АНАЛОГИЧНЫЙ МИР – 2 - Зубачева Татьяна

— Светлая ему память.

Выпил и ушёл. Не взяв ничего из еды. И даже не сказав, чтобы не забыли погасить свечу.

Свеча горела долго. Иногда в комнату заглядывали, и Женя наливала и угощала. Наконец, всё съели и выпили. Женя раздала печенье с тарелки Андрея.

— За него.

Осталось одно, круглое в белой глазури. Маша кивком показала на него.

— Птицам?

— Да, — кивнула Даша. — Так всегда делают.

— Эркин, — Женя взяла стаканчик Андрея, — погаси свечу.

Эркин наклонился и коротким выдохом задул пламя.

— Надо на землю вылить и птицам раскрошить, — сказала Маша.

— Да, — кивнула Женя. — Но это на могиле надо. А здесь… Сок выпьем. Каждый по глотку. За Андрея. И печенье так же.

— Да, — кивнул Эркин. — Так будет хорошо.

И вот Женя и девочки всё убирают со стола, суетятся, бегают ополаскивать стаканчики. Заглянула какая-то женщина и робко спросила Женю, что если не нужно, то не даст ли она вон ту баночку, и Женя отдала ей банку с нарисованным ананасом.

Эркин опять сидел в углу у двери, и Алиса, необычно тихая и серьёзная, устроилась у него на коленях. Но когда желающие обзавестись банками пошли косяком, она не выдержала.

— Мама, а коробочки?!

— Твои, твои коробочки, — отмахнулась Женя, снимая с тумбочек салфетку.

Эркин пересадил Алису на кровать и встал. Глядя, как он чуть ли не одной рукой поднимает тумбочки, расставляя их по местам, Маша рассмеялась.

— А мы-то мучились, ворочали их.

Рассмеялась и Женя, и Эркин понял: поминки закончились. Как сказал ему вчера вечером Грег? Живой должен думать о живых. Так. И только так.

Убрав в комнате и расставив стаканчики сохнуть на подоконнике, они вышли из барака во двор. Уже темнело, и у столовой собиралась обычная толпа. Эркин глубоко, всей грудью вдохнул холодный вечерний воздух и выдохнул. Алиса висела у него на руке.

— Женя, — Эркин, как просыпаясь, оглядывал двор, разгорающиеся над дверями и в окнах бараков лампы. — Ужинать пойдём?

— Ой, ну, совсем не хочется, — засмеялась Маша.

— Алиска, хочешь есть? — спросила Даша.

— Не-а, — замотала головой Алиса.

— Ещё бы, столько сладкого, — улыбнулась Женя и посмотрела на Эркина. — А ты?

Эркин улыбнулся и покачал головой. Конечно, жаль пропадающего талона, но… не ломать же компанию, а есть и в самом деле не хочется. Даже не так. Не хочется перебивать сладкий вкус во рту.

Они не спеша шли по лагерю. Алиса по-прежнему держалась за его руку. Когда на их пути попадалась лужа, она поджимала ноги, и он на весу переносил её. Было тихо и очень спокойно. Встречные, спешащие к столовой люди здоровались, с необидной улыбкой оглядывая Эркина. Ну, понятно, цирк, как говорит Фёдор, получился громкий, на весь лагерь.

Так дошли до ворот и повернули обратно. Даше и Маше завтра рано вставать. Собраться, то да сё.

— Девочки, половину набора себе возьмёте, — сказала Женя.

И Эркин, мгновенно сообразив, кивнул.

— На память. Об Андрее.

И тогда Маша с Дашей согласились.

Они вернулись к женскому бараку. Как обычно, Эркин попрощался с ними уже привычным:

— Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Эркин.

Когда за Женей закрылась дверь, Эркин пошёл к себе. Он вдруг почувствовал, что устал. И как-то только сейчас подумалось, что песня про Хаархан и боком может выйти. Но… Андрей мёртв, он уже и следователю в тюрьме, и парням в госпитале, и… и кому-то ещё говорил, что Андрей лагерник. Ладно, спросят — отвечу.

Эркин вошёл в свою комнату. Никого ещё нет, все на ужине. Он, не включая света, повесил куртку, разулся, смотал портянки и лёг поверх одеяла. Полежит немного…

— Сумерничаешь?

Эркин вздрогнул и зажмурился от ударившего по глазам света, сел на кровати. Грег? Да, Грег.

— Нет, так прилёг.

— Понятно, — кивнул Грег, снимая и вешая шинель.

Говорил он по-английски, и Эркин вежливо отвечал на том же языке.

— Помянул брата, значит?

— Да, — кивнул Эркин, чувствуя, что это только вступление.

— Слушай, — Грег остановился перед ним. — Ты… я слышал, пел… про Хаархан… — Эркин молча кивнул. — Ты… ты откуда эту песню знаешь?

— От брата, — Эркин снизу вверх глядел на напряжённое и какое-то… умоляющее лицо Грега. — А что?

— Он… он что, был… там?

— В лагере? — Эркин встал. — Да, он лагерник, — и повторил: — А что?

— Слушай… у меня… понимаешь, у меня… брат младший там… в лагере исчез, сгинул.

— Что? — потрясённо переспросил Эркин. — Как это?

— Так, — Грег отвёл глаза, отвернулся даже. — Дезертировал он и, дурак, сосунок, домой прибежал. Его и взяли… на глазах у матери. У неё инфаркт, сердце разорвалось. И всё. Понимаешь?

— А… ты?

— Я на фронте был. Помотали меня, конечно, все звания мимо, награды долой и в штрафняк. А там… ладно, — Грег сглотнул и повернулся к нему. — Не обо мне речь. Может… может, твой брат рассказывал… Ник Торманс. Мы Тормозовы были, это в Империю Тормансами писаться стали, чтоб не цеплялись. Нет? Не слышал? Николай Тормозов.

Эркин медленно покачал головой и, невольно извиняясь, сказал:

— Нет, не слышал. Про дезертиров брат говорил, что были такие, но имён не называл.

Стоя в дверях, Костя недоумевающе смотрел на них. Грег почувствовал этот взгляд, обернулся и тут же отошёл от Эркина, стал копаться в своей тумбочке.

— Вы чего? — спросил наконец Костя. — Мороз, ты чего на ужин не пришёл?

— Не хотелось, — пожал плечами Эркин.

— А, ну, поминки, понятно, — кивнул Костя.

— А раз понятно, чего спрашиваешь? — прорычал Грег.

Эркин достал мыльницу, взял полотенце и грязные портянки и в сапогах на босу ногу пошёл в уборную. Там уже начиналась обычная вечерняя толкотня. Многие, кому, видно, завтра уезжать, стирали много. Сашку и Шурку вытолкали взашей, чтоб не мешали своим баловством. Эркин сумел пробиться к раковине, быстро, но без суеты выстирал портянки и ушёл, столкнувшись на выходе с подмигнувшим ему Фёдором.

В комнате Костя, разложив на кровати нехитрые пожитки, укладывал их в потрёпанный армейский мешок.

— Ты едешь? — удивился Эркин, развешивая портянки на сушке.

— Ага, — весело ответил Костя. — В Центральный со всех лагерей съезжаются, может, и найду кого из своих. Запросы-то я отправил, ответы меня и там найдут.

— И много у тебя… своих уцелело? — спросил Анатолий.

— Ну, — Костя помрачнел. — Ну, про мать я знаю, что умерла, про отца тоже. Сестру я в распределителе потерял, она, может, и уцелела, братьев, нас четверо было, и она одна, ну, их тоже… по распределителям… Большие уже, так что имя с фамилией все должны помнить, — Костя тряхнул головой. — Может, кто и уцелел. Ну, и дядья там, тётки… У нас большая семья была.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});