Голос Вселенной 1991 № 4 - Юрий Дмитриевич Петухов

Иван подергал, убедился в надежности крепления, отпихнул крюк ногой – и полез наружу.

Этот бросок дался ему огромным напряжением всех сил. Он взмок от пота, сердце чуть не вырвалось из груди, не хватало воздуха, мышцы каменели, отказывались слушаться, пальцы деревенели и не желали сгибаться… И все-таки он добрался доверху, перекинул свое тело через край дыры, увидал шар с концом цепи, обмотанный вокруг какой-то арматурины, торчавшей из того блока, что сам собой ушел вверх. Больше разглядывать что-либо сил не было. Иван замер на поверхности лицом вниз, передыхая, сдерживая нервную дрожь, пытаясь расслабиться, усмирить сердце.

Он лежал и не мог понять, откуда взялись эти мраморные плиты, почему он лежит на этих холодных плитах, ведь там была трава! Самая обыкновенная, очень густая, упругая, зеленая трава! Там не было в радиусе километра на три – Иван головой мог поручиться – никаких плит!

Он заметил, что каменный блок вдруг сам собой пополз к провалу, встал на свое место, закрыв провал точно такой же мраморной плитой, как и та на которой лежал Иван. Арматуринка выскользнула из блока, освободила цепь с шаром. Иван дернул цепь, и шар подкатился к нему, стукнул чугунным боком под ребра.

Иван начинал приходить в себя. Он вообще обладал способностью почти мгновенно восстанавливать утраченные силы, этому не только обучили в Школе, это было его врожденным свойством, наверное, благодаря этому он смог попасть в Дальний Поиск, не только попасть, но и удержаться в нем. И все-таки чудовищное напряжение давало знать о себе.

Иван, опираясь на руки, привстал сначала на колени, огляделся. Никакого сада с деревьями и ручейками не было и в помине. Он находился посреди огромного зала, выложенного светлыми мраморными плитами. Потолок в зале был низкий и черный. Его поддерживало множество круглых колонн, стоявших по периметру.

Иван уставился в этот черный потолок. В голове его не укладывалось все происходящее. Даже если сад был ярусом выше, над залом, над его потолком, то как он, Иван, мог пролететь это расстояние – от потолка до пола – и ничего не увидать! Нет, это походило на бред!

Иван встал на ноги. Подтянул цепь, ухватился левой рукой за ушко гири. Всмотрелся в дальний, торцевой конец зала. И обомлел! То, что поначалу показалось ему чем-то навроде какой-то сумбурно и безвкусно раскрашенной статуи-куклы на постаменте, было живым, невероятно уродливым существом, сидевшим на сказочно величественном узорчатом троне посреди большой полукруглой ниши. Иван застыл в изумлении.

Громовой голос прозвучал внезапно и будто бы со всех сторон:

– Ну что, жалкий червь, радуешься, что выполз наверх?!

Горло перехватило, и Иван не смог ответить. Он сделать пять шагов вперед. Вгляделся. Существо, сидевшее на троне, заметно отличалось от остальных негуманоидов. Его голый шишкастый череп увенчивали два массивных коротких рога, чуть загнутых, витых. Три круглых глаза смотрели, не мигая, злобно и высокомерно. Четырехдырчатый нос был шире, выпуклей, чем у тех, кого Иван встречал прежде. И пряма из-под носа, из-под брыластых щек, без всякого намека на рот, подбородок и вообще нижнюю челюсть, свисал ряд клыко-жвал разной длины. Жвалы поблескивали, подрагивали при каждом слове. Острые плечи поднимались к мочкам звериных, рысьих ушей. Две пары рук лежали на подлокотниках – нижние, вцепившись в круглые набалдашники, верхние, сжимая длинный и короткий жезлы, поигрывая ими. Растопыренные кривые ноги, которые скорее можно было назвать лапами ящера, упирались в подножие трона, когтями царапали блестящую поверхность.

До четырехрукого было метров двадцать пять. Иван стоял и прикидывал, за сколько прыжков он сможет добраться к трону и придушить это напыщенное страшилище. Расчет получался верным. Но Иван знал, что дальше расчета дело пойдет – он всегда пропускал самый важный, самый нужный момент, всегда предоставляя право выбора противнику. И поделать с таким свойством своего характера ничего не мог.

– Где я нахожусь? – спросил он дрогнувшим голосом.

Четырехрукий заскрежетал – и надолго. Его прямо-таки распирало от смеха. Обрюзгшее тело содрогалось, голова тряслась, плечи ходуном ходили, когти на нижних лапах сжимались и разжимались, не касаясь поверхности пьедестала, казалось, что рогатый уродец вот-вот лопнет… Лишь руки его недвижно лежали на подлокотниках.

Наконец он успокоился. И объявил с невиданным апломбом:

– Гнусный и жалкий червь, ничтожная амеба, мы понимаем, что при твоем скудоумии ты не сможешь осознать и прочувствовать, где находишься. Но скажем, ибо велики и благодушны даже с ползающим во прахе слизнем…

– Не слишком ли много эпитетов?! – грубо вставил Иван.

Но голос разросся почти до грома, заглушил его возмущение.

– Ты находишься в пределах непостижимой твоему уму Системы, на Хархане-А! Что, слизняк, ты понял?! Ничего ты не понял. И не поймешь! Ибо видимое тобой – лишь часть существующего, а существующее вне тебя – лишь часть Сущего! И мозг твой объемом и способностями равен предмозжечку обитателя Системы. Не тщись понять ее, амеба! Потуги твои бесцельны и бессмысленны. Одно лишь продлило миг твоего гнусного и ничтожного существования, одно!

Иван подошел еще на два шага к трону. Спросил:

– И что же именно?

Двурогий начал было захлебываться скрежетом. Но тут же стих, словно поперхнулся. И ответил надменно, раздуваясь до невозможности, воспаряя над троном:

– Ты оказался в Системе в сто двадцать третий год восемь тысяч пятьсот восемьдесят шестого тысячелетия Эры Предначертаний, понял подлый мозгляк?!

Иван не стал реагировать на очередное унизительное прозвище. Хотя надо было бы уродцу преподать урок вежливости. Он вставил:

– Ну и что?

– А то, амеба, что этот год завершает тринадцатитысячелетний цикл Воздания Добродетелям и зовется он годом Всеобщих Лобызаний и Братской Любви!

– Не ощутил на себе лобызаний, – признался Иван, – да и любовь какая-то странная!

– Неблагодарный червь! – в грохочущем голосе четырехрукого послышались нотки негодования, словно его лично обидели. – Неучтивая мразь! В другое время ты был бы предан длительнейшим мучениям и по истечении их умерщвлен! А в этот благостный год, в месяц цветения камней, ты удаляешься от жалкого конца. Благодари же, слизняк, и восхваляй благодетелей своих за оказанное тебе добро!

– У нас несколько разные понятия о добре, – ответил Иван.

Он примеривал к руке шар на цепи. Думал, успеет ли подбежать к четырехрукому, вспрыгнуть на пьедестал и закатить этой высокомерной гадине чугунной чушкой промеж рогов. Впрочем, дальше прикидок дело опять-таки не шло.

Ивану что-то не нравилось на Хархане-А, он вполне бы обошелся без всеобщих лобызаний и братской любви, какой бы там ни был год на местном календаре, даже если в этот год и в этот месяц и на самом деле цветут