План D накануне - Ноам Веневетинов

потренируюсь.

— Позволю себе заметить, что вряд ли вы разделаетесь с ними скоро, на пятки Нобелю наступает Рихтмайер.

— Это ещё кто такой?

— Точно не уверена, кажется, какой-то учитель.

— Учитель? Вы что, смеётесь?

— Учитель физики, кажется, Артур Комптон должен знать.

— Кстати, давненько у нас тут не фигурировал Комптон.

— Ну вот, с ним как раз запланировано совещание по поводу количества материала.

— Опять?

— Он настаивает, сказал, что возьмёт с собой кое-кого похлеще этих угрюмых венгров.

— Напомните, в тот раз мы с вами, как будто, пришли к мнению, что эти вещества опасны всегда, а не только когда делятся как проклятые, не так ли?

— И более того, смертельно опасны.

— Хорошо. А ведь здорово вот так управлять всем этим на расстоянии, а, миссис О’Лири?

— Разумеется.

— Ладно. Думайте, куда мы это применим, когда изобретём. Это всё?

— В общих чертах, но не в тех общих, которые мы обсуждали в понедельник.

— Миссис О’Лири, да вы ещё похлеще этих из Пятиугольника, когда их просишь провести маленькое исследование. Ладно, что там у нас с местом для реактора?

— Для экспериментального?

— А что, мы планируем какой-то ещё? Хотите сразу по три кило плутония в день зашибать? А вам палец в рот не клади, миссис О’Лири. И всё-таки?

— Нет, ну Аргоннский лес — это на мой взгляд, неподходящий вариант, если хотите знать моё мнение. Это будет не иначе как свинья в апельсинах.

— Оставьте вы эти ваши ирландские штучки. Что с подарком на юбилей?

— Кому?

— В каком это смысле кому? Вы что, не записали? Вот свиней вы помните… Впрочем, ладно. Но что у нас в таком случае с реактором под западной трибуной?

К подсудимым были приставлены переводчики на русский и французский, имеющие обыкновение работать одновременно, кто быстрее, каждый питал к коллеге некоторую желчь. Cорокалетние, неженатые, в толстых роговых оправах, лысые, зачёсывающие остатки волос поперёк головы.

Председательствующий сослался на пункт в уставе Международного военного трибунала и продолжил.

На первом ряду кресел, красивых и мрачных, с тяжёлой резьбой под лаком, смешанным с ламповой сажей, и головами горгулий и мантикор в исходах подлокотников, были нарисованы лоснящиеся человеческие тени. Когда он начал искать своё место, то вздрогнул, ожидая расправы, скривился, застыл, стал приглядываться ещё, понял, что всё занято, растерялся, попытался собраться с мыслями, хоть в какой-то мере направленными в тот миг на последствия, сделал то, к чему его и вынуждали, спросил, куда ему.

Приставы внесли старинный деревянный стул со следами выведенного бытовой химией экстравазата и ржавыми струбцинами для рук, ног и шеи, который опять-таки с точки зрения экономии собственных усилий, вопреки попытке увидеть все вещи заново и в подробностях, а не как типы и обобщения, сразу наталкивал на мысли о сектах и тайных обществах.

— Are you kidding? It has no wheels [365], — обходя сзади и осматривая его.

В ответ он сослался на подпункт протокола Генеральной ассамблеи ООН, статью в судебном кодексе Тронхеймских фьордов, 24 стих Книги Бытия и пункт в прецеденте, зафиксированном при аресте Сары Клойс, чего он перекрыть так с ходу был не в силах даже при наличии собственного судейского прошлого. Аналогия с Салемским делом поразила его и обескуражила, сама мысль о том, что его, подумать только, его пытались одолеть собственным же оружием, как-то сковывала.

— I hope you don’t intend to enclothe me into that [366], — выдавил наконец Трумэн, невольно почувствовав общий мрачный настрой в свой адрес.

— Non, vraiment, ça pas de Bureau Ovale, le tribunal est non autorisé de prendre une telle décision [367].

— Your Stalin would enclothe [368], — опускаясь с натужным смешком.

Все пять колодок с тихим поцелуем сомкнулись, пружины почти беззвучно и неудержимо катапультировали. От соприкосновения с плотью упало несколько кусков ржавчины. Он налился кровью, задёргал всеми конечностями, одна из которых, левая нога, осталась вне оков, садясь на стул, он в должной мере не приставил её к ножке, и теперь чёрный ботинок с запылившейся ваксой взмывал к яйцам врагов и опускался, обнажая голую, поросшую светлыми волосами голень. Носки были короткие и, кажется, не из одного комплекта.

— Qu’est-ce qui est arrivé? — тут же вскричал председательствующий, — N’avez-vous pas déverrouillé des mécanismes [369]?

Переводчики, отпихивая друг друга, силились разжать колодки, в зал тут же вбежала дюжина калмыков с безучастными лицами, выстроившись перед сидящим на амвоне трибуналом в шеренгу, затмив резные панели на фронтоне.

— Quel est le problème? J’ai déjà ordonné de mettre cette chaise en bon état [370].

Они молчали, выражая готовность немедленно исполнить свои обязанности, приставить что угодно к чему угодно вообще в мироздании.

— L’audience sera ajournée en attendant des éclaircissements. Veuillez noter que le tribunal sait comment le savoir en détail [371], — переглянувшись с прочими, оповестил председательствующий, кисловато выглядел только мистер Рэндольф, возможно, он в последний раз голосовал как раз за Трумэна.

Трибунал встал, все в зале встали. Трибунал удалился, следом незаметно исчезли прокуроры, скорее ринулись давать интервью студенты и слушатели юридических факультетов, за ними калмыки, из них остались только двое застывших у клетки, не получившие приказа конвоировать его. Ушли и переводчики, стенографистки, опустела переполненная галерея для загадочных гостей, они определённо должны были обладать особым статусом, манкировать процессом в соседнем зале и пройти согласование американской стороны; кто это вообще такие? Из двери позади судейской трибуны высунулся Лжедмитрий Прохоров и поманил рукой красноармейцев. Когда те вышли, искусственный свет в зале погас, остались только блики, изливающиеся из узких пазов меж портьер, однако ночью не стало и их. Обвиняемые подозревали, что их могли подслушивать, для чего и был разыгран этот спектакль, поэтому коротко условились не обсуждать ничего.

Поджидавшая их толпа, неравнодушные даже сразу после всего люди, сыны Европы и Азии, которых занесло в Нюрнберг не по путёвке, они пришли сюда, не глядя по сторонам и друг на друга, обтекая руины и стоя между ними в очередях, на насыщенных варварством и бюрократией блокпостах позволяя себе лишь страдальческие лица, ночуя под звёздами в степи, после двухсотого километра хаджа свет почти не выявлял их истончившихся фигур, они с некоторых пор оказались в шаге от святости, локомоция зомби, с единственной страстью, бегущие по мелководью, меняющие на перекладных станциях снегоступы, и им меняли, в случае чего уступая свои, в том, как они скатывались со склонов, был особый символизм, легенда этой части Альп, полное гашение эха и сейсмических эффектов, подземная река выносила в тоннель из склонившихся ив плывущие на спине тела, глаза открыты,