Черный человек - Василий Головачев

– Отпустите! – негромко сказал Джума, темнея лицом. В ответ раздались смех, возгласы, циничные остроты, советы, самыми благопристойными среди которых были: «А не пошел бы ты…» Перед безопасником пенилась тупая и воинствующая наглость. Что ей увещевания, призывы к совести, добрые уговоры? Ей всегда были понятны только кулаки и зубы.

Джума вдруг коротко, почти без размаха, ударил ребром ладони по поручню, смяв и прогнув трубу. Смех мгновенно стих, парни молча переводили взгляд с трубы на фигуру безопасника, готового к прыжку.

– Покалечу! – тихо, но внятно предупредил Джума. – Отпустите их.

– И покалечит, – философски заметил, подходя, Ромашин. – Он может. – Эксперт напрягся, раздался стон металла, труба поручня медленно выгнулась в обратную сторону. Ромашин полюбовался ею, погладил вмятину, сжал ладонью, отпустил, и все увидели, что деформация поручня почти исчезла.

– Идите, мальчики. – На лице Ромашина появилась добродушная улыбка. – Пошалили и хватит. Вопросы есть?

– Трезверы, – с разочарованием проговорил один из бритоголовых. – Линяем, любы!

Парни отпустили девушек, упорхнувших к свободным кабинам метро, и потянулись к выходу, бормоча невнятные угрозы, а когда из кабины в конце зала вышли трое молодых людей в форме линейной службы общественной безопасности – кто-то, очевидно, вызвал контроль порядка, – брейкеры ретировались с завидной быстротой. Снаружи послышались свист, крики, топот.

– Надо рассказать им… – начал было Джума, но Ромашин потянул его за рукав.

– Опаздываем, сами разберутся.

В кабине метро Джума взял Ромашина за руку, внимательно осмотрел ладонь, хмыкнул.

– Как вы это проделали? Я имею в виду поручень.

– Ловкость рук и никакого мошенства, – улыбнулся эксперт, вытащил из кармана нечто вроде тонкой перчатки телесного цвета с металлическими нитями вдоль пальцев.

– Понятно, – кивнул безопасник. – Я не заметил, когда вы его надели.

Это был экзоскелет для кисти руки, пользовались такого рода усилителями мышц обычно скалолазы и спасатели, но этот был изящнее и почти незаметен.

Еще через несколько минут они выходили из зала второй станции метро Гомеля. У четырехместного нефа с голубой мигалкой на зализанной крыше их ждала Забава Боянова, тоненькая, очаровательно грациозная в белом кокосе с нашивкой: «Всемирный институт истории и социологии». Поздоровались.

– И на этой банке вы хотите найти Аристарха? – иронически осведомился Джума, хлопнув рукой по блистеру кабины.

Боянова с недоумением взглянула на него.

– Но ведь это удобная скоростная машина… А, поняла: мигалка? Разве она помешает? Машина техслужбы транспорта…

– Все равно надо бы антиграв понезаметней, а мигалка может насторожить.

– Что же делать? – растерялась девушка.

Ромашин едва заметно улыбнулся: Забава была похожа на сестру не только внешне, но Власта никогда не терялась в подобных обстоятельствах.

– Снимем мигалку, – сказал он, – всего-то и забот.

– А не боитесь гнева моей сестры? Она почему-то сердита на вас за какие-то проступки.

– Во-первых, одним проступком больше, одним меньше – не велика разница, а во-вторых, волка бояться…

Забава подняла брови, задумчиво разглядывая бывшего начальника службы безопасности.

– Вы такой, каким я вас и представляла. Не пугайтесь, это похвала.

– Не сомневаюсь, – наклонил голову Ромашин.

Демонтаж лампы-вспышки занял две минуты, и неф взлетел, имея на борту добровольную дружину риска по розыску товарища. Из всей троицы больше других, как ни странно, волновался Игнат Ромашин, как всегда предельно собранный и внимательный, опирающийся на точный прогноз событий и огромный опыт работы в отделе безопасности. Компас интуиции никогда его не подводил, а сейчас он предсказывал бурю.

ГЛАВА 6

Как произведение гроссмановых чисел зависит от порядка сомножителей, так и жизнь Мальгина в одномерном пространстве колеблющейся «сверхструны» зависела от порядка следования по «струне» его систем: сигнальной, нервной, парасимпатической, а также от уровня сложности управления телом. Не догадайся Мальгин вывести процессы управления метаболизмом на уровень сознания, он не дошел бы до конца пути целым и невредимым. Вернее, дошел бы, но в «урезанном», «отредактированном» виде, без многих органов и систем, если не вовсе без тела.

В моменты коротких остановок заработали и другие органы чувств, о которых Клим даже не подозревал, способные ориентироваться там, где пасовали основные и добавочные экстрасенсные чувства. Сознание взяло под контроль жизнедеятельность организма в форме «пачки информации» вплоть до клеточного уровня, и Мальгин впервые осознал, каков запас прочности у человеческого мозга! Его мозг сейчас включил на уровень сознания не два-четыре процента нейронов, как у обычных людей, и не десять-двенадцать, как у интрасенсов, а все сто!

Сложнейшая сеть «сверхструн» орилоунского метро в эпоху становления человечества рвалась от старости. Хранители Пути, спасая транспортируемого и выводя его в соответствии с желанием в нужную точку пространства-времени, бросали Мальгина от одного умирающего орилоуна к другому, и каждый бросок входа-выхода сопровождался ударом по организму. Выдержать эти встряски нормальный человек, хрупкий, медленно реагирующий на изменения среды, сосредоточенный на своих мелких желаниях, практически отключенный от космоса, не мог бы.

Геометрия пространства вне «струны» стремительно изменялась от броска к броску; сто одиннадцать измерений, двадцать шесть, двенадцать, десять, семьдесят семь, пять, снова сто одиннадцать… – так реагировал аналитический центр сознания Мальгина на его «падения вверх», в будущее. И наконец настал момент, когда в гулком коконе головы возникли цифры: три-четыре. С пронзительным медным звоном, потрясшим все тело, Мальгин выпал из «струны» в чрево орилоуна, который дожил до эпохи в сотни миллиардов лет после рождения человека.

Время остановило свой прихотливый стремительный бег из будущего в прошлое, как останавливает бег лесная дорога при остановке всадника. Несмотря на «встопорщенную» нервную систему, взбудораженный физиологический аппарат и дикие боли в сердце, могущие закончиться кардиогенным шоком, Мальгин был жив! Он видел, он чувствовал, дышал и двигался, руки, ноги, голова были на месте, кожа зудела и чесалась, но оставалась кожей.

Сначала ему показалось, что вокруг царит обычная пещерная тьма орилоунской утробы, слабо освещенной каким-то скрытым источником света. И хотя стены полости не светились даже в инфракрасном диапазоне, объяснялось это просто – орилоун наверняка был неимоверно дряхл и доживал свой долгий век в виде скелета, готового рассыпаться от дуновения ветра. Мальгин не сразу понял, что источником света является он сам. Руки сочились розовым свечением, ногти казались перламутровыми, а сосуды под кожей – алыми световодами. В общем-то нормальное явление после сресс-полета в «сверхструне».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});