Чингисхан. Пенталогия (ЛП) - Конн Иггульден

Кокэчу отступил назад, хотя пальцы нервно сжимали клинок. Вонзив калеке нож под ребро, мусульманин принялся яростно вращать клинок взад и вперед. Монгол стойко держался. Стальные, закаленные многолетними тренировками руки могли еще поднять его собственный вес. Одной рукой он душил врага, крепко обхватив вокруг шеи, пальцы намертво вцепились в глотку. Задыхаясь и багровея, мусульманин бил ножом из последних сил.

Кокэчу наконец выбежал вперед и распорол мусульманину горло, заодно отрезав и несколько пальцев калеки. Кровь хлестала из ран, оба воина умирали, но шаман уже не мог остановиться. Видя беспомощность врага, он позабыл про свой страх. Не в силах сдержать захлестнувшую его ярость, Кокэчу бессмысленно наносил удар за ударом до тех пор, пока наконец не осознал, что перед ним уже давно лежит мертвое тело.

Запыхавшись, шаман приподнялся. Упираясь руками в колени, он набрал полные легкие теплого воздуха. В полумраке соседней юрты показалась ханская сестра Тэмулун. Заметив на себе ее взгляд, Кокэчу испугался, не зная, что подумала о нем эта женщина, если видела все, что здесь произошло. Но Тэмулун улыбнулась ему, и шаман с облегчением вздохнул. Он был почти уверен, что калеку невозможно было спасти.

Жар от пламени горящих вокруг юрт, казалось, разогрел не только кровь в жилах Кокэчу, но и безумную страсть, дикое безрассудство, которое он почувствовал после убийства. Охваченный возбуждением, он тремя большими шагами подскочил к юрте и ворвался внутрь, плотно затворив за собой дверь. Воспоминания о нежной, золотистой коже Тэмулун, о полосках запекшейся крови на ее обнаженном теле сводили с ума. Тэмулун не хватало сил, чтобы сопротивляться ему, когда шаман увлек ее за собой, стягивая одежду и обнажая плечи и грудь. Линии защитного рисунка, написанные кровью на ее теле, все еще не были смыты. Тэмулун сохранила их как доказательство своей веры. И Кокэчу с жадностью начал слизывать красные линии, наслаждаясь их кисловатым вкусом. Женщина пробовала отбиваться, молотила шамана руками, но он едва замечал удары и не чувствовал боли. Кокэчу казалось, что она испытывает ту же страсть, что и он. Шаман почти убедил себя в этом, когда повалил Тэмулун на низкое ложе, невзирая на ее отчаянные крики о помощи, которые в общей суматохе не слышал никто, кроме шамана. Хотя внутренний голос еще вопил ему, что он творит безрассудство, шаман не слушал его. Как только Кокэчу вошел в Тэмулун, он совершенно потерял голову и как будто ни о чем уже и не думал.

Субудай и Джебе видели дым издалека, но добрались до лагеря только к вечеру, загнав лошадей до пены. Почти десять тысяч юрт сгорели дотла. Кисловатый запах гари чувствовался на многие мили вокруг. Сотни женщин и детей с кожаными ведрами в руках до сих пор бегали по всему лагерю, поливая речной водой все, что еще тлело.

На земле лежали десятки мертвых тел хорезмийцев, ставших объектами для пинков и плевков пробегавшей мимо них детворы. Субудай случайно обнаружил трупы пяти убитых монгольских девочек. Они лежали рядом на земле между юртами. Субудай спустился с коня, встал перед ними на колени и тихо просил прощения, которого они не услышали.

Он поднялся с колен, лишь когда подъехал Джебе. Мужчины поняли друг друга без слов. Шаху не уйти от расплаты, куда бы он ни скрылся от них.

Глава 19

Монгольское войско собралось вокруг Отрара, зажав город в кулак. В обычные времена состязание в беге между сыновьями хана стало бы подлинным событием в жизни воинов. Они бились бы об заклад, ставя целое состояние на то, кто из братьев первым коснется городских стен. Однако, когда Джучи наконец доковылял до города, лишь немного опередив Чагатая, появления братьев никто даже и не заметил. Все ждали новостей из лагеря, и каждый надеялся на то, что его родители, жена и дети целы и невредимы. Воины из тумена Джучи не осмеливались поднять глаза на своего командира, когда тот увидел своего скакуна, украшенного тигровой шкурой. Вернее, тем, что от нее осталось. Расплющенная голова зверя исчезла. Ее грубо отрубили мечом в знак того, что Чингис не забыл о драке сыновей на глазах у толпы. Поглаживая пальцами обрез шкуры, Джучи постоял некоторое время в молчании, потом отвернулся.

Когда на следующий день прибыли первые всадники, воины туменов пошатнулись от ужаса. Все, чего они так боялись, сбылось. Поначалу любой из них еще хранил надежду, что его семья, возможно, спаслась, но Хасар вернулся вместе с живыми и мертвыми. Одни воины бежали к подъезжавшим повозкам, осматривая каждую в поисках жен и детей. Другие только молчаливо стояли, отчаянно вглядываясь в усталые лица проходивших мимо них женщин. Кого-то встречали надрывный, радостный крик и объятия. Но многие так и остались стоять в одиночестве.

Больше месяца ушло на то, чтобы собрать всех воинов, павших в боях на пути армии шаха. Трупы хорезмийцев оставили гнить на земле, но тех, кто воевал за хана, доставили в лагерь с почестями. Сняв доспехи, тела завернули в мягкий белый войлок, погрузили на телеги и отвезли на самые высокие вершины в округе. Там тела выложили на камни и скалы, оставив соколам и орлам. Об убитых женщинах позаботились их сестры и матери. Чахэ, Бортэ и Оэлун помогали соплеменницам в их скорбном труде.

Чингис пришел взглянуть на мертвое лицо сестры, когда привезли ее тело. Ее нашли обнаженной, с перерезанным горлом. Жутко было смотреть на убитого горем Чингиса. На счету шаха стало еще одним преступлением больше. Мать Чингиса за одну ночь совершенно состарилась от страшного известия. Казалось, что Оэлун постоянно пребывает в состоянии сна, так что все время приходилось поддерживать ее под руку, куда бы она ни пошла. Когда-то давно она потеряла сына, и старые раны теперь снова вскрылись, кровоточа и наполняя слезами глаза. Чингис перевел взгляд на Отрар. Те, кто смотрел на него с городских стен, знали, что совсем скоро город обратится в пыль и горячий ветер развеет ее.

Катапульты, что прежде стояли на холме, хорезмийцы разрушили и сожгли, когда гарнизон Отрара покинул город и умчался на встречу с собственной смертью. Возле погорелых остовов машин нашли трупы двенадцати человек. Они защищали свои позиции до последнего. Услышав об этом, Чингис лишь поворчал, потом послал китайских умельцев строить новые машины из корейского леса.

Конец лета выдался спокойным. Монголы остались и постепенно восстанавливали силы, затаив злобу, которая в любой момент грозила обрушиться на врагов. И город ждал, но никто больше не поднимался на стены, по-прежнему загаженные сажей и копотью после пожара, устроенного Самукой.

Хо Са и Самуку нашли среди груды трупов и воздали им все необходимые почести. Судя по тому количеству врагов, которых командиры унесли вместе с собой, их смерть не стала напрасной. Сказители сложили песню о подвиге двух командиров, но их безжизненные тела без лишних церемоний положили вместе с другими погибшими воинами. Вершины далеких холмов были устланы трупами, и стервятники кружили над ними черными тучами, справляя обильную тризну.

Зима в этих краях была жалким подобием того, к чему монголы привыкли, живя на севере. Чингис не знал, что держал на уме правитель Отрара, однако с наступлением холодов в городе как будто начались волнения. А тем временем монголы спокойно ждали, пока будут достроены катапульты. Спешить племенам было некуда. Им не требовалось передвигаться на новое место для того, чтобы выжить, им везде было одинаково хорошо. Город был обречен. Но его обитатели упорно оттягивали сдачу, и лишения, выпавшие на их долю, тоже были заслуженны.

Дни становились короче, и Чингис время от времени замечал на городских стенах силуэты людей. Они показывали куда-то руками и о чем-то переговаривались. Быть может, они видели деревянные конструкции, растущие на холме перед городом. Чингис не знал, да ему это было и ни к чему. Иногда он бывал равнодушен почти ко всему. Даже когда мастера закончили с катапультами, он не отдал приказа, предпочитая подолгу просиживать в юрте и напиваться с черной тоски. Чингису невыносимо было видеть укор в глазах тех, кто потерял семью. Это было его решение, и он терзал себя скорбью и тщетными сожалениями, засыпая лишь тогда, когда спиртное лишало его сознания.

Ворота Отрара открылись совершенно неожиданно. Это случилось хмурым осенним днем, когда небо было затянуто облаками и собирался дождь. Монголы встретили это событие громовым лязгом копий, луков и щитов, выражая свою ненависть и презрение. Прежде чем Чингис или кто-либо из оставшихся его приближенных успели отреагировать, небольшая группа людей вышла из города и ворота быстро закрылись за ними.

В то время, когда послышался шум, Чингис говорил с Хасаром. Хан не спеша подошел к лошади, ловко вскочил в седло и взглянул на Отрар.

Из-под защиты стен вышли двенадцать человек. Чингис видел, что монгольские всадники мчались уже им навстречу с обнаженными мечами в руке. Он мог бы остановить их, но даже не раскрыл рта.