Товар для Слона - Андрей Хазарин

— Дилетанты… Что же вы его раньше не засекли?

— Хитрый. Лера его приметила ещё два дня назад, когда начала работать по Иващенко — он чинил во дворе фирмы АСДИК четыреста седьмой «Москвич». Там постоянно люди возятся с машинами, гаражики-сараюшки. А сегодня поймала на горячем.

— Поблагодарите от моего имени… Кто проводил допрос?

— Евженко Александр.

— Вам не кажется, Алексей, что братья Евженко несколько… м-м… грубоваты?

— Не беспокойтесь, Борис Олегович, клиент через неделю будет бегать.

— Надеюсь, не за Анной Георгиевной… Но, между прочим, охрану вы от меня отвлекли, Алексей.

— На три минуты двадцать секунд. Виноват, Борис Олегович. Ситуация потребовала.

— Полагаю. Тем не менее, не будем считать это прецедентом, Алексей…

И достаточно. Алексей ревностен и чуток. В данном случае чутье подсказало ему правильное решение.

* * *

Вечером в четверг Манохин пришел домой поздно, гораздо позже обычного. Валентина уже и злиться перестала — всерьез обеспокоилась, не случилось ли с мужем чего.

Измены она не боялась. Но у Евгения Борисовича стало пошаливать сердце. Вот это и тревожило.

Когда, наконец, щелкнул замок, она выскочила в коридор — ибессильно прислонилась к двери: муж как ни в чем не бывало снимал туфли.

— И где ты, друг мой дорогой, ошивался?

— В больнице был. У сотрудника.

— А позвонить?

— Не до того было.

— Что-то ты мне не нравишься. Выпил, что ли?

— Немного. Не волнуйся.

— Я не волнуюсь. И с чего это тебя к бутылке потянуло? С какой такой радости?

— Без радости, Валь. С родственниками сотрудника пришлось выпить.

Валентина опешила. Ее Манохин, человек безмерно щепетильный относительно табели о рангах, вдруг хлещет водяру с какими-то родственниками какого-то сотрудника! Что-то стряслось!

— Есть будешь?

— И побольше.

Ну хоть тут порядок — и Валентина Дмитриевна отправилась на кухню, в который уже раз за вечер подогревать ужин.

Пока она гремела сковородками, появился Манохин, одетый по-домашнему. Свято уважая заповедь насчет сердца мужчины, путь к которому лежит через желудок, Валя терпела с расспросами, пока муж не отставил пустую тарелку.

Потом заварила две чашки чаю покрепче, придвинула к Евгению варенье и присела на соседний стул.

— Расскажи-ка ты мне поподробнее. Что за сотрудник? Какие родственники? И с каких делов ты с ними водочку потреблял?

— Не водочку, а коньяк. А потреблял потому, что надо было.

— Ты лучше скажи, что за сотрудник? Уж не главбух ли твой в больницу загремел?

— Да пока миловал Бог… В больницу загремел один парнишка, новенький, из юротдела.

— Опять охрана дурака валяет? И во что этот парнишка вляпался?

— Избили его. Хорошо избили.

— А ты чего сочувствовать полез?

— Избили при выполнении задания. Моего задания.

— Прости, милый, я что-то не понимаю. С каких пор ты стал своим гориллам задания раздавать? Что, Виктора-второго тоже убили? Или он уволился? Да что происходит у тебя в лавке, черт подери?! — Последние полгода нелегко дались Валентине Дмитриевне, ей стало изменять профессиональное спокойствие. Вот и сейчас голос прозвучал излишне громко.

— Не ори! Сам в делах своих разберусь. Не лезь!

Валентина вскочила, будто её током ударило. «Не лезь!» Не было ещё такого, чтобы Манохин на неё голос повысил. И за что?!

— Не лезь?! Тебя полночи дома нет, в офисе нет, мобильник не отвечает, я все больницы, все морги обзвонила, милицию — не случилось ли с тобой чего-нибудь, не прихватило ли сердце, а ты теперь мне глотку затыкаешь?! Из-за какого-то сопляка орешь на меня? Скотина!

Валентина так хлопнула рукой по столу, что самой стало больно. Убежала в спальню, грохнула дверью. «Сколько можно сдерживаться, я что, не человек?» На глазах закипали слезы.

Но выучка быстро взяла свое: психолог — он и для себя психолог. Чуть успокоилась, вытерла слезы, высморкалась. Ухмыльнулась при виде двух черных пятен от туши на носовом платке. Пора завести черные носовые платки для семейных ссор.

Через пару минут Валентина проглотила таблетку валерьянки. А ещё через пару минут вышла из спальни и вернулась на кухню.

Манохин пялился в беспросветную темень за окном. Чай в чашке остыл, так и не тронутый. Зато в пепельнице дымился уже третий окурок.

Так. Значит, случилось нечто экстраординарное. Чтобы Евгений Борисович курил дома в открытую?

Но сию минуту расспрашивать не стоит. Валентина Дмитриевна взяла рюмку, налила себе немного красного вина, отпила. Еще разочек. Потом закусила ягодкой из варенья. Хлебнула чаю. И все молча, нейтрально, как будто ничего не случилось.

Манохин очнулся. Повернул голову.

— Валюш, извини. Зря я тебя облаял. Дела допекли.

— Женечка, я-то извиню. Только пойми: это ты не меня, ты себя обидел. И кстати, в первый раз уж не помню за сколько лет мы ссоримся из-за работы.

— Я понимаю. Просто плохо мне, очень плохо.

— Милый мой, сейчас мы спокойно во всем разберемся. Только давай сразу договоримся: это просто ра-бо-та. — Последнее слово она произнесла по слогам. — Я очень не хочу, чтобы просто работа мешала нашей жизни. Запомнил?

Манохин кивнул.

— Да, в работе могут возникать проблемы. Их надо обдумывать и решать. Но не переживать. Переживания — это занятие для чувствительных дам, а не для деловых людей. А теперь спокойно рассказывай, что произошло. Только факты.

— Избили моего сотрудника, молодого совсем пацана — пришел к нам только два месяца назад. Врачи говорят, что кто-то обработал его очень грамотно — болезненно, но жизненно важные органы не задеты. Переломов нет, печень и почки целы. Лицо отделали так, что еле говорит — губы разбиты, зуба одного нет.

— Дальше.

— Нашли его в среду в кустах возле приемного покоя гинекологического отделения четырнадцатой больницы, за заводами, перед Авиагородком, знаешь?

Валя кивнула.

— Собственно, даже не нашли. Кто-то позвонил из города на коммутатор женщина, мол, кровью истекает у вас прямо под приемным покоем.

— Юмор, я так понимаю…

— Уложили на стол, зашили. По документам выяснили, кто такой, где живет. Сообщили в милицию, те нашли родителей. А безутешные папа-мама не в больницу кинулись, а в фирму, бабки качать. Пришлось их в кабак вести, ублажать. Пообещал, дурак, что вытащу парня, лечение оплачу.

— Правильно пообещал. По суду тебе куда дороже обошлось бы производственная травма. А так — по совести поступил, показал великодушие… И без скандала.

— Вот именно! Эти куркули решили меня подоить. Мамаша там особенно старалась: вот мы в суд, вот мы всему народу, пусть весь город знает!.. Только-только удалось с Мюллером дело замять, не хватало мне новой шумихи. Слава Богу, папочка оказался нормальный жлоб — все забыл ради случая выпить на халяву… Ничего, мамочка после первой тоже подключилась…

— Ну успокойся, с куркулями поладил, будем считать. Но ты хоть разобрался, за что его? Какое задание ты ему дал? Как его звать хоть, мальчика-то?

— А бес его знает, вроде Леша или Леня. Не помню.

— Хорош… Не помнишь, как сотрудников твоих зовут!

— А на фига он мне? Пусть его имя Виктор помнит.

— Ладно. Так что же этот Леша-Леня делал такого, что его избили?

Валентина очень не любила вспоминать историю с Мюллером. И скандал все-таки полностью замять не удалось. И Зою страшно жалко. До сих пор перед глазами вся в слезах, на вокзале… Отправили в Луганск, к родным, денег дали. Бедняга, забитой бабой всю жизнь прожила, мужики всю душу делами своими дурацкими выжгли… И дочку жалко.

В этом вопросе был у Валентины Дмитриевны пунктик — даже не пунктик, а главный пункт мировоззрения. Не относя себя к феминисткам, она была твердо убеждена, что женская шкала ценностей — дети, семья, дом — куда важнее всяких мужских глупостей, что потому именно женщине должен всегда принадлежать решающий голос, а иначе остается она всю жизнь существом забитым и бесправным, безгласной рабой…

И только следующие слова мужа, чудовищно безумные, вернули Валю в нынешний вечер.

— Да велел я за вашей бывшей, Иващенко, последить… Вдругрешит воспоминаниями с кем-то поделиться. И вообще зажилась она на этом свете. На неё глядя и другие оборзеют.

Несколько секунд Валентина только беззвучно раскрывала рот. А потом её прорвало:

— Идиот!!! Кого ты из себя корчишь?! Господи, какой кретин… Жить надоело?! Сказал же тебе папа — оставь её в покое!

— Папа сказал… — произнес Манохин слегка презрительно.

— Ах, ты ещё на папу хлебало разеваешь?! Да где ты сейчас был бы, если бы не папа? Или за решеткой, или на том свете! Это ты зажился, в долг живешь — папе должен! Папа из-за тебя… ладно, из-за нас… попал к Слону на крючок, а ты…