куда-то вниз и ухнул к ногам, подобно разбитому стеклу. Олаф попятился к перилам, щурясь от сырого ветра, ударившего с улицы в обнаженную раму, развернулся на каблуках, намереваясь продолжить путь, и… вскрикнул от мгновенного страха. Прямо перед ним, на второй ступеньке лестничного пролета, ведущего на верхний этаж, стояла старуха с бледным, как лунное пятно, лицом и не моргая смотрела ему в глаза.

«Черт бы тебя побрал! – мысленно воскликнул начальник СИЗО. – Старая ведьма! Напугала до полусмерти!»

Между тем было совершенно непонятно, каким образом очутилась здесь эта жуткая старуха с немигающим ледяным взором. Любой человек, зашедший сюда с улицы, непременно стоял бы на ступеньках пролета, ведущего наверх, а не вниз.

«Верно, она живет здесь, – успокоил себя Олаф, – в одной из квартир. Мучается бессонницей, старая, вот и вышла, услышав звон стекла…»

– Простите… – пробормотал он, виновато моргая. – Я случайно задел створку… На улице такой ветер… А стекло было плохо закреплено…

Старуха не проронила ни слова. Она смотрела на Олафа студенистыми мертвыми глазами, и тот почувствовал, что недавний ужас снова морозит ноги, сжимает тисками грудь и медленно вливается обратно в сердце.

Было еще что-то очень странное в этой застывшей мумии, кроме неподвижного взгляда и бледного бескровного лица. Начальник СИЗО никак не мог понять – что именно? Волосы старухи были скрыты ситцевым простеньким платком, запахнутым под острым подбородком и завязанным на затылке, как это обычно делают женщины, работающие в поле или на гумне. Казалось, что ее морщинистое лицо кем-то тщательно разглажено и запудрено, а поджатые губы склеены навечно в тонкую прозрачную полоску. Старуха была закутана в длиннополую светлую ткань, скрывавшую не только ее фигуру, но и руки.

«Платье у нее странное…» – ответил наконец сам себе Олаф и неуверенно двинулся по ступенькам вниз.

Он уже дошел почти до конца пролета, как кто-то, безжалостный и страшный, взвизгнул в мозгу: «ДА ЭТО ЖЕ САВАН!»

Олаф почувствовал слабость в коленях и ухватился за перила, чтобы не потерять равновесие от нового приступа холодного страха. Он не смел обернуться, потому что боялся, что старуха стоит сейчас прямо за его спиной, двумя ступеньками выше, и молча смотрит ледяным взглядом ему в затылок. Он даже ощутил ее сырое дыхание на своей шее. А может, это был все тот же ночной ветер, ворвавшийся сюда через створку разбитого окна…

– Номер сорок три… – услышал он треснувший, сухой голос у самого уха и замер, вцепившись в перила обеими руками, боясь даже вздрогнуть, не то что повернуть голову.

– Сорок третий номер, – хрипло, но явственно повторил голос над ухом, – это твоя погибель!

Олаф зажмурился, отпустил руки, отчаянно шагнул через последние три ступеньки и нырнул в гулкую темноту парадного, к скрипучей двери подъезда, отделявшей его от спасительной «Волги», припаркованной на улице.

Тяжело дыша, он плюхнулся на заднее сиденье машины, как человек, только что оторвавшийся от преследования, прильнул к стеклу, всматриваясь в темноту мертвой улицы, и нетерпеливо бросил в спину водителя:

– Поехали, поехали!..

Шофер даже не шевельнулся. Он сидел неподвижно, положив руки на руль, и Олафу был виден лишь его стриженый затылок, потому что зеркало заднего обзора не отражало ничего, кроме черной пустоты. Начальник СИЗО на секунду замер и, уже заранее чувствуя недоброе, медленно протянул руку к голове водителя:

– Слышь… Ты это…

В следующее мгновение Олафу словно плеснули в лицо ледяной водой: шофер резко повернул к нему искаженное лицо, и в полумраке салона вспыхнули ядовитым свечением два безумных глаза. Олаф отпрянул на спинку сиденья, задыхаясь от ужаса.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});