Лю - Морган Спортез

Вот что такое продавать свое тело, мысли, искусство, талант социалистическим пуделям-надзирателям Великого Капитала: однажды утром, чистя зубы, вы обнаруживаете, что поделены надвое, как Берлин железным занавесом, хотя это вовсе не занавес, а бетонная стена! И вы начинаете задавать себе всякие метафизические вопросы (Кто я? Откуда я? Где я? В чем мое предназначение?), как Алиса, та, из Страны чудес, которая не знала, по какую сторону зеркала ее нет.

«Это называется шизофренией!» — бросила мне в лицо рыжеволосая, чистившая зубы вместе со мной и испытавшая при виде того, как я побледнела, некое садистское удовольствие, отчего ее щеки даже порозовели. «Это будет тебе уроком, как шутить с товаром, пускаться на хитрости, ловчить, насмехаться над ним — сделать, к примеру, себе на заднице ироническую татуировку в виде штрих-кода! Иронизировать над товаром — это тебе не пройдет, маленькая шлюшка, потому что товар по своей сути сам ироничен (даже до бедного Уорхолла это дошло!). Ирония, а это знает каждый примерный социалист, является частью структуры, состоящей из Потребительной стоимости (в роли жертвы, безмозглой потаскухи, выставленной на панель) и Меновой стоимости (в роли обманщика, сутенера, выставившего ее туда)».

Прополоскав рот водой, смешанной с пастой, я выплюнула ее в морду рыжеволосой и приказала ей прекратить пичкать меня этим бредом Хайдеггера, предназначенным для старшеклассников (до начала реформы средней школы, вынуждена я признать!). Я заявила ей, что я сама хозяйка своей судьбы и всего мира, что я была ею, есть и буду, и что я, как Мальро, оставлю свой шрам на этой земле, где все обречено на забвение, выцарапаю его своими накрашенными ногтями на песке памяти!

А затем на лице этой рыжеволосой в зеркале, на лице, с которого падали белые капли, я начертила карающей рукой, схватив тюбик с пастой, СВОЕ ИМЯ. Извилистые дорожки с красными полосами, как у Бюрена, навеки запечатленные две символические буквы: ЛЮ!

Потом я подумала, что мне пора возобновить связь с пролетариатом. Я надела костюм «Шанель» цвета фуксии, который божественно гармонировал с моими красивыми белокурыми волосами, темные очки от Сони Рикел и вскочила в служебный «роллс» цвета серебристый металлик с тонированными стеклами. «Отвези меня в народ», — бросила я Н'Дьяло, своему шоферу. Он повез меня в рабочий квартал через штрихи и штрих-коды выстроившихся в бесконечные ряды многоэтажек к Центру этики и эстетики, который величественно возвышался над ними, как Доменная печь или банка йогурта «Данон». Центр был почти готов, что можно было считать удачей после всех многочисленных изменений, внесенных в контракт с архитектором, а также исследований на прочность, внешний вид, готовность, которые мы без конца вынуждены были возобновлять, чтобы все сделать в лучшем виде и даже довести до совершенства, если подобное возможно в этом худшем из миров. Статуя из кислой капусты по моему приказу, который я послала из Руанды две недели назад, была снята с фундамента и отправлена императору Ябону I в знак благодарности за его щедрость. Он приказал разделить ее на части и раздать населению, охваченному голодом в провинции Руанда-Киншас. В том же факсе я приказала срочно приступить к проекту Х44 В, хранившемуся в досье «проекты» под номером Z658W «Коммюник и Ко».

Мои приказы были тщательно исполнены. И теперь уже шли первые работы по закладке фундамента для новой статуи: пьедестал, состоящий, на манер иглу, из огромных блоков мороженого, первоначальный материал для которых — вода — был любезно предоставлен СЖЕ. На этом огромном пьедестале (квадрат со сторонами 8,5 метров) должно было возвышаться одно из самых смелых произведений эфемерного искусства, которое когда-либо рождалось в голове скульптора. Отбросив другие проекты, я даже нарисовала эскизы — потрясающий рожок фаллической формы с двумя шариками мороженого, но поставленный наоборот, то есть шарики лежат на основании, а конец рожка устремлен вверх. Состоящий исключительно из лимонно-клубничного мороженого с кокосом и шоколадом, символизирующего четыре цвета — красный, желтый, черный, белый, то есть четыре расы, он должен был возвыситься в высоту на десять метров и стать этаким искусственным фаллосом, обвиняющим и разоблачающим преступления, которые с древних времен до наших дней и во веки веков совершались, совершаются и будут совершаться от имени Человечества и против этого Человечества! Название моего политико-исторического расчлененного эфемерного произведения, которое фирма «Желати-Мотта» согласилась полностью финансировать, было «Мороженое».

Я очень гордилась этим проектом, который долго прятала в своих папках под кодовым названием «В ледяной крови» и для осуществления которого мне пришлось задействовать все связи мэра с самыми высокопоставленными итальянскими особами (они должны были, естественно, убедить «Желати-Мотта» финансировать мое произведение): монсеньором Макинтошем, казначеем Ватикана; синьором Андреаччи из христианской демократической партии и синьором Доном Карлеоне, мэром Козаностра-сити в Сицилии. Сегодня недостаточно быть великим художником — нужно быть также и бизнесменом. Без долларов нет искусства!

Но все эти деньги было не так уж и трудно заполучить. Умопомрачительно, сколько меценатов готово пойти навстречу вашим желаниям без всяких просьб с вашей стороны. Так, сегодня утром, пока я спокойно завтракала, говоря с Диком, мне позвонил ПГД фирмы «Печенье без границ» (официальный поставщик, обслуживающий коктейли в мэрии), умоляя (вот уж действительно позор!) принять от него 10 000 панамских монет (а в качестве премии великолепный «Харлей Дэвидсон 125», на котором ББ больше никого не боится), если я соглашусь замолвить за него словечко мэру, собиравшемуся обратиться в конкурирующую фирму «Печенье для всех». Поэтому пусть не говорят, что капитал трудно сколотить! Я также думаю, что все банкроты, все эти патроны «хромающих предприятий», выпрашивающие у государства субсидии, сами «хромают на обе ноги» и поэтому заслуживают того, чтобы их уничтожили. В некоторых обстоятельствах я не против эфтаназии. Мир — это джунгли. И если человек человеку — волк, как говорил Гоббс, то женщина — это волчица всем волкам! В общем, сама себя я понимаю.

Я тебе расскажу, только вкратце, Дик, как я посетила Центр этики и эстетики, куда до сих пор ни разу не ступала ногой. Так вот, я наконец, не без некоторого волнения, ступила впервые своими нечестивыми высокими шпильками на толстый синий ковер в большом холле, испытывая головокружительное ощущение от того, — учитывая, во сколько этот ковер обошелся щедрым аборигенам-налогоплательщикам, — что ступаю по огромным рассыпанным бриллиантам.

Однако ряд функционеров из Министерства культуры, многих из которых я хорошо знала, — месье Фрак, Драк, Как, Трак, Блак, Сак и Крак, — топтали его без всяких комплексов своими лакированными туфлями, как и различные работяги, спешащие завершить оформление и расставить произведения искусства будущих экспозиций, поскольку до открытия центра оставалось уже мало времени.

Не обращая на них внимания, я болталась возле расчлененной экспозиции «Arte Povera» (один из моих иконоборческих проектов), которую уже закончили устанавливать. Чтобы посмеяться над Бенито Доллардо, денежным мешком, разбогатевшем на «бедном искусстве»[35], я окрестила эту экспозицию «Бедно-Богатое-Искусство». Здесь можно было увидеть на бетонных тумбах, окруженных колючей проволокой, небольшие вкрапления кусочков разбитых очков «Рей Бэн»; или кучи разорванных тряпок от Кристиана Диора; или пряди волос, собранные у «Кариты»; не считая бокалов с пеплом от сигар «Гавана Давидофф» и несколько панцирей лангустов, найденных в мусорных бачках в ресторане «Фошон».

Стоя перед этой удручающей картиной, напоминающей о самых тяжелых днях Второй мировой войны, я покрутила пальцем с острым красным ногтем у виска и подумала: «Национал-социализм хотел уничтожить Человека, и в этом была его огромная ошибка (Гитлер тоже был всего лишь любителем-художником, деревенщиной, учеником мясника!). Подлинно Новое Искусство должно навсегда искоренить человеческое Лицо с помощью настоящей формальной Хиросимы! Долой Картье!»

В задумчивости продолжая свою прогулку, я продолжала рассуждать дальше: «Бедное искусство — это всего лишь сомнительная насмешка, приносящая богатство небольшой кучке художников, но, может, и абстракция является всего лишь притворством?» Мои ноги сами принесли меня ко второй экспозиции, на которой был представлен мой «белый квадрат», но в пятнадцати экземплярах, повешенных рядом друг с другом на белую стену Абстракция остается изображением смысла самой абстракции, если изображение является только изображением в двух измерениях одного полотна. Значит, мы не уходим от Фигуры. Но способно ли концептуальное искусство в своей самой чистой форме — абсолютной пустоте — помочь нам выпутаться? Неразрешимая проблема: пустота даже экспозиционного зала все равно загнана в рамки, ограничена четырьмя стенами!..