Страна Изобилия - Фрэнсис Спаффорд

— Леонид Витальевич, вы же, по сути, приводите пример из собственной книги “Экономический расчет наилучшего использования ресурсов”, которую столько критиковали. Рецензенты, один за другим, громили ее за один и тот же недостаток — ваше заигрывание с теориями, известными нам по работам буржуазных апологетов…

Боярский запнулся. Ну да, подумал Немчинов, конечно, ждешь, что небо обрушится на землю — так ведь всегда бывало, стоило кому-нибудь произнести подобные слова; теперь же вместо этого — молчание. Придется тебе, похоже, на самом деле изложить свою позицию.

— Естественно, — в голосе Боярского звучала натянутая вежливость, — я не имею ни малейших возражений относительно чисто математической части вашей работы. Всем нам, разумеется, известно, что для усовершенствования планирования крайне важен более подробный численный анализ; и вы предложили инструментарий, который в ряде областей наверняка может принести большую пользу. Точно так же мы все, разумеется, гордимся тем, что вы независимо открыли принципы… э-э-э…

— … линейного программирования…

— Да, линейного программирования у нас, в Советском Союзе, до того как это было сделано учеными империалистических стран. И все же экономика — наука не просто количественная, так ведь? Это прежде всего наука качественная, главная качественная наука, которая позволяет установить не только масштаб, но и значение экономических явлений; и как это происходит? Конечно, путем неукоснительного применения принципов марксизма-ленинизма. Следовательно, экономика основана главным образом на партийности. Математические исследования могут привести к успеху только тогда, когда они исходят из экономического содержания, которое можно почерпнуть из политэкономии. Например, политэкономия утверждает, что планы развития социалистического народного хозяйства суть объективное выражение экономических законов социализма. Тогда как вы в вашей книге называете их просто “совокупностью чисел” — тем самым, можно сказать, проявляя демонстративное неуважение к социалистической системе. Вы отказываетесь руководствоваться политэкономией, и в этом-то, в первую очередь, заключается ваша ошибка — вы приписываете своим математическим открытиям универсальное значение, которое они могут иметь лишь в иллюзорном мире сочинителей апологий капитализма. Я говорю о ваших так называемых объективно определяемых оценках…

— …объективно обусловленных оценках…

— Да-да, которым вы поначалу придавали скромную, полезную роль, впоследствии расширив ее до такой степени, что теперь они уже не описывают один численный аспект производственного процесса на отдельном предприятии, а вместо того бросают вызов основной истине политэкономии, той что гласит: всякая стоимость создается трудом. “Теневые цены” — так их еще, кажется, называют, — а ведь они дело и вправду темное. Я говорю о вашей книге, о заключении номер шесть, где вы утверждаете, что ваши оценки “динамические!’ Вы пишете: “увеличение потребности в некотором виде изделия связано с относительным повышением затрат, а потому и о. о. оценки для него; уменьшение потребности — с понижением о. о. оценки”. Что это, как не предположение о том, что стоимость определяется предложением и спросом? Подумать только, предложение и спрос — это ведь термины, придуманные буржуазной идеологией для бесстыдного прикрытия эксплуатации. Вот и академик Немчинов критикует вас именно по этому пункту, прямо в своем вступлении к вашей книге…

Да, подумал Немчинов, потому что иначе книгу никто не напечатал бы; мне пришлось выставить себя дураком — цена, которую стоило заплатить, чтобы его идеи начали распространяться.

– “Согласиться с точкой зрения автора невозможно — ее следует опровергнуть”.

Снова молчание.

— Что ж, — сказал Леонид Витальевич, — позвольте мне между делом заметить, что Василий Сергеевич — кивок в сторону Немчинова на заднем ряду, — на мой взгляд, ошибочно считает, что это рассуждения, которые я зачем-то, без достаточной необходимости привношу в свой анализ или придумываю; на самом деле они суть математические следствия рассматриваемой ситуации.

Ах, Леня, бесконечно терпелив со своими врагами, сердится на друзей.

— Однако я хочу ответить подробно, поскольку это чрезвычайно важный момент. Естественно, я не подвергаю сомнению великую истину о том, что вся экономическая стоимость создается человеческим трудом. Это очевидно даже математикам. Вопрос лишь в том, как данную истину лучше всего применять; как применять ее в обществе, в котором мы, в отличие от Маркса, стремимся не только к тому, чтобы давать экономическим отношениям определения и подвергать их критике, но должны еще и управлять ими; в котором мы обязаны размышлять конкретно и детально. Например, — Леонид Витальевич прижал ко рту кулак и несколько раз мягко постучал им по губам, не глядя ни на кого из присутствующих. Потом он выпрямил мизинец, дважды медленно качнул им в воздухе и снова уперся взглядом в Боярского. — Например! Видите на мне галстук?

Немчинову уже приходилось видеть подобное на лекциях: как Леонид Витальевич переходит на стаккато и словно начинает блуждать в бессвязных мыслях. По сути говоря, если потом собрать заново обрывочные заявления, которые были сделаны, выходило, что в его словах всегда был смысл, однако Немчинов надеялся, что в данном случае связность сделается очевидной сразу же.

— И что? — настороженно сказал Боярский.

— Сделан из искусственного шелка. Выкрашен в синий цвет. Скроен и пошит на фабрике “Маяк”, но ткань сначала, наверное, поступила от поставщика. Стало быть, мы согласны, что стоимость этого галстука определяется работой, на него затраченной?

— Конечно. Это элементарно.

— Что стоимость определяется трудом, ушедшим на обработку целлюлозы, прядение волокна, окраску, тканье, перевозку в Москву, на “Маяк”, покрой и пошив?

— Да! Не понимаю…

— Какое количество?

— Что?

— Какое в точности количество труда ушло на мой галстук?

— Я, разумеется, не в состоянии сказать…

— Так как же вам достичь такого состояния? Может, где-то существуют таблицы, в которых записано стандартное количество труда, идущего на каждое из действий, входящих в производство галстука? Может, существует вычислительная машина, которая сведет все эти различные виды труда, входящие сюда, различные уровни квалификации, длительности, интенсивности, продуктивности, и так далее, к общей цифре, количеству человеко-часов? Нет, конечно же, нет. Неудивительно, что вы не можете ответить, — мягко сказал Леонид Витальевич, — потому что мы, наше общество, по сути, не измеряем стоимость труда количественно. Или, точнее, не делаем этого напрямую. Она всегда выражается в некой искусственной форме. Мы рассчитываем стоимость по ряду показателей. По производственным нормам, получаемым предприятиями, в которых указано, что завод, где работает такое-то число сотрудников, должен выдавать столько-то законченных изделий за такое-то количество времени. Или — самый простой вариант — по ценам. Но цены, как признают все, являются крайне несовершенным показателем стоимости, поскольку устанавливают их очень редко; то же самое, как утверждаем я и другие экономисты, можно сказать про показатели предприятий в нынешнем их виде. В настоящий момент наша система норм часто дает превратные результаты, ситуации, в которых план, приносящий выгоду индивидуальному предприятию, не приносит выгоды народному хозяйству в целом, и наоборот. Тем самым, по сути говоря, то, что предлагаю я — я и другие, работающие в этой области, — есть новая форма непрямых показателей стоимости труда, которая позволила бы нам простым и логичным способом рассчитывать планы, оптимальные в целом. Эти показатели будут не менее искусственными, чем те, что уже используются, но и не более, и нет никаких причин полагать, что они при этом обойдут стороной ту самую глубокую истину, стоимость труда.

— Но как же явная аналогия между вашими “оценками” и рыночными ценами в капиталистической экономике? — спросил Боярский весьма напряженным голосом.

— Верно, формальное сходство тут есть, — ответил Леонид Витальевич. — Но происхождение у них совершенно разное, а потому и смысл совершенно разный. Если рыночные цены формируются спонтанно, то объективные оценки — теневые цены — должны вычисляться на основе оптимального плана. По мере того как планы меняются, меняются и оценки. Они подчиняются совершенно другим производственным отношениям, господствующим в социалистическом обществе. И все-таки, все-таки их использование при социализме имеет более широкий спектр применения. Капиталисты, по сути, согласны с вами в том, что математические методы, о которых идет речь, следует применять в малых масштабах, на уровне отдельно взятых фирм. У них нет выбора — в экономике ФРГ или Соединенных Штатов нет структуры более крупной, в которой их можно было бы пустить в ход. Полагаю, кое-каких успехов они добились. Как это ни жаль, но с тех пор, как в Америке Джордж Данциг и Тьяллинг Купманс сделали свои открытия в области линейного программирования во время войны, эти методы были там взяты на вооружение куда с большим энтузиазмом, куда быстрее, чем в Советском Союзе. В США специалисты по линейному программированию рассчитывают маршруты для авиакомпаний, разрабатывают стратегию капиталовложений корпораций Уолл-стрит. Однако у нас по-прежнему имеется возможность, закрытая для капиталистов. Капитализм не может рассчитать оптимум для всей экономики в целом одновременно. А мы можем. Между оптимальным планированием и природой социалистического общества существует своя внутренняя гармония.