Мир в XVIII веке - Сергей Яковлевич Карп

за счет воссоздания боеспособной и сильной армии. Подобные идеи были не новы, их пытались осуществить и предшественники Селима. Подобно им реформаторы из окружения молодого султана стремились усилить армию за счет создания регулярных, по-европейски обученных частей. Для проведения подобных начинаний были приглашены иностранные инструкторы, главным образом французские офицеры и военные инженеры. Выполнение задуманных проектов было возможным лишь в условиях сохранения мирных отношений с Россией и Австрией. Поэтому последнее десятилетие XVIII в. было отмечено тенденцией на укрепление и развитие русско-турецких и австро-турецких связей. Благодаря усилиям миссии М.И. Кутузова в Стамбуле был погашен острый конфликт между султанским двором и Веной. В свою очередь, Порта решительно отказалась выступить с враждебным демаршем по поводу второго раздела Польши. Охлаждением франко-турецких отношений воспользовался Наполеон, который выдвинул идею захвата Ионических островов и побережья Адриатического моря, а затем возглавил высадку французского экспедиционного корпуса в Александрии. Оккупация Египта привела к разрыву франко-турецких отношений, заставив Порту искать поддержки у Павла I. Выражением этих перемен стал союзный договор между Россией и Османской империей, подписанный 3 января 1799 г. Петербург обещал своему новому союзнику военную помощь в 12 линейных кораблей и 75–80 тыс. солдат. Порта обязалась открыть проливы для прохода российской эскадры Ф.Ф. Ушакова. Договор оказался недолговечным, но для историков он важен тем, что впервые показал возможность кардинально иного курса международной политики Порты и значение проблемы проливов для русско-турецких отношений.

Итоги столетия

Целое столетие отделяет проход эскадры Ушакова через проливы от появления первого российского военного корабля у берегов Босфора. Такой длительный срок понадобился османской правящей верхушке для осознания перемен в самой империи и в мире. Медленное осмысление изменившихся возможностей государства и его роли на международной арене определялось прежде всего прочностью архетипов традиционного сознания, ориентированного на религиозные приоритеты и на веру в военную мощь и неисчерпаемость человеческих и материальных ресурсов державы. Наряду с этим обстоятельством нужно учитывать и другие факторы. К числу таковых следует отнести начавшееся вовлечение империи в мировую экономическую систему в качестве ее периферийного компонента. Разумеется, ни сельское хозяйство, ни городское производство в османских землях еще не были готовы к функционированию в рамках капиталистического рынка. Однако социально-экономические последствия данного процесса проявились в XVIII в. в явной неравномерности наступления перемен в разных подсистемах османского общества, что и определило кризисное состояние всего организма. Ранее всего они выявились в сфере материального производства, позже — в области социально-политических отношений. Менее всего оказалась задета духовная жизнь, о чем можно судить не только по состоянию литературы и искусства, но и по замедленной реакции правящей элиты на новые явления в османской действительности. Наличие подобных диспропорций и породило социально-политический кризис в империи. Поскольку предсказания о ее скорой гибели не подтвердились, существо процессов, переживаемых в рассматриваемый период, можно определить как «выравнивание», по крайней мере частичное, диспропорций, возникших между отдельными сферами общественной жизни. Направленность подобных усилий лучше всего демонстрируют реформаторские начинания, предпринятые при Селиме III и показавшие их ориентацию на западные институты. Попытки их осуществления показали, что преодоление кризиса достигается дорогой ценой, ибо занимает длительное время и сопровождается большими потерями. Тем не менее, дав толчок переменам, кризис, в конечном счете, содействовал более устойчивому функционированию всей общественной системы. С его помощью были обеспечены необходимые ресурсы для дальнейшего существования империи, чего современники не могли предвидеть.

Эволюция Британской империи

Историки говорят о «коротких» и «длинных» веках, не совпадающих с хронологическими. Так, одни пишут о «коротком XX веке» (1914–1991), другие — о «длинном XVI веке» (1453–1648). В истории Британской империи эпоху 1689–1815 гг. можно назвать «длинным XVIII веком»: империя ковалась прежде всего в войнах с Францией, а как раз на этот период пришлась англо-французская «вторая Столетняя война» (термин британского геополитика Дж. Р. Сили).

Если бы европейцам, современникам англо-голландских войн и английской «Славной революции», сказали, что в начале XIX в. Англия (в виде Великобритании) станет гегемоном не только европейской, но и мировой системы, владычицей морей и «мастерской мира», а XIX в. будет именоваться британским, они едва ли поверили бы в такую перспективу. В последней четверти XVII в. — в эпоху блестящей и могучей Франции Людовика XIV — об этом трудно было и подумать.

Метаморфоза произошла за какие-то полтора столетия — миг в масштабе истории. И именно XVIII столетие подготовило эту метаморфозу. В «длинном XVIII веке» англичане/британцы разработали и противопоставили миру целый ряд принципиально новых технологий, причем собственно технические были далеко не главными. Речь идет прежде всего о финансово-экономических, военно-морских и организационно-управленческих технологиях, в развитии которых они не просто опередили мир, но в чем-то даже «забежали» в XIX в., и с этой точки зрения их успешная экспансия в XVIII в. приобретает черты «вторжения из будущего» — того будущего, где Великобритания раньше других станет «обществом профессионалов», использующих в качестве организационного оружия не только силу, но и то, что М. Фуко назвал «властью-знанием».

На рубеж XVII–XVIII вв. приходится один из хроноразделов в истории мировой капиталистической системы. Согласно схеме одного из сторонников мир-системного подхода американского историка И. Валлерстайна, эта эпоха была периодом упадка гегемонии Нидерландов и начала борьбы двух новых претендентов на гегемонию — Англии (с 1707 г. Великобритании) и Франции. Пик голландской гегемонии пришелся на 1618–1652 гг., а начало ее упадка ознаменовала первая англо-голландская война (1652–1654), основной причиной которой было принятие парламентом Английской республики Навигационного акта 1651 г. (разрешившего ввозить в Англию иностранные товары только на судах Англии или стран-импортеров). К концу XVII в. Нидерланды серьезно ослабели под военными ударами Англии на море и Франции на суше, а также в результате протекционистских мер обеих держав.

В это же время, согласно теории системных циклов накопления другого представителя мир-системного подхода, Дж. Арриги, подходила к концу первая фаза голландского цикла накопления (конец XVI — конец XVIII в.) — фаза материальной экспансии (когда денежный капитал приводит в движение растущую массу товаров); вскоре она сменится второй, завершающей, фазой — «финанциализации» (когда денежный капитал освобождается от своей товарной массы и дальнейшее накопление происходит посредством финансовых сделок).

С середины XVIII в. стартует следующий цикл накопления — британский (середина XVIII — начало XX в.), а точнее его материальная фаза, фаза подъема. Каждый новый цикл накопления (в схеме Дж. Арриги их четыре: генуэзский, голландский, британский, американский) отличался от предыдущего интернализацией (обращением вовнутрь) какого-то вида издержек, которая резко сокращала зависимость субъекта накопления от внешнего мира. Если голландская буржуазия осуществила интернализацию оборонных издержек (ей, в отличие от генуэзцев, уже не приходилось покупать военную защиту у крупных государств, так как Нидерланды сами