До любви две мили и один шаг (СИ) - Елена Романова

Меня осенила ревнивая мысль, что причиной визитов Джеймса могла быть Лив.

— Обширная часть владений его брата теперь перешла к нему, — пояснил Патрик, ведя меня в столовую. — Мой отец арендует у него земли под пастбища.

Я согласилась на чашку чая, ибо во рту все пересохло.

— Как поживает миссис Эванс? — спросил Патрик.

В этот момент он пытался не смотреть на меня, но я заметила нервное движение его пальцев обхвативших блюдце. Разговор о Шерри — хорошая возможность отвлечься и прийти в себя.

— Мисс Эванс чувствует себя чудесно, — солгала, размешивая сливки, — в заботах о предстоящем бале. Кстати, мистер Вебер вы должны будете пригласить Шарлотту на танец или занять ее на весь вечер. Вам дозволено на правах старого друга.

Удовлетворенная улыбка озарила его лицо, медленно перетекая в отстраненно-мечтательную. Я не удержалась от колкого смешка:

— Разве вам неизвестно, что Шерри относиться к вам очень тепло?

— Да, — поспешил ответить Патрик, — я тоже люблю ее… как сестру. Мы с ней выросли вместе.

Мне показалось, что Вебер боится собственных эмоций. Или действительно питает к ней братские чувства? Впрочем, это и хорошо. Шерри ведь предстоит стать супругой Найта, если он, конечно, не сбежит в какое-нибудь глухое графство.

ГЛАВА 13

Жизнь немногому может научить того, кто не научился переносить страдание.

А. Граф

Мое послание я начну, пожалуй, со слов: «Он уехал и мой мир рухнул». Затем зачеркаю и напишу, как написала бы ему: «Мистер Остин…» Снова черкаю и уже плачу, почти рыча от отчаяния: «Джеймс…» Падаю на стол, конвульсивно сминая записку, разрывая конверт на мелкие кусочки и рыдаю, громко, иступлено. Зачем я позволила ему войти в свою жизнь? Как так вышло, что я влюбилась?

«Джемс. То, что вы увидели у Веберов…»

О, чертова истеричка! Да возьми ж себя, наконец, в руки!

«…ничего не значит. Между мною и Патриком нет ровным счетом ничего…»

Слово «ничего» я выделяю жирным. Затем придирчиво оглядываю бумагу, со следами от моих слез и злюсь, что мои объяснения так банальны, что саму тошнит.

Я люблю его. Люблю. Люблю.

А себя ненавижу. За то, что позволила себе быть такой дурой. За то, что плачу. За то, что второй день пью крепкий коньяк и покуриваю сигары. Мое тело страдает без его рук. Он просто уехал. А я, как самая последняя идиотка, принялась навещать всех и вся в поисках ответа на интересующий вопрос: надолго ли?

У Китти дьявольское терпение. Я поняла это, когда отказалась от очередной порции еды и заперлась в комнате, наказав ей меня не трогать под страхом смерти. Но ведь она все равно явилась вечером, чтобы меня проведать, и я захлебывалась у нее на груди слезами, уверяя в полупьяном бреду, как я его люблю.

Что вообще происходит? Это и есть любовь? То есть, то неземное чувство, которое воспевают в балладах, и из-за которого травятся, вешаются, колют себя ножами?

Шесть дней и семь жарких ночей. Как он мог уехать? Мерзавец!

Обнимая подушки, я представляла его. Прижимаясь губами к теплым покрывалам, я грезила о его губах.

— Леди Блайт, — Китти отвлекла меня и я, дернувшись, укололась о булавку.

Модистка, которую звали Линси, недовольно шикнула:

— Потерпите, леди. Я сейчас закончу, — ворчала она, подгибая подол и пристально оглядывая низ моего белоснежного платья, — хотите немного короче?

— Нет, — зарделась я, — достаточно.

Для него я готова выглядеть, как девственница. Для него я готова быть кем угодно.

— Вы прекрасны, леди Блайт, — даже Китти растрогалась, увидев меня в этом чистейшем белом платье, хотя я еще стояла в сорочке и корсете, а из платья была готова одна юбка.

— Ну вот и все, — заявила Линси.

Как выяснилось, модистка из Веллингтона работала еще и в доме у мадам Кюнтен, и я довольно часто делала попытки выведать, во что одеваются добропорядочные дамы.

— О, все выбирают обычно пастель.

— Китти, растормоши эту соню, — я имела в виду Эванс, которая задремала прямиком в кресле, покуда я занималась примеркой, — теперь ее очередь.

Шерри дрогнула от прикосновения, разлепила глаза и, увидев меня, расплылась в улыбке.

— Неужели я уснула? — добродушно смутилась, поднимаясь, и оглядывая мое еще весьма неготовое платье, — оно будет восхитительным, Анна.

— Прекращай болтать и вперед на помост, — я указала ей на маленький табурет, с которого только что слезла, — тебя ждет сюрприз.

— Это… это… алый? — сперва удивилась Линси, вынимая из коробки кусок ткани, — но ведь мы начинали с розового? — она рассеянно переводила взгляд с одной дамы на другую.

— Я все поменяла, — пояснила, подмигивая недовольной Шерри, — мы не должны сливаться с другими, мы должны блистать.

— Я… в красном? — сокрушилась Шарлотта, хватаясь за голову.

— Леди… — тараторила на заднем фоне модистка, — алый сделает ее кожу красной, как у варенного рака…

— Как? Как я надену это платье? — Шерри ходила по комнате. — Когда уже кончаться ваши эксперименты.

— Милая, никогда, — честно ответила я, по-хулигански приподняв бровь, — ты же хочешь, чтобы тебя запомнили и о тебе говорили.

Миссис Эванс была в отчаянии, но я все-таки заставила ее встать на табурет, а Линси снимать мерки. Они обе надулись, и я поняла, что пришло время полуденного чая с пирожными.

Сидя за столом и пережевывая угощенье, я спросила Линси:

— Мадам Кюнтен тоже предпочла пастель?

— Нет, — усыпленная сладостями бдительность модистки тихо посапывала, — мадам будет в зеленом.

— А ее дочь? — заинтересовано спросила Шерри.

— В розовом.

Вот тут я попала в точку, лишив Шарлотту розового платья. Мы с ней все-таки не юные девицы на выданье, мы солидные женщины и можем позволить себе быть яркими и запоминающимися.

Я уже представляла, что мы явимся на бал, как две нимфы, кружа голову мужчинам и вызывая зависть у женщин, как вдруг в сознание вернулись мысли об Остине. Я терзалась вопросами, почему он не сказал, что уезжает, что он подумал, увидев меня с Патриком, как я буду жить без него?

— Сегодня вернулся мистер Остин, — тихо шепнула мне Шерри, когда Линси принялась собирать свои принадлежности в корзину. Его имя имело на меня какое-то магическое воздействие. Я уже не слышала и не видела, что происходит в комнате. Мое сердце и разум были вне стен Шил-парка.