Зеркала и галактики (СИ) - Ворон Елена

В каюте умолкли. За полторы минуты вязкой, тревожащей тишины бывший навигатор ожил. Смуглому лицу вернулись краски, и он тверже стал на ногах. И, кажется, приготовился указать нам с Томом, что подслушивать некрасиво.

– Дэн, ты всерьез полагаешь, будто я – еще больший идиот, чем Сильвер? – заговорил мистер Смоллет. – Не могу сопоставить очевидное? Он прошел через Чистильщиков пятнадцать лет наз…

Капитан захлебнулся словом. Одновременно я расслышал глухой звук удара.

Я очутился в каюте, когда мистер Смоллет еще только валился на ковер, под ноги мистеру Эрроу. Это я рассмотрел, срывая «очки». И тут же увидел ствол лучемета. Он целил мне в живот, а сжимал малютку первый помощник.

На миг я замер – прикидывал, как ловчей прыгнуть и вышибить оружие. Никогда в этом не тренировался, и нужно было подумать хоть долю секунды. Узкий аккуратный ствол дрогнул, смещаясь в сторону. Затем мистер Эрроу выронил лучемет и беззвучно осел на палубу, завалился в щель между деревянным шкафом и креслом с наброшенной шкурой. Руки безвольно упали, голова откинулась к стене, согнутые в коленях ноги подвернулись, как будто первый помощник угнездился, готовясь отдыхать. Выстрел из станнера, понял я.

Глава 6

– Питер Рейнборо, Дэвид Ливси – в каюту второго помощника! – рявкнула громкая связь. Это кричал ворвавшийся в каюту Сильвер, упав на колени подле нашего капитана. Крыс возле него не было. – Дик Мерри – каталку из медотсека.

Шагнувший через порог Том-лисовин сунул станнер в карман.

– Откуда у тебя? – только и вымолвил я.

– Украл, – объяснил он без смущения. – У Делла из сейфа.

– Мэй-дэй…

Первым примчался Рейнборо. Он бешено выругался, отнял у Тома станнер и объявил по громкой связи, что принимает на себя командование кораблем. Как-никак, он был настоящий старший пилот, и недавно назначенный Хэндс не возражал. Да и зачем Хэндсу эта головная боль?

Мистером Эрроу занялся доктор Ливси – массировал левое плечо, чтобы поддержать сердце. Вызванный станнером паралич не опасен, если в человека стреляли впервые, но Рейнборо сказал, что мистер Эрроу попал под выстрел в третий раз.

Над капитаном хлопотал Сильвер. Едва Мерри пригнал каталку, мистера Смоллета забросили на нее и увезли, а следом помчался лисовин.

Дик Мерри вскоре вернулся, и вдвоем с доктором Ливси они повезли в медотсек первого помощника. Мы с Рейнборо остались в каюте. Он постоял над лежащим в коме Деллом, пощупал ему пульс, горько вздохнул и обернулся ко мне. Сдвинутые на лоб «очки» казались повязкой, закрывающей какую-то рану; длинные раскосые глаза сухо блестели, словно у пилота была лихорадка.

– Рассказывай, – велел он.

Я рассказал. Длинные глаза расширились, а затем сделались чужими и колючими. Рейнборо смотрел на меня, и колючки буквально впивались в кожу. Похоже, его мало заботило, отчего первый помощник бросился на капитана, а больше волновала судьба Делла, которая теперь зависела от меня.

– Я не могу, – пробормотал я, оправдываясь.

Он не отводил взгляд. Мне хотелось потереть исколотое лицо.

– Рей, поставь себя на мое место.

Лихорадочно блестящие глаза не мигали. И даже не просили – требовали.

– Нет, – твердо сказал я.

– Ты ни черта не понимаешь, – объявил он. Точно приговор вынес. – Отправляйся к себе.

Я ушел. Спрашивается, что тут понимать?

В коридоре ни души, переговоров по громкой связи нет, и пение «Испаньолы» стало глуше. Как будто и люди, и корабль тревожно ждут. Чего – моего согласия? Смерти Криса Делла? Крис умрет, если я буду стоять на своем.

Безумие какое-то. Я могу спасти человека от смерти – но отказываюсь наотрез. Это почти то же самое, что убийство.

А с Сильвером на контуры – это как называется? И слова-то сразу не подберешь.

А главное – у меня хотят отнять любовь к Лайне. Вот уж нет. Любовь я не отдам.

Что бывший навигатор толковал про Юну-Вэл? Дескать, мистер Смоллет согласился, чтобы Чистильщики отняли у него любовь к Юне-Вэл и сохранили ей жизнь. Вот именно: наш капитан отдал свою любовь в обмен на жизнь любимой, а от меня требуют разлюбить Лайну ради Криса Делла. Да если бы только это. Не хочу. Нет. Нет!

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Зачем я, идиот, оживлял Сильвера? Пусть бы себе подыхал. Крис Делл просил меня не соваться; Крис понимал, о чем просил.

Он умрет. Из отпущенных ему десяти часов прошло минут тридцать. Его не станет через девять с половиной часов… или еще раньше, если мистер Эрроу ошибся в оценке. Через девять с половиной часов мне останется лишь полоснуть ножом по венам, чтобы не угодить к Чистильщикам, потому что я буду виноват в чужой смерти.

Хотелось завыть. И треснуться обо что-нибудь башкой, чтобы искры сыпанули из глаз и боль бы пронзила череп.

Треснешься тут – когда стены точно студень. Как в палате для буйнопомешанных. Да может, так оно и есть? Здесь все спятили; и я с ними.

Откуда-то донесся придушенный женский плач. У меня ноги заплелись от неожиданности, и я чуть не свалился. Повертев головой, сообразил, что это: в каюте Сильвера горевал покинутый хозяином поюн.

Мне самому было так худо, что я отогнул жесткую шторку и, с трудом ее удерживая, заглянул в чужое жилище.

– Александр? Где ты, зверюга?

Он трепыхнулся на постели. Постель была такая же, как у меня: черный туман и едва просвечивающий сквозь него спальник. Поюн тоже едва просвечивал. Я мог и вовсе его не заметить, если бы из тумана не поднялись острые уши.

– Поди сюда.

Александр приподнялся, но лапы подвели, и он снова растянулся в черной дымке. Опять раздался плач.

Сильвера – убил бы. Садист. Маньяк. Над женой издевался, а теперь ко мне подкатывается. И зверя позабыл, а ему говорили не оставлять поюна одного, он может от этого заболеть.

– Александр, иди ко мне. Пойдем Джона искать. Где Джон?

– Я люблю тебя, – отозвался поюн.

Слушать любовные признания было тошно.

– Иди скорей. Или я ухожу.

– Я с тобой, – горестно проговорил зверь, не двигаясь.

Шторка вырвалась из пальцев и с резким хлопком опустилась, наподдав мне сзади и толкнув в каюту. Мэй-дэй! Я ударился в нее всем телом, и она загудела, как звонкий тугой барабан. Говорят, случается, что заклинивает двери? Вот уж мне повезло. Теперь ясно, отчего нельзя беседовать через порог – чтобы подлая штука не внесла гостя внутрь.

Я с минуту бился о шторку, пытаясь ее открыть. Отчаявшись сладить с подлюкой, взял на руки поюна. Он исхудал: одни косточки были под шкурой. Видимо, «Испаньола» из него тоже выпивала жизнь, как из людей. Александр ткнулся носом мне в шею:

– Джимах, сумасшедший.

Правду говорит, собака… Что за «собака»? Это Рейнборо так выражается. Будь он неладен! Не оказаться бы мне на контурах. Питер Рейнборо – не мистер Смоллет; отдаст приказ и не поморщится. Скажет: мы уже за гранью жизни и смерти, и наплевать, что будет с тем, кто погибнет; жизнь тех, кто вернется, важнее. И что я смогу возразить?

Затем я увидел портрет Юны-Вэл. Хм. Вот она какая. Красивая. Сильвер старательно демонстрирует миру, что жена у него имеется: портрет на столе был повернут так, что с постели лица не видать, зато хорошо видно с порога. Я-то не заметил сразу, поскольку высматривал горюющего поюна и сражался с подлой шторкой.

Придерживая Александра на плече, я подошел. У Криса Делла на столе были всяческие безделухи, напоминающие о семье. У Сильвера не лежало ни одной; лишь нужные в хозяйстве мелочи да портрет жены.

Юна-Вэл оглядывалась, словно ее окликнули, когда она собралась уходить. Волосы цвета коффи обливали обнаженное плечо, завивались в колечки, льнули к золотистой коже с коричневой родинкой. Изогнутые губы приоткрыты, но не улыбаются; улыбаются только глаза – опушенные длинными ресницами, зеленые вокруг зрачка и сереющие к краям радужки. Я вглядывался в них, и мне представлялся луг на краю леса, зеленый под ногами, а вдали серый от росы и вечернего тумана. По этому лугу можно было шагать, вдыхая влажную свежесть летнего вечера, слушать ленивые трели усталых скрипичников-прыгунцов и отыскивать первые звезды на темнеющем небе. Можно было идти рядом с любимой, держа ее за руку, сплетая пальцы с ее теплыми чуткими пальцами, поглаживать упругую ладонь и встречать ответную немую ласку. Можно было наслаждаться этой лаской и знать, что потом – уже скоро – будет все остальное, а пока довольно нежного касания, и седого от росы луга, и трелей утомленных прыгунцов, и ранних, как будто смущенных звезд…