Мост - Манфред Грегор

— Готово, — возбужденно прошептал он, и Шольтен выставил каску. Едва она показалась. над парапетом, что-то щелкнуло и звякнуло, каска заплясала и закрутилась на стволе карабина.

Мутц успел выпустить целую очередь и теперь ругался:

— До чего ловок, дьявол, чертовски ловок, собака!

Шольтен согласился:

— Ты, пожалуй, прав, Альберт. — Он принялся рассматривать пробоину в передней части каски. «Что же у него за винтовка? — размышлял Шольтен. — У того, который стоял за каштаном, ствол винтовки был очень короткий. А эту дыру пробило оружие явно более крупного калибра».

Тут он увидел, что рукав маскировочной куртки Альберта весь пропитан кровью, она стекала по его левой руке и забрызгала автомат.

— Стой-ка, дай я посмотрю! — испуганно воскликнул он, и Мутц удивленно взглянул на свою руку.

Он был ранен, кровь струилась по руке, и на земле уже образовалась лужица, а он даже и не заметил этого. Тут Мутц вспомнил, как его обожгло, когда стреляя по правому окну, он увидел вспышку. Значит в него попали, а он ничего и не почувствовал.

Правой рукой Мутц засучил рукав куртки. Рана была на пять сантиметров выше левого локтя. Отвратительная, наполовину покрытая сгустками запекшейся крови дыра, от которой по руке растекались густые темно-красные струйки. «Ни капельки не страшно, — подумал Альберт Мутц, — даже ничего не чувствуешь». И только теперь, шевельнув рукой, ощутил тупую, тянущую боль. «Надо бы перевязать», — мелькнуло у него, и он услышал, что Шольтен чертыхается.

— Черт, перевязочные пакеты! Идиоты, все взяли — винтовки, фаустпатроны, пулеметы, даже жратву захватили, — только перевязочных пакетов нет, о них мы забыли начисто!

— Это Фрелих забыл о них, — поправил Мутц, — Фрелих или Хейльман.

И оба подумали: «Куда они подевались? Где теперь Фрелих? Попался в лапы американцев или, может, его уже нет в живых? А Хейльман? И вправду забыл о них? Или просто погиб? А может быть, лежит, как и они, где-нибудь в укрытии и ждет чего-то?»

Шольтен вытащил из кармана штанов большой носовой платок в красную клетку. Он сложил его узкой полоской, перевязал рану и затянул узлом.

— Ох! — вскрикнул Альберт и как-то сразу скис, потому что теперь стало по-настоящему больно.

— Если в рану попала грязь, может начаться столбняк, — сказал Хагер и с интересом уставился на повязку. Это были его первые слова с тех пор, как Мутц перебежал к ним.

Покончив с перевязкой, Мутц спустил насквозь пропитавшийся кровью рукав, а Шольтен кивнул в сторону окна.

— Попробуем еще разок, — предложил он, — а то они опять пришлют танки, и тогда пиши пропало.

Он взял продырявленную каску, надел ее на карабин и передал его Хагеру.

— Высунь-ка ее! — приказал он.

Потом лег за пулемет и навел его на окно. Мутц прижал к плечу автомат, и оба замерли. Хагер выставил каску над парапетом.

«Жжик, дзынь!» Каска заплясала на карабине, а Шольтен и Мутц открыли огонь. Но тут же и прекратили.

— Мгновенная реакция у этого парня, — сказал Шольтен и закусил губу. — Нам его не подловить.

Американец, видно, смекнул, в чем дело, потому что в проеме окна теперь появилась каска, причем так высоко над подоконником, что каждому было видно: она болталась на какой-то палке или ручке от метлы.

Палка начала раскачиваться, и каска закивала.

Стрелок явно издевался.

— Полюбуйся на этого гада! — восхищенно воскликнул Шольтен. — Мы должны во что бы то ни стало подстрелить его, иначе нам живыми не уйти.

Хагер опять заговорил:

— Давайте я перебегу туда, на ту сторону моста. Может быть, тогда вам повезет.

Он дрожал от возбуждения. Скорчившись у самого края завала, он хотел было уже вскочить, как вдруг Шольтен схватил его за шиворот.

— Ты что, давно от меня не получал? Псих бешенный! — прошипел он. — Это тебе не детский сад! Трех геройских смертей тебе мало, что ли? — И двинул его так, что тот отлетел к парапету. — Я тебя теперь не выпущу из виду, дитя мое, — пригрозил Шольтен. — И если еще раз попробуешь, от тебя мокрое место останется. Понял?

Хагер сидел на корточках и стирал кровь со скулы. Как видно, ударился лицом о камни. Он молчал. Только переводил лихорадочно блестевшие глаза с одного на другого.

— Мутц, — выдавил он наконец, — я же прав. Иначе нам этого парня не взять. А мы все хотим домой. Дайте мне попробовать. Перебегу на ту сторону моста. Там передохну, потом побегу к каштану и снова отдохну. Потом помчусь к дому напротив, и тут уж американцу придется высунуться из окна, иначе ему меня не достать.

— Прекрасно, Хагер, — сказал Шольтен. — Твой план великолепен! Ты забыл лишь об одном: если не повезет, тебе не удастся даже перебежать через мост!

Шольтен и Мутц опять занялись окном.

— Как нам все же перехитрить этого типа? — вслух размышлял Шольтен.

«Должен же быть какой-то выход», — думал Мутц.

— А не повторить ли нам еще раз старый номер? — спросил Шольтен и сунул Хагеру карабин и каску. Потом опять залег за пулемет, а Мутц прицелился из автомата. Оба не спускали глаз с окна. Долговязый Хагер только этого и ждал.

Одним взмахом отшвырнув каску и карабин на тротуар, он вскочил и, пыхтя, как паровоз, помчался; по мосту. «Жжик, жжик, дзынь!» Дважды мелькнули в окне вспышки выстрелов.

— Стреляй, Мутц! — завопил Шольтен. — Стреляй, не оглядывайся!

Пулемет Шольтена застрочил, ему вторил автомат Мутца. Хагеру повезло. Теперь он лежал за выступом парапета на другой стороне моста и никак не мог отдышаться. Потом вскочил и понесся к каштану.

«Жжик!» — раздалось напротив. Шольтен и Мутц открыли огонь, и вот Хагер уже за мощным стволом дерева, он с трудом переводит дыхание.

— Кажется, на этот раз попали, — заметил Мутц.

— Черта с два, — ответил Шольтен, делая отчаянные знаки стоящему за каштаном. «Только бы Хагер не тронулся с места, — думал он, — только бы не высунулся из-за дерева!»

Но Хагер лишь остановился передохнуть, как и собирался, и вот уже бежит прямо к дому, где засел американец.

Клаус Хагер и страх перед жизнью

В сущности, он ничем не выделялся среди других. Насколько они могли припомнить, он всегда был среди них, только и всего, но никогда не старался как-то отличиться. «Хагер не хочет выделяться, — думали остальные. — Добряк, ему ничего не надо, лишь бы его оставили в покое». Как они ошибались!

— Сколько раз тебе говорить, не садись с грязными руками за стол! — кричала на него мать.

Он должен был каждый раз перед едой мыть руки, так же как Альберт Мутц, Вальтер Форст или любой другой из его товарищей. Но Хагеру, вероятно, слишком часто приходилось это слышать, так что он уже не мог подходить к крану без отвращения.

В шесть-семь лет он день за днем являлся к столу с немытыми руками, иногда получал за это затрещины, иногда его просто отсылали в ванную, а иной раз его спасала рассеянность матери. В такие дни Клаус чувствовал себя победителем.

— Не смей таскать в дом всякую пакость!

Клаус Хагер не мог спокойно смотреть на животных. Завидев где-нибудь кошку, птичку, ящерицу или мышь, он сейчас же загорался желанием поймать ее и принести домой. Хорошо еще, что эта ему редко удавалось. А то бы его мать пришла в отчаяние. Она ненавидела всякую живность. Один раз он поймал маленького дрозда, поранившего крыло. Дома он любовно устроил ему гнездышко в коробке, заботливо ухаживал за ним и чуть ли не всю ночь напролет просидел возле своего маленького пациента. Утром, едва проснувшись, он первым делом вспомнил о птичке. Выскочил из постели, босиком побежал к коробке, но она была пуста.

Полчаса он искал дрозда по всей комнате, пока не нашел. Тот лежал под шкафом. Его тельце уже закоченело. Мальчик впал в такое отчаяние и так горько рыдал, что родители всерьез забеспокоились.

Отец купил ему попугая.

— Вот тебе другая хорошенькая маленькая птичка!

Но Клаус нахмурился:

— Не надо мне маленькой хорошенькой птички! — Он кричал и плакал, топал ногами. — Хочу моего дрозда!

Он похоронил его в саду, положил сверху каменную плиту, на которой отец сделал надпись, поставил деревянный крест. Так делали до него многие дети, и многие будут так делать после него. Но смерть дрозда надолго омрачила душу маленького Клауса, так что родители впали в уныние. Они всячески старались изолировать мальчика от вредных, на их взгляд, влияний. И когда Клаус Хагер с опозданием на год впервые пошел в школу, он все перемены простаивал на школьном дворе в полном одиночестве.

Через некоторое время он обзавелся товарищами, но, казалось, лишь для того, чтобы ссориться с ними.

Однажды он пришел домой в разодранных штанах. Его избили за то, что он наябедничал.

— Милый мой мальчик! — воскликнула мать, рыдая. — Что они с тобой сделали? — Она причитала над маленьким Клаусом до тех пор, пока он сам не разревелся. А когда пришел отец, Клаус очень удивился, увидев, что родители ссорятся.