Великий Гусляр - Кир Булычев

– Значит, так, - сказал Минц, опираясь на Грубина и медленно, осторожно поднимая правую ногу. - Придется нам совершить не совсем элегантное, но вынужденное путешествие. У тебя какой размер обуви?

– Сорок третий, а что?

– Ничего, будет немного жать, - сказал Минц. - На одной ножке прыгать умеешь?

– Н-н-не знаю...

Профессор, стоя на одной ноге, стащил с другой сапог и протянул Грубину.

– Будем прыгать, - сказал он. - Держась за руки.

И они запрыгали по воде к далекому берегу. Свободной рукой Минц держал зайца. Когда до берега оставалось метра три и стало ясно, что спасение близко, Минц вдруг сказал:

– Какое счастье, что никого не было на берегу. Мы бы стали посмешищем для всего города.

Каждому есть что вспомнить

Почти все человеческие трагедии начинаются исподволь, с незаметного пустяка. Именно незаметность первого толчка и делает трагедии столь неожиданными и сокрушительными.

Выступая на квартальном совещании в горисполкоме, Корнелий Удалов почему-то сослался на опыт своей молодости, на творческое горение строителей, возводивших в конце сороковых годов здание универмага. И был доволен тем вниманием, с которым выслушали этот исторический пример слушатели.

После совещания к Удалову подошел товарищ Белосельский и сказал:

– Пора делиться опытом с молодежью.

После чего он подозвал редактора гуслярской районной газеты Малюжкина и добавил:

– Товарищ Малюжкин, не проходите мимо.

– Не пройдем, - ответил Малюжкин.

Уже на следующий день, после работы, к Удалову домой явился Миша Стендаль, корреспондент и старый знакомый Корнелия Ивановича. Он присел на край скамейки под сиреневым кустом и некоторое время наблюдал, как Удалов с Грубиным проигрывали в домино соседям по дому - Ложкину и профессору Льву Христофоровичу Минцу.

Корнелий Иванович догадывался о цели визита Стендаля, но, будучи человеком скромным, делал вид, что тот зашел к нему случайно, скажем занять опарышей для рыбалки.

Когда партия кончилась, Миша с прямотой, свойственной молодости, разрушил эту иллюзию, сказав:

– А я за статьей пришел.

Все насторожились, потому что раньше Удалов никогда статей не писал.

– Может, сам напишешь, - сказал Удалов неуверенно. - Я скажу, что надо, ты в библиотеке старые газеты посмотришь, а?

– Нет, Малюжкин велел, чтобы вы сами, Корнелий Иванович, - возразил Стендаль. - Он получил указание.

Наступила пауза. Удалов глядел в темнеющее летнее небо, по которому плыло зеленое закатное небо, и стеснялся соседей.

– С каких пор, - услышал он ехидный голос старика Ложкина, - наш Корнелий пишет в прессу?

Понятно было, почему начал именно Ложкин. Сам он по меньшей мере раз в месяц относил в редакцию гневные письма, посвященные непорядкам в городе, но так как большинство писем на поверку оказывалось неточным в своей фактической основе, то отношения с газетой у Ложкина не сложились, и, естественно, он не хотел, чтобы они складывались у других.

– Да это так... заметка, - ответил Удалов краснея.

– Неправда! - сказал Миша Стендаль, надевая очки и вытаскивая из кармана большой блокнот, распухший от адресов и интервью. - Корнелий Иванович выступает на наших страницах с большим материалом, посвященным истории строительных организаций Великого Гусляра и героическому труду его молодости.

– Это кто же героически трудился? - спросил Ложкин, который был убежден, что во всем мире лишь ему удалось героически потрудиться.

До этого момента Удалов был убежден, что откажется от создания статьи. Он ведь даже в школе отставал по части сочинений. Но последние слова Ложкина вызвали у него возмущение. И следующий шаг на пути к трагедии выразился во фразе, которая непроизвольно вырвалась у Корнелия Ивановича:

– Каждому есть что вспомнить!

– Корнелий Иванович прав, - сказал профессор Минц, аккуратно складывая в коробочку костяшки домино. В последние месяцы он пристрастился к этой игре, стараясь выключить на время непритязательного развлечения свою гениальную голову, иначе бы он мог вычислить наверняка исход любой партии в домино в самом ее начале. - Любой из нас - это сокровищница воспоминаний, уникальных, бесценных, которые, к сожалению, проваливаются в бездну времени, выпадают из памяти и исчезают для потомства. Из-за этого каждое новое поколение частично повторяет наши ошибки. А мы обязаны помогать подрастающему поколению.

– Ему некогда информироваться, - заметил Саша Грубин. - Оно млеет.

И с этими словами Грубин показал на открытое окно в квартире Гавриловых. На подоконнике сидел, укутав голову громадными наушниками, подросток Гаврилов, что не мешало, однако, стоявшему рядом динамику реветь на весь двор.

– А что? - сказал Удалов. - И напишу. Обо всем напишу. И как голодно было, и как мы мерзли, но выходили на рабочие места, и какие были сознательные.

Тут он решительно встал. Стендаль поднялся следом, но Корнелий сказал:

– Иди, Миша, отдыхай, я сам справлюсь. Завтра к обеду статья будет на твоем столе.

Удалов отправился к себе, а Ложкин сказал вслед, негромко:

– Сомневаюсь. Для этого способности требуются.

Удалов поднялся по лестнице, не зная, что шагает навстречу своей трагедии. Дома была только жена Ксения. Она удивилась, потому что по выверенному жизнью расписанию Корнелий должен был еще часа полтора играть в домино, а затем прийти домой с видом измученного труженика и потребовать ужин.

Ничего такого не случилось.

Удалов проследовал к столу сына Максима, уселся, отыскал чистую тетрадку, затем долго шарил по ящикам и коробочкам в поисках ручки, которая бы писала. Не нашел, взял карандаш, открыл тетрадку и замер над ней, подобно тому, как замирают почти все великие писатели, прежде чем написать первое слово.

Ксения была так поражена, что вышла из кухни, встала в дверях и спросила:

– Чего натворил?

– Натворил?

– Объяснительную пишешь?

– Нет, - сказал Удалов, - статью надо писать. Заказали мне статью.

Ксения, конечно, не поверила, потому что ее муж никогда статей не писал. Она подошла поближе и увидела, что тетрадка пустая.

– Где статья? - спросила она. - Не вижу.

– Так я же думаю. Я думаю, а ты над душой стоишь. Разве так статью напишешь?

– Интересно, что это теперь статьей называется.

Ксения, будучи женщиной доброй, но вздорной, всегда подозревала мужа в супружеских изменах, хотя он к этому не давал оснований. Отсутствие оснований никак не успокаивало Ксению. Она лишь убеждалась, что муж ее не только неверен, но и дьявольски хитер, если за тридцать лет совместной жизни ни разу не попался. И поэтому она терпеливо ждала, когда же он наконец попадется с поличным.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});