Лю - Морган Спортез

Когда я возвращалась назад, то в осколках лыжных очков «Адидас», лежащих на одной из бетонных тумб, окруженных колючей проволокой, встретилась взглядом с совершенно разъяренным отражением рыжеволосой с челкой. «Дура безмозглая, — заорала мне эта неудачница, — ты всего лишь сторожевой пудель господствующего художественного Порядка! Идя по стопам дада, сюрреализма, Малевича и Ко, вы превратили революционный спор о рыночной стоимости пустоты в доходное дело. Это Вид в Никуда, который вы, делая вид, устраиваете здесь!»

Я повернулась спиной, отказываясь полемизировать с этой рыжей гошисткой-пужадисткой-фашисткой[36], как вдруг почувствовала, что на мое плечо опустилась чья-то рука. «Мадам Лю», — услышала я свое имя. Я обернулась, и мой взгляд, спрятанный за черными стеклами очков от Сони Рикел, наткнулся на зеленые стекла «Аффлелу» какого-то господина в мягкой фетровой шляпе «Борсалино» и бежевом габардиновом плаще «Смальто» с потрепанными рукавами и воротником. Он выглядел довольно-таки пожилым и несчастным.

— Мне нужно с вами поговорить, — прошептал он мне в ухо, и я чуть не задохнулась от запаха пастиса, вырвавшегося у него изо рта.

— Здесь подойдет? — ответила я.

— Пойдемте заморим червячка в пиццерию, я вас приглашаю, — сказал он с видом важного вельможи, показывая в другой конец холла, где за экспозиционными залами по соседству с кускусочной, Макдональдсом, киоском, торгующим картофелем-фри и жареными цыплятами, находился итальянский ресторанчик.

В Центре этики и эстетики было действительно много точек питания, а также библиотек, пинакотек[37], синематек, дискотек, глиптотек[38] и других «тек», поскольку, как часто заявлял мэр, удовольствия ума и живота в полном соответствии с великой раблезианской традицией должны идти рядом.

— Эти рестораны еще закрыты, — ответила я, — они ждут официального открытия. Что вы хотите мне рассказать?

Он откашлялся и сказал:

— Это огромный секрет!

— Ладно, — бросила тогда я, — пойдемте в «Соло Мио» на площади Мэрии, я вас туда отвезу. (И я незаметно включила в сумочке Дика.)

Мой служебный «роллс» отвез нас туда, куда я сказала. Мы выбрали столик, покрытый бело-красной клетчатой скатертью в дальнем уголке пиццерии и сели друг против друга. Незнакомец, который мне до сих пор не представился, заказал равиоли делла каза, я — таглиателли карбонара и бутылку «Лакрима-Кристи». Поскольку он приготовился есть, я прервала его, не дав ничего съесть.

— Итак, что такого секретного вы собирались мне рассказать? Но вначале скажите, кто вы?

Он снял свои зеленые очки, под которыми оказались зеленые глаза, довольно неприятные.

— Я месье Делли. Муж вашей предшественницы.

— Как, ее звали не Делли?

— Нет, это была ее фамилия, то есть моя. А у нее в девичестве была дворянская фамилия (она была из знатного рода) д'Инитье[39]. И она действительно слишком много знала, что стоило ей жизни!

— Она покончила жизнь самоубийством! — заявила я.

— Ее убили! — ответил он. — У нее были длинные руки, но все-таки не настолько, чтобы умудриться воткнуть себе нож в спину, хотя это был нож мясника, длиной пятьдесят сантиметров.

— Почему же ее убили? — в ужасе воскликнула я.

— Тише! — прошептал он.

Он бросил косой взгляд в сторону закрученных кверху огромных черных усов месье Бюитони, стоящего в белом переднике в глубине ресторана за барной стойкой.

— Тише! — повторил он. — Не забывайте, что мы в пиццерии.

Понизив тон, я переспросила:

— Почему ее убили ножом в спину?

— Я вам сказал, что она слишком много знала и играла с огнем. Это была девчонка, ей только исполнилось двадцать два года! Не предупредив меня, так как в то время мы расстались, она решила шантажировать мэра, с которым у нее была интимная связь.

— А что она знала? — спросила я.

Он еще больше понизил тон. И снова, бросив взгляд на усы месье Бюитони, прошептал:

— Она прекрасно знала, что «Коммюник и Ко» и все ее дочерние филиалы — это фирмы-такси!

Тут я разразилась хохотом и залпом опустошила стакан «Лакрима-Кристи». Как я и подумала с самого начала, этот тип был чокнутым.

— «Коммюник и Ко», — иронически бросила я, — не имеет ничего общего с голубыми такси и никогда даже близко не был транспортной фирмой.

— Все зависит от того, что перевозишь, — загадочно произнес он.

— «Коммюник и Ко» принадлежит миру кино, — решительно заявила я, — это «фирма-экран». В этот момент мы снимаем фильм в Руанде!

— «Фирма-экран» или «фирма-такси» это одно и то же. Это фирмы-призраки, служащие для тайной транспортировки в налоговый рай оккультных комиссионных, которые мэр собирает в свой карман и для своей партии!

— Как, — воскликнула я, — значит, я всего лишь паяц, марионетка, пешка?!

— Подставное лицо, — уточнил он.

— Подонки! — заорала я, стуча своим маленьким кулаком по столу и опрокинув стакан с «Лакрима-Кристи» на таглиателли карбонара.

— Заткнись! — прошептал он, затыкая мне рот. — Здесь у них прачечная.

— Это не прачечная, — возразила я, — это пиццерия.

— В этом перевернутом мире, — нанес он удар, — где все концептуальные кошки серы, сортиры служат светильниками, а пиццерии — прачечными.

Тогда я, как знаток картезианства, возразила, что невозможно, чтобы прачечная, которая не была рестораном, оказалась пиццерией, которая и была ею.

— Это доказывает, — сразу вступил в спор со мной он, — глупая сбрендившая потаскушка, что вы не знаете, что пиццерия есть прачечная… или, другими словами, стиральная машина! Но нам нужно вести себя тише, так как за нами наблюдает служащий прачечной, — добавил он, подбородком кивая на усы месье Бюитони.

Эти слова «прачечная» и «стиральная машина» напомнили мне разговор, который записал Дик и в котором эти слова уже употреблялись мэром и его казначеем…

— Тогда, — заинтриговавшись, спросила я, — объясните, как можно отмыть грязное белье в печи для пиццы?

— Отмывают не грязное белье, а грязные деньги. Большая часть комиссионных, которые получают мэр и его приспешники, не считая других тайных источников кое-кого из его компаньонов, как, к примеру, ПГД «Коки и Ко», поставляются им наличными в строжайшем секрете. Эти наличные нужно каким-то образом оправдать, а для этого нужно иметь торговые точки, где клиенты платят наличными. Таким образом ваша компания «Коммюник и Ко» тоже имеет под своей крышей множество пиццерий, забегаловок, кинотеатров, театров, художественных галерей, казино… и даже настоящих прачечных! Эти торговые точки много не зарабатывают. Посмотрите, к примеру: мы здесь единственные клиенты! Однако они искусственно накачивают свой бюджет и, чтобы отмыть свои бабки, в сорок раз, а иногда в сто и двести завышают прибыль и указывают это в налоговой декларации.

— Но они ненормальные, это же многократно увеличивает их налоги! — воскликнула я.

По взгляду, который бросил на меня месье Делли, я поняла, что он считает меня набитой дурой.

Нравоучительным тоном он изрек:

— Они готовы потерять до пятидесяти процентов своих грязных денег, чтобы иметь чистые.

— Я лично по такому тарифу никогда бы не стала отмываться.

Поскольку мы пили кофе, я добавила:

— Но все это абсолютно противоречит настоящей идее социализма, согласно которой (я открыла эго недавно) все, что не имеет цены, становится на вес золота. И если то, что вы говорите, правда, то существует другая форма социализма, согласно которой все, что имеет большую цену (грязные деньги), превращается в дешевку (чистые деньги)!

— Но эти нечестные деньги, превращенные таким образом в честные деньги, даже в небольших количествах реинвестируются в честные предприятия, к примеру, в недвижимость, чтобы приносить большую честную прибыль, и мы опять возвращаемся к исходной точке.

— Значит, социализм — это деньги и только деньги, а так как деньги — это капитализм, то капитализм — это социализм. Почему же Берлин пересечен железным занавесом, отделяющим Восток от Запада?

— Я говорил и повторяю, что мы находимся в концептуальной темноте, где, как утверждал Гегель, все кошки серы. Восток это Запад, социализм это капитализм, искусство это свинство, как пиццерии это прачечные.

Внезапно он стащил у меня с носа очки и сказал:

— Посмотрите на эту скатерть, какого цвета на ней квадраты?

— Красные, — ответила я.

— А теперь какого они цвета? — спросил он, снова надев мне очки.

— Красные!

Тут он совсем растерялся. Он сконфуженно втянул голову в плечи, сделал усилие над собой (он явно находил меня круглой дурой) и добавил:

— Нет, вы видите концепцию красного, потому что знаете, что они красные, но когда вы глядите на них сквозь свои черные стекла, то какими их видите?