Антология советского детектива-36. Компиляция. Книги 1-15 (СИ) - Ваксберг Аркадий Иосифович

— Говорю, как было!

— Костя! Костя! Как же тебе не стыдно? Как же ты можешь?.. — услышал Трофимов рядом с собой горестный шепот.

Он заглянул в заплаканные глаза соседки и, хотя ничего не знал о сути разбиравшегося дела, сердцем почувствовал, что правда на стороне этой женщины.

Она была очень молода, и даже страдальческая морщинка на лбу не лишала ее лица той юной непосредственности, которая сквозила во всем: в уголках глаз, пусть заплаканных, но не померкших, в удивленном изломе бровей, в плотно сжатых губах, которые, казалось, еще миг — и раскроются в улыбке.

Что же случилось, какое горе вторглось в жизнь этой молодой женщины? Трофимову вдруг очень захотелось увидеть ее такой, какой она была, может быть, еще неделю назад. Он понял, что судьба этой женщины тронула его, что и по-человечески и в силу своего долга он сделает все, чтобы помочь ей, хотя и не знал еще, в чем будет заключаться эта помощь.

— Муж? — спросил он у женщины, воспользовавшись минутной паузой, когда судья советовался о чем-то с народными заседателями. Спрашивая, Трофимов показал глазами на подсудимого.

Женщина утвердительно кивнула головой.

— Что же у вас с ним произошло?

Этот вопрос Трофимов задал так участливо и так просто, что она, почувствовав его дружелюбие, наклонилась к нему и ответила откровенно и доверительно, как могла бы ответить только хорошему, верному другу:

— Мы всего два года женаты, а знаем друг друга с самого детства… — Слезинки быстро-быстро, одна за другой, закапали у нее из глаз, но она даже не заметила этого… — И вот точно кто подменил его… В тот вечер пришли ко мне товарищи по работе, отец… Сидели мы на скамейке перед домом, вечер был весенний, теплый — не хотелось уходить в комнаты…

Она смолкла. На мгновение воспоминания вернули ее в прошлое. Казалось, весенний ветер, проникнув в зал суда, коснулся ее лица, и вот уже дрогнула, разгладилась горестная морщинка на лбу. Она вскинула голову, наверно, так же, как в тот вечер, там, на скамейке перед своим домом, прислушиваясь к дыханию весеннего ветра, но увидела не темную полосу леса на горизонте, не синеватый бугристый лед Ключевки, не набухшие почки нависших над забором ветвей, а притихший зал суда, своего понуро стоящего за барьером мужа, услышала строгий голос судьи.

— Что это я? — снова опуская голову, сказала она и чужим, невидящим взглядом посмотрела на Трофимова.

Суд тем временем продолжался.

Неторопливо задавал свои вопросы председательствующий. Трофимову понравилась спокойная, доброжелательная манера, с какой он обращался к подсудимому, предоставлял слово прокурору или защитнику. Чувствовалось, что он знает свое дело и умеет настойчиво и твердо вести судебное разбирательство. Аккуратная гимнастерка и затянутая в черную перчатку неподвижная левая рука красноречивее всяких слов говорили о прошлом этого человека. Его твердое смуглое молодое лицо внушало симпатию, и Трофимов с удовлетворением подумал: «Судья здесь как будто на месте».

Прислушиваясь к спокойным вопросам председательствующего и нервным, сбивчивым ответам подсудимого, Трофимов без труда понял суть разбирающегося дела. Виновность Лукина была очевидна. Трофимов мысленно восполнил неоконченный рассказ своей соседки. Итак, в тот вечер, возвратившись домой в нетрезвом виде, Лукин безо всякого к тому повода обругал и ударил свою жену, а когда за нее вступился отец, то нагрубил и ему.

Теперь Лукин пытался оправдать себя тем, что был тогда очень пьян, говорил, что ничего не помнит. Свидетели же утверждали, что Лукин был не столько пьян, сколько раздражен и не мог не отдавать себе отчета в том, что делал. Неясной оставалась причина, побудившая Лукина совершить этот позорный поступок. Если не докопаться до причины, если ограничиться только доказательством самого факта виновности Лукина, установить для него статью и вынести приговор, то суд, советский суд, не сделает самого главного, самого важного: не заставит Лукина понять и признать свою вину.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Трофимов понимал, что только очень внимательное, очень чуткое отношение к подсудимому поможет суду найти правильное решение в этом, казалось бы, простом деле. Он понимал, что ложная гордость и стыд, а возможно, и страх перед наказанием мешают Лукину говорить правду. Правда же эта была необходима не столько для суда, сколько для самого Лукина, для его жены, для их близких.

Понимали ли это прокурор и судья? Со все растущим беспокойством прислушивался Трофимов к вопросам, с которыми они обращались к подсудимому. Да, не было сомнения: судья добивался от Лукина именно той правды, о которой думал Трофимов, он пытался установить не только виновность подсудимого — она была очевидна, — но хотел, и это было главное, выяснить причину, побудившую Лукина так тяжко оскорбить жену. Прокурор же действовал чересчур прямолинейно. Рассерженный упорством, с которым Лукин пытался умалить свою вину, прокурор, видимо, принял твердое решение просить у суда о самом строгом наказании для подсудимого.

«Сто сорок шестая и сто пятьдесят девятая: шесть месяцев исправительно-трудовых работ! — решил про себя Михайлов. — Чтобы неповадно было! Мальчишка!.. Ее жалко — любит мужа… — Невольно Михайлов подумал о своей дочери, кончавшей в этом году десятилетку. — Вот и моя Катюша, того гляди, приведет в дом доброго молодца. Какой-то он будет? Может, тоже драться пожелает? Ну, нет!..» — и разгневанный этими мыслями, прокурор раздраженно пробормотал:

— Сто сорок шестая и сто пятьдесят девятая по совокупности!

— У вас есть вопросы к подсудимому? — спросил его судья.

— Нет, мне все ясно.

«Все ясно! — повторил про себя Михайлов. — И что это судья с ним разговоры разговаривает? Молодой еще, маловато опыта, — вот и тянет. А мне за двадцать лет судебной практики… — Тут Михайлов мысленно вернулся к тому, о чем мучительно думал последние дни, с тех пор как из области пришло уведомление об откомандировании его на учебу и о том, что на смену ему направляется новый прокурор. — Да и мне, видно, двадцатилетнего опыта маловато… — Он с горечью покачал головой. — Когда я еще молодым человеком сложнейшие дела расследовал, матерых вредителей за ушко да на солнышко выводил, тогда мне опыта и знаний доставало, а теперь вот, чтобы этакого, например, петуха призвать к порядку, надо, оказывается, специальный институт кончать. — Михайлов горько усмехнулся. — Что ж, я солдат: приказано учиться — буду учиться».

Тут, почувствовав на себе чей-то пристальный взгляд, он повернул голову и увидел Трофимова.

«Кто таков?» — насторожился Михайлов, уловив в обращенном к нему лице незнакомца напряженное внимание, с каким тот следил за ходом процесса.

«Наверно, дружок подсудимого», — предположил прокурор, но тут же подумал, что на приятеля Лукина человек этот никак не похож. Михайлов снова глянул на него и заметил осуждение в его ответном взгляде.

Да, Трофимов осуждал Михайлова. С недоумением смотрел он на прокурора, который так прямолинейно, так торопливо вел дело. С недоумением и осуждением отнесся Трофимов и к заявлению прокурора о том, что ему все ясно.

«Что же тебе ясно? — с досадой думал Трофимов. — Под какую статью можно подвести вину Лукина? Для этого не стоило и суд начинать. Дело ведь далеко не такое простое! Посмотри, посмотри на мою соседку, на ее горестное лицо. Нет, товарищ прокурор, ничего-то тебе не ясно».

— Если ни у прокурора, ни у защитника нет больше вопросов, — сказал председательствующий, — то суд продолжит допрос свидетелей.

— У меня имеется заявление! — вскочил со своего места седенький старичок.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

— Предоставляю слово защитнику, товарищу Струнникову, — объявил судья.

Прежде чем заговорить, Струнников вскинул брови, и будто на одной с ними веревочке вскинулись вверх его плечи. Всем своим видом защитник выказывал крайнее изумление. Лицо его с вскинутыми бровями дышало таким негодованием, что по залу суда пронесся настороженный шепот.

— Товарищи судьи! В интересах истины я ходатайствую, больше того, я настаиваю на вызове в суд еще одного свидетеля и на привлечении к делу дополнительных материалов, которые могли бы должным образом раскрыть перед нами прошлое моего подзащитного! — Адвокат произнес эти слова горячо, и видно было, что он волнуется, точно впервые, а не в какой-нибудь двухтысячный раз приходится ему выступать защитником в суде. — Товарищ председательствующий! Мой подзащитный — еще молодой человек, я бы сказал, юноша, но, тем не менее, его краткий жизненный путь отмечен пусть скромными, но…