Похождения инвалида, фата и философа Додика Берлянчика - Илья Пиковский

Тема не кашерной еды заняла у Гаррика большую часть пути к Иерусалиму, и, слушая его, Берлянчик подумал о том религиозном и нравственном исцелении, которое пришло к его другу с годами. Дело в том, что в молодые годы это был первоклассный «ломщик». Он брал «лоха», как медведя, глядя на него разгневанными глазами начальни­ка главка, и бедный советский гражданин, приученный ко всевозможным «коврам» и разносам, безропотно оставлял ему свои чеки и боны, унося вместо денег свёртки бумаг.

Это были добрые, старые, деликатные времена, когда никто не спрашивал, откуда у вас деньги, потому что все их дружно воровали у казны и друг у друга, и Довидер в этом смысле не был исключением. И тем более, Берлянчик не осуждал его сейчас. Додик понимал, что непременное условие бескровной эволюции в стране — это забыть о прошлом каждого из нас: от бывшего «ломщика» до президента.

Внезапно завизжали тормоза, и машину протянуло юзом, развер­нув задком на полосу встречного движения.

— В чём дело, идиот?! — заорал Берлянчик, ударившись грудью о приборную панель, но тут же растаял в приветливой улыбке: к ма­шине направлялась смуглая красавица, голосовавшая на обочине доро­ги. Она была в огромном, свисающем набок красном берете и во всём чёрном до пят. «Беседер?» — произнёс Додик единственное слово, ко­торое он знал на иврите, освобождая ей место на заднем сидении, но вместо ответа увидел направленный на него револьвер. Она жестом приказала Гаррику съехать в сторону от дороги, где их поджидало несколько бородатых парней с сумками и рюкзаками.

— Не бойтесь, — сказала девушка, — с вами ничего не случит­ся. Один из вас выполнит небольшое поручение, вот и всё! И мы от­пустим вас обоих.

Она пояснила это на иврите, но, убедившись, что Берлянчик не знает языка, повторила то же самое по-русски. (Как выяснилось, она была аспиранткой МГУ). Затем она сказала Гаррику, что он дол­жен переодеться в хасида-ортодокса, проводить её в Иерусалим и там «забыть» у Стены Плача небольшую хозяйственную сумку. Перепуганный Гаррик безропотно подчинился и стал неуклюже воевать с длиннополым балдахином, который она извлекла из рюкзака. При этом он спотыкал­ся, падал, опрокидывал сумки и кричал, что он еврей-либерал, что в Одессе у него друзья-арабы, у которых он покупает галстуки и носки, и что на митинг в защиту их прав он был делегирован сразу от двух магазинов: от чекового и торгсина. «Виктория!» — орал он, растопы­рив два пальца и стараясь ими попасть в длинный, непослушный рукав.

Видя, что он совсем потерял голову от страха, или, как гово­рят в Израиле, «ку-ку», террористы посовещались между собой и реши­ли поменять евреев ролями: они напялили на Додика лапсердак, парик с фальшивыми пейсами и бородой и увезли в Иерусалим, а обезумевшего от ужаса Довидера оставили под охраной товарища.

Не доезжая развалин древнего Храма, «Тойота» остановилась, и террористы вышли из неё, забрав свои сумки к рюкзаки, а Додик ос­тался с их мрачной подругой. «Я думаю, вам не безразлична судьба товарища?», — предупредила она.

— Хорошо, — произнёс Берлянчик, стараясь совладать с сердеч­ной слабостью и страхом. — Я сделаю всё, что ты сказала, но это риск, огромный риск: кругом полиция, служба безопасности, солдаты… У меня к тебе одно условие...

— Какое — деньги?

— Нет, я хочу этого, эээ... Любви.

Она выхватила нож и гневно поднесла к его лицу:

— Замолчи, ты, старая калоша, или я перережу тебе горло!

— Да, да! Я знаю, — сказал Берлянчик. — У тебя рука не дрог­нет. Ты воюешь за своё святое дело, но у евреев оно такое же своё. Где же ключ к решению проблем? Нет его! Тут момент двух истин, Майрам, двух кровавых истин... Но давай покажем выход чело­вечеству, а? Закончим дело, как Ромео и Джульетта...

— Заткнись! Не искушай меня!

— Подумай, Майрам! — взмолился Додик. — Это будет великий прецедент. Еврей, сердечник, инвалид труда и кровожадная радикалка-террористка в объятиях друг друга, а? Две наши головы на сумке с динамитом. Боже мой! Я уверен, что этот снимок облетит всю мировую прессу и потрясёт самые одичавшие сердца. Ну, иди сюда, мой кровожадный зайчик...

— Прочь, безумец! — закричала девушка, и мастерски поставлен­ный удар опрокинул навзничь Додика Берлянчика. Он лежал, распластав руки в стороны, похожий в своём лапсердаке на огромную чёрную воро­ну. Шляпа его свалилась под сиденье, а фальшивые борода и пейсы съехали набок. Террористка схватила его за грудки и трясла, оторвав от пола:

— Вставай! Вставай!

— Я не могу, — простонал Берлянчик, — мне нужен допинг, ина­че я не поднимусь. Вот, вот! Пожалуйста, если ты не веришь...

— Что это?!

— Визитка в ресторан Печескаго. У меня вторая группа инвалид­ности и два бесплатных талона на обед.

— Вставай или я тебя убью!

Берлянчик приподнялся, сел, вернул бороду со щеки на подбо­родок и, глядя на террористку холодными глазами швейцара-вымогате­ля, спокойно произнёс:

— Пожалуйста… А задание! Теракт?! Шарон едет к Бушу в Ва­шингтон, и ты не сумеешь сорвать переговоры. Ах, Майрам, Майрам, как тебе не стыдно?! Где твой гражданский долг,   партийная созна­тельность?! Соратники доверились тебе, а ты…

Это был точно рассчитанный удар. Берлянчик понимал, что ради мести и высших интересов она согласится на любую жертву, и он при­нял эту жертву с благородными слезами на глазах! «Пусть я погибну, — думал он, — но мир узнает средство от безумия...» Это был его ма­ленький Кэмп-Дэвид. Берлянчик с радостью почувствовал, что спасает человечество.

Но в ту же самую минуту раздались крики, визг колёс, и кто-то прогремел на иврите в мегафон.

— В чём дело… Что они кричат?

— Пусти, полиция! Мы стоим под знаком на подъёме. Они кричат, чья это машина!

— Спокойно, у нас с документами в порядке.

— Покажи их! Выйди из машины!

— В этом виде? Ты с ума сошла. Ты представляешь, где будут полы моего лапсердака?! Они решат, что это чёрный флаг над голо­вой... Что в Иерусалим ворвались анархисты!

Берлянчик замолчал, потому что послышался удар, звон битого стекла, и в кузов влез какой-то металлический предмет, который ока­зался сапёрным роботом с телеобъективом. «Не закрывай его! — вскри­чала девушка. — Пусть видят. Они увидят нас и успокоятся!»

— Ну, да... Ещё недоставало, чтобы эти кадры попали на Ос­танкино, и моя Лиза увидала их по первому каналу!

— Открой глазок! Если оператор что-то заподозрит, они взорвут машину! Смотри, нас уже цепляют к тягачу.

Но даже это не образумило Берлянчика, потому что в его хилом теле жил неукротимый дух цеховщика, потомственного одессита-шалопая, и опасность только возбуждала в нём азарт. По этой причине он в своё время держал подпольную швейку, и не где-нибудь, а под квар­тирой районного прокурора, а сейчас предавался безмятежной любви в «Тойоте», которую израильские сапёры буксировали в поле, чтобы немедленно взорвать.

— Останови их! — кричала девушка. — Покажи им документы!

— Не надо, — прошептал Берлянчик! — Мне с тобой очень хорошо…

— Ты, огненный старик, ты погубишь нас обоих!

— Нет, Майрам, это путь к спасению. Неужели ты не видишь, как ты изменилась? Ты начала с побоев и угроз, а теперь?! Со мной не боевик «Хамаса», нет, со мной ласковая женщина.

— О, аллах! — взмолилась террористка. — Где он взялся, этот инвалид труда? Окликни их. Останови! Мы погибнем тут, как идио­ты!

— Да... Но какой будет резонанс?! О, Майрам, — пылко произ­нёс Берлянчик, — такие жертвы меняют человечество! Ирландцы в Лондоне начнут взрывать петарды. В Нагорном Карабахе откроют фестиваль любви. И даже красные кхмеры станут голубыми, они сме­нят автоматы на гитары и будут добивать этнических вьетнамцев по­пулярной песенкой «Стюардесса по имени Жанна!»

— Пусти, шайтан! Это безрассудство!

— Нет, Майрам, это новое мышление.

— Останови машину!

— Не могу. Доренко по ОРТ заявит, что одесский бизнес за­игрывает с Ясиром Арафатом!

— Но нас сейчас взорвут!

И тут, не выдержав, Берлянчик заорал:

— Тьфу, ты! Тоже террористка называется… Ты хочешь сорвать переговоры в Вашингтоне?! Тогда не нервничай, не отвлекай.

Не слушая его, Майрам криками обнаружила себя, и в машину ворвались несколько солдат. Они увидели скорбную картину: дочка хлопотала возле тяжело больного ортодокса, который лежал, закатив глаза и скрестив подрагивающие руки на груди. «Отец... Мой папа! — твердила террористка. — У него схватило сердце!».

Солдат недоверчиво посмотрел на пунцовые щёки умирающего.

— А по-моему, — сказал он, — у него солнечный удар...

Они проверили документы, чертыхнулись, отцепили «Тойоту-Дюну» от буксира и укатили восвояси. А ещё через полчаса у Стены Плача можно было увидеть странного раввина, который поспешно выбирался из толпы туристов и молящихся, держа под руку молодую девушку, оче­видно, дочь. На ней был багрово-красный берет, надетый поверх чер­ной шали, которая на три четверти прятала её смуглое лицо, оставляя узенькую щель — амбразуру с горящими от ненависти глазами. Оглянув­шись, она увидала, что к Стене Плача направляется ватага школьни­ков, которых охраняли педагоги с карабинами в руках, и вынула из сумочки пульт дистанционного взрывателя. «Ты с ума сошла!» — шеп­нул Берлянчик, вырывая пульт из её рук, и в ту же минуту раздались лошадиный храп и цокот металлических подков: мимо проехала кон­ная полиция.