...И скрылся с места преступления... - Джон Кризи

Он подошел вплотную к Роджеру. Глаза метали молнии, в уголках рта пузырилась слюна, и его страстность не могла не производить впечатление – как, впрочем, не могла и не тревожить. Он говорил от всего сердца, со страстным убеждением и пылом, почти с евангелической яростью.

– Ну, – потребовал он, – что вы думаете о гибели этого полицейского, старший инспектор? Почитайте мои буклеты, ознакомьтесь с моими предложениями, убедитесь, что я все же не законченный идиот. Если в ходе следствия будет установлено, что человек повинен в убийстве другого человека вследствие неосторожности или любого рода небрежности, то – прости меня Господи – у меня нет достаточного мужества предложить более суровое наказание, но остаток жизни он должен провести в тюрьме. Если он нанес телесное повреждение – один год тюрьмы. Если повреждения незначительные – менее строгое наказание, но в любом случае не менее полугода тюремного заключения, старший инспектор. Посмотрите мне в глаза! – Роджер и без этого предложения не отрывал взгляда от священника. Он пытался оценить его беспристрастно, но тем не менее ощущал странное волнение. – Посмотрите мне в глаза, старший инспектор, и скажите: если бы к водителям закон применял такую меру наказания, как выдумаете, они продолжали бы быть беспечными?

Он сделал паузу и затем дернул Роджера за руку, вновь выстрелив в него вопросом:

– Думаете, будут? Ответьте мне!

– Нет, – произнес Роджер очень медленно. – Думаю, не будут.

Уэйт опустил руку:

– Благодарю вас, – сказал он, – благодарю вас за искренность. Приятно было слышать. Большинство бывают настолько шокированы, что начинают придумывать фальшивые аргументы, говорят, что на практике это не будет оказывать никакого действия, или же убеждают себя, что несправедливо так относиться к человеку, совершившему одну ошибку. Несправедливо! Но, ради Бога, неужели это справедливо по отношению к погибшему, к женам, детям, которые страдают, которые... – Уэйт оборвал фразу, он задыхался, его била дрожь.

Подойдя к столам, на которых лежали конверты и ручки, он сел и вытер платком взмокший лоб. Повернувшись к Роджеру, он продолжал уже менее уверенным голосом:

– Прошу простить меня, старший инспектор, в последнее время я так часто теряю контроль над собой. Когда я был моложе... особенно после того, как она погибла, я был просто безумен. У меня было одно желание: хватать людей за шиворот и колотить по тупым головам до тех пор, пока они не поймут, что прощают убийцу, – он снова умолк. – Но вскоре я понял, что людей невозможно заставить предпринять какие-то реальные шаги. Я пытался действовать силой убеждения. Я созывал митинг за митингом, я обращался к духовенству, врачам, местным политикам, судьям, членам парламента, членам палаты лордов, – да, я даже осмелился докучать королевской семье. Иногда мне оказывали некоторую – небольшую – поддержку. Для обсуждения моих предложений сформировали комитет, потом еще один, но вскоре все они прекратили свое существование. Один раз мне удалось собрать наблюдательный комитет, в который вошли серьезные и бдительные люди, но все наши попытки оказать влияние на общественное мнение были безуспешными. Полиция защищала водителей так, словно это всего лишь шалуны, прокалывающие детские надувные шарики. Суды магистратов устанавливали, что водители, мотоциклисты, даже пешеходы виновны – по небрежности! – в смерти или увечьях других людей, и иногда приговаривали убийцу всего лишь к штрафу в несколько гиней. Несколько гиней!

Он вновь впал в неистовство, в глазах появился прежний блеск.

– Ну-ка, старший инспектор, – произнес он срывающимся голосом, – отгадайте, что говорят мне полицейские, с которыми я обсуждаю этот вопрос? – "Раз люди над этим задумываются, значит, дело сдвинулось с мертвой точки", "Человека наказывает его совесть"! А теперь позвольте заметить, что бойня на дорогах – это насмешка над тем, во что люди верят, насмешка над хваленой гуманностью человека. Это плевок в лицо Господа Бога, издевательство над его чадами. И это можно прекратить! Дайте мне неограниченную власть, и я остановлю все это мгновенно! Я заставлю всех – и женщин, и детей – быть осторожными, я вселю во всех страх и ужас. Иного пути нет.

Его била дрожь. Роджер молчал, внимательно наблюдая за проповедником.

– А вы немногословны, старший инспектор, – сказал наконец Уэйт. – Вы оказались более выдержанным и вежливым, чем большинство тех, с кем мне удается поговорить. Они неизменно находят предлог, чтобы прервать меня. Итак, чем я могу быть вам полезен?

– Как продвигается ваша кампания? – почти безразлично спросил Роджер.

– Отличный вопрос, – сказал проповедник. Он оглядел большую полупустую комнату: – Я обращаюсь письменно к родственникам жертв дорожных аварий, пытаюсь заручиться их поддержкой, пишу также членам Парламента, в местные газеты, но очень немногие удосуживаются ответить. Я не смею писать семьям погибших во время траура, но, похоже, они очень забывчивы – по крайней мере, они быстро забывают о постигшем их горе. Очень быстро. Лишь немногие приходят сюда и работают. Прошлым вечером здесь было совещание. Номинально, в комитет входят тридцать человек, присутствовали же только семь. – Он беспомощно поднял руки и продолжал: – Вы видите? Но я прав, я убежден, что прав. Это массовое уничтожение можно остановить за сутки.

Он бросил взгляд на входную дверь, словно услышал звонок, в глазах засветилось нетерпение – он был готов броситься к двери. Но оттуда не доносилось ни звука, и он снова повернулся к Роджеру:

– И все же, чем могу быть вам полезен? – сейчас его голос звучал тихо, спокойно.

– Не знаю, сможете ли, – так же спокойно сказал Роджер. – Я пытаюсь выяснить детали дорожного происшествия, которое произошло в Лайгейте примерно четыре года назад. Вы и некоторые члены наблюдательного комитета выступали свидетелями обвинения.

– Мы часто так делали, старший инспектор.

– Это была молодая женщина по фамилии Роули, она была беременна...

– А, миссис Роули, – сказал Уэйт и закрыл глаза, – миссис Роули, – повторил он и подошел к письменному столу.

Он сел за стол и правой рукой отодвинул пишущую машинку. Роджер внимательно посмотрел на нее: это была машинка фирмы "Коно", примерно двадцатилетней давности.

Подойдя ближе, он увидел, что машинка примерно того же типа и времени изготовления, как и та, на которой были напечатаны письма к Розмари Джексон.

Рядом лежали несколько конвертов с напечатанными адресами.

– Миссис Роули, – снова повторил Уэйт, в его голосе послышалось отчаяние, – странно, что вас заинтересовало именно это дело, старший инспектор. Это был как раз тот самый случай, когда мне была оказана самая большая общественная поддержка, – ни до, ни после ничего подобного не было. Очень печальные обстоятельства: женщина, готовящаяся стать матерью, – кстати, очень красивая женщина. Ее хорошо знали в Лайгейте. У меня были великолепные свидетели. Я работал над этим делом как никогда. По правде говоря, это дело едва не сломило мой дух.

– Что же в нем необычного?

– Поначалу ничего, – сказал Уэйт, – свидетели защиты были очень солидные. Как обычно, суд продемонстрировал пренебрежение к моему неофициальному наблюдательному комитету. Вердикт – "невиновен". Несколько дней общественность возмущалась, но вскоре все было забыто, и потом, потом, – продолжал проповедник, – я понял, что это дело и не следовало даже пытаться выиграть, потому что виновата была она сама, миссис Роули. В происшедшем, кроме нее самой, винить было некого. Я разговаривал со многими и в конце концов пришел к выводу, что дело, на которое я возлагал столь большие надежды, было абсолютно проигрышным. Возможна ли более горькая ирония, старший инспектор?

– Нет, – медленно произнес Роджер, – должно быть, это было очень горько. А что с наблюдательным комитетом? Он распался?

– Да. А вскоре я уехал из Лайгейта – из-за этого дела. Я понимал, что после этого надеяться на благоприятные результаты не приходится, но надо было продолжать борьбу. Не мог же я прекратить кампанию – крестовый поход – из-за одной ошибки! Но с того момента я начал терять поддержку общественности. Кое-что, конечно, оставалось, одна газета даже пожертвовала на кампанию деньги. Я получил множество писем от членов моей общины, они в какой-то мере погасили издержки кампании. Прежде я мог печатать плакаты, даже умудрился издать буклет тиражом сто тысяч. Я смог позволить себе выплачивать сотрудникам небольшую зарплату. Сейчас же я полагаюсь лишь на эпизодическую помощь, а плакаты рисуют дети на конкурсе в воскресной школе.

Он замолчал, и было видно, что его поглотили горькие мысли.

Но он не позволил им сокрушить себя. Тысячи людей сдались бы на его месте, но только не он, этот хрупкий человек с печальными глазами.

– Мистер Уэйт, – тихо произнес Роджер и взглянул на него.