Фантастические повести и рассказы - Сергей Казменко

Ну да, правильно, Павлик, отвлекся я снова. Я же и правда про ту агинку хотел рассказать, от которой со мной такая неприятность-то приключилась. Помню я ее, проклятую, прекрасно помню. Перед самой катастрофой это случилось. Такое тогда стало происходить, что никто понять не мог, в чем же дело. Ну просто с ума люди сходили — вдруг, почти одновременно, ну в течение двух-трех недель у всех почти поисчезали самые лучшие, самые любимые книги. А вместо них на полках стояло невесть что. Агинки, конечно, стояли, но мы этого еще не понимали. Все ведь как происходило? Приносил, скажем, человек к себе домой агинку — они быстро эволюционировали, и таких агинок, что Михеева погубила, я лично больше не встречал. Внешне они вполне прилично теперь выглядели, книги как книги мало ли макулатуры тогда печатали. Взять хотя бы эту, тьфу, «Рабочую гордость» Хухрякова — да таких книг тогда было до черта! И вот приносил человек домой агинку и ставил ее на полку. А она же, зараза, живая, ее же карры специально нам на погибель такой сделали. Я не раз потом видел, как дальше-то все происходит. Поначалу, значит, она намертво слипалась с соседними книгами, так что и отодрать было невозможно, и раскрыть не удавалось. Ну как бы клеем все страницы слеплены. Если никто не пытался их достать и раскрыть часа два-три, то ничего и заметить было невозможно стоят себе книги на полке и стоят. Ну а потом они разлеплялись, и рядом стояло уже несколько агинок. Причем совершенно разных, вот что поразительно. И каждая из них была способна поглощать новые книги. И каждая из них была опасна, потому что человек, взявшийся ее читать, неизбежно превращался в гвельба. Ну а про гвельбов я вам рассказывать не стану, гвельбов вы и без меня видели.

Так вот и с моей библиотекой случилось. Слышал я от некоторых знакомых, что такое происходит. И еще заметил, что многие из тех, с кем такое вот дело случилось, вскоре заболевают той самой странной болезнью. И вот когда с моей собственной библиотекой случилась эта страшная вещь, я и подумал, что, значит, сам с ума схожу. Не знал я тогда, что это зараза книги мои пожрала, я думал, что сам ума лишился и на месте нормальной книги черт те что вижу. Страсть как перепугался. Хорошо еще, Настасьи дома не было, у родственников они с сыном гостили, а то не знаю, что бы случилось.

Ну вот, обнаружил я это дело утром, перед выходом на работу. Можете вообразить, каково мне было. Но взял себя в руки, собрался, поехал. Хожу по своему отделу — и на полках-то книжных то же самое вижу. Ну ни одного названия знакомого, а все то же самое. Все, думаю, конец мне пришел. Так, знаете, горько сделалось. Уж лучше бы, думаю, под трамвай попасть или утопиться — насмотрелся уже на гвельбов и самому таким стать ну никак не хотелось. А сказать кому-нибудь, что со мной творится, не решаюсь — тогда слухи ходили, что это все заразно, на взводе люди были.

И вот, представьте, стою я в полном смятении за прилавком, и подходит ко мне молодой такой детина. Рожа красная, здоровая. Книгу, говорит, купить хочу. Дядька у меня, говорит, книголюб, иду к нему на юбилей, надо что-то преподнести — а сам знаки такие пальцами делает. Ну всем тогда понятно было, что означают — хорошую-то книгу купить просто так было давно уже невозможно, а из-под прилавка с доплатой удавалось. Тем, у кого деньги были. Но я этим никогда не промышлял, потому сделал вид, что не понял. Вон, говорю, книги, хорошие, выбирайте. А сам не знаю уж почему его и спрашиваю: а что, дескать, богатая у вашего дяди библиотека? Что, мол, за книги там у него: классика, современная литература, поэзия? А, говорит, Толстой там всякий да Гоголь с Моголем. И заржал еще так, будто что остроумное сказал.

А я, знаете, в таком состоянии был, что собой уже не владел. Ну почти что с ума сходил — только потому так себя и повел дальше. Только потому, наверное, мы с Настасьей Тимофевной и уцелели. Я как услышал про Гоголя с Толстым, так сразу ну словно бес какой в меня вселился. И нашептывает, нашептывает: дескать должен ты себя на них проверить, и все тут. Ну не смешно? Пошел бы в библиотеку какую или еще куда — нет, обязательно мне было к тому дядьке переться. В общем, почти совсем свихнулся.

Ну так вот, а дальше так дело было. Спихнул я ему эту самую «Рабочую гордость» — благо, переплет красивый, это его убедило, а сам, обо всем на свете позабыв, даже не одевшись, за ним из магазина-то и выскочил. А была уже осень и дождичек даже моросил — но мне хоть бы что. И не замечал ничего вокруг. Только бы, думаю, парня этого не потерять из виду. Только бы его не упустить. И так, знаете, умело за ним шел, что он меня долго-долго не замечал.

Дошли мы, значит, до метро, вошли в вестибюль и поехали вниз. Да, Петенька, правильно, метро — это те самые подземелья, куда я вам строго-настрого спускаться запретил. Потому как опасно там сейчас, всякая гадость живет, да и вообще все разваливается, завалить даже может. Ну а в то время это был самый удобный вид транспорта. Тепло и светло, и поезда через одну-две минуты ходят. Так мы с ним в поезд сели и проехали через весь город. Он на меня даже и не оглянулся ни разу, раскрыл книгу купленную и все читал про эту самую рабочую гордость. В метро тогда все почти читали, такой был обычай. Наконец, двинулся он к выходу, ну и я за ним. Наверх поднялись, до остановки автобусной дошли, и вот тут-то он меня и приметил. Ты, говорит, откуда здесь взялся, мужик? Соврал я ему что-то. Живу, мол, здесь рядом. Он посмотрел на меня, пальцем так у виска покрутил и залез в автобус. А я за ним. Так и доехали с ним до самого дома его дядьки. А потому, Павлик, пальцем он крутил, что вид у меня был не уличный. В пиджаке под осенним дождем тогда никто не ходил, разве что психи — вот он меня за психа такого и принял. Ну а когда я за ним в подъезд сунулся, он уже совсем убедился, что с каким-то ненормальным столкнулся. Поворачивается ко мне и говорит, что иди-ка, мол, ты подобру-поздорову, пока зубы целы. Убедил меня, словом, дальше за ним не ходить.

Да мне и не больно надо было. Подъезд я определил, а попозже прошелся по лестнице и высмотрел, в какой квартире гуляют. Потом до вечера торчал на площадке этажом выше, пока не убедился, что парень мордастый из той самой квартиры вышел. Ну тогда я уже спокойно домой поехал. А с утра пораньше оделся попредставительнее, документы кое-какие захватил на всякий случай и отправился прямиком в эту квартиру. Правда, прогулка накануне мне дорого далась, чихал я вовсю да кашлял, и голова болела, но я на все это рукой махнул. И на то, что на работу идти надо, тоже плюнул — не до того мне совсем было.

Звоню — открывает мне дверь пожилой человек довольно интеллигентной наружности. Но вид у него какой-то странный, растерянный какой-то до крайности. Я толком даже не придумал тогда, что ему говорить буду, да так и ляпнул прямо с порога — слышал, мол, что у вас имеются во множестве сочинения отечественных классиков. Хотелось бы, мол, лично убедиться. Ну что глупее придумаешь? Но он, знаете, в таком состоянии был, что не удивился даже. Скажи я ему, что я царь Навуходоносор и прибыл из Вавилона — и то, наверное, принял бы как должное. В общем, пригласил он меня войти, прошли мы в комнату большую — кабинет, наверное — показывает он на шкаф, что справа от окна и говорит: вот, дескать, там Толстой, Достоевский, другие классики. Я как увидел все это — ну будто груз с души свалился. Дорогой вы мой, говорю, вы же спасли меня буквально! Вы же меня с того света вытащили. К полкам кинулся, стал томики знакомые ощупывать — у меня-то ведь точно такое же собрание сочинений Толстого было — и вдруг вижу, что первого-то тома нет. А стоит вместо него книженция какого-то Блеховецкого, а рядом с ней — уже знакомая мне «Рабочая гордость». Теперь бы я сразу сообразил, что случилось, а тогда ничего, конечно, не понял. Спрашиваю его: а это, мол, что такое? Это, отвечает, племянник мне вчера подарил. Юбилей, говорит, у меня вчера был. Вы меня, говорит, извините, но я совсем не в себе. Мне, говорит, жена его только что звонила, с ним эта самая страшная болезнь приключилась. Совершенно, говорит, внезапно. Такой, говорит, здоровяк был. Вы, мол, меня извините, но не могу вам сегодня уделить внимания. Зайдите, говорит, в другой раз. Не знаю уж, за кого он меня принял — не в себе человек был.

Сейчас-то я сразу же сообразил бы, что с тем парнем случилось. На моих же глазах он в метро агинку ту читал. А мы тогда просто чудом уцелели. И все потому, что я как приехал домой, так и слег с простудой страшной. Как раз Настасья Тимофевна с отцом вашим вернулась, уложила меня в постель, доктора вызвала — и пошла кутерьма. И так я, ребятки, заболел удачно, что как раз самое-то страшное время и сумели мы пережить, когда большинство населения в несколько дней буквально в гвельбов превратилось. Что было потом — вспоминать страшно. Но тогда мы уж сумели разобраться, в чем причина, тогда те, кто уцелел, к агинкам и подойти боялись, не то что читать их. Ведь вредность от агинки — она накапливается. Сегодня здесь строчку прочитаешь, завтра там полстраницы, послезавтра еще где-то на картинки посмотришь. А потом вдруг раз — и ты уже не человек, а гвельб. Так вот с большинством людей и случилось. А потом и сами карры появились…