Тысячи лиц Бэнтэн - Айзек Адамсон

– Когда молодежь так бездумно обрывает жизнь, у меня сердце разбивается. И все равно не могу не думать, уж не современное ли существование со всеми удобствами ведет к такой пустоте, – продолжал Накодо. – К потере цели.

– К потере цели…

– Нынешняя молодежь такая апатичная, вечно такая депрессивная. На них не угодишь. Вы для молодежи пишете, может, вы мне скажете – откуда это отчуждение?

– Это как с прыщами, – рассеянно ответил я. – Почти все ими мучаются. У кого-то все проходит, у кого-то остаются шрамы, а некоторые, ну, никак не могут от них отделаться. У других до конца жизни время от временя прыщи вскакивают, и люди учатся с этим жить.

– Прыщи? Что-то я не понял.

Я пожал плечами. Я и сам толком не понимал. Мысли крутились в голове, как в центрифуге, в надежде отделить то, что я знал, от того, что мне только казалось, будто я знаю. Накодо погремел кубиками льда в бокале.

– Мне все равно приятно, что вы пришли повидаться, – сказал он. – На этом окончен весь этот странный эпизод, не так ли?

Вопрос повис в воздухе, а глаза Накодо буравили меня, дабы удостовериться, что я выдам правильный ответ. Но в последний момент он глянул в сторону. Я проследил за его взглядом через зал, где у двери выстроились роскошные хостес, точно приветственный комитет у райских врат. Я представил, как Миюки стоит вместе с ними. Это было легче легкого, естественнее некуда. Тут она была настолько к месту, насколько была не в тему в зале патинко. И я понял: все, что Накодо мне наплел, – сплошные враки.

Миюки не исчезала, и домой она тоже не вернулась. Она даже и не дочь ему. Она была его любовницей и работала тут, в клубе «Курой Кири». Вот почему у Афуро была карта с именем Миюки, вот почему она сказала, что отец Миюки сто лет назад помер в Кобэ. Наверное, сейчас Накодо явился сюда подчистить лишние концы, может, даже сунуть на лапу маме-сан, чтобы та держала рот на замке, если заявятся копы что-нибудь разнюхивать. Может, я – еще один лишний конец, и даже теперь, пока Накодо снова пялится на меня, он прикидывает, как бы и меня убрать.

– Может, все и кончено, – сказал я. – А может, и нет.

Брови Накодо обернулись знаками вопроса.

– Может, нет?

– My, вы знаете, что говорит Будда.

– И что же говорит Будда? – спросил Накодо.

– Есть – это жить, чтоб быть голодным.

Закончился «Мэкки-нож», и раздались жидкие аплодисменты. Еще секунду Накодо глядел на меня, проверяя, верно ли меня понял, и перепроверяя, понял ли я сам, что означают мои слова. Больше разговаривать было не о чем, так что я встал, поблагодарил за виски и направился к двери. Рассекая по залу, я снова почуял, как все таращатся на меня из теней клуба. Потрескивание табака, звон льда в бокалах. Кто-то в дальнем углу залился смехом толстяка, но заткнулся, когда больше никто не засмеялся.

ЧАСТЬ

ВТОРАЯ

На дне прозрачного синего океанаГде чайки играют,Там скрывается призрачный сине-черный свет смерти

Мицутака Баба

15

К СВЕТУ НЕВИДАННОГО СОЛНЦА

Когда я вернулся в отель «Лазурный», адмирал «Морж» Хидэки обнаружился за стойкой – он прибирался в вестибюле.

Интересно, он домой когда-нибудь уходит или к столу себя привязывает, едва начинает клевать носом? R этот раз он торчал на стремянке у гигантского аквариума, держа в руке сачок. Когда он развернулся ко мне, я увидел дохлую каракатицу, которую он только что выловил из аквариума.

– Добрый вечер, господин Чака.

– Добрый, – отозвался я. – Одну потеряли?

Морж слез со стремянки. Вода капала с сачка, оставляя на униформе Моржа цепочку темных пятнышек. Остальные каракатицы игнорировали свою товарку и рассекали в унисон туда-сюда, продолжая бесконечные поиски совершенства.

– Газы в брюхе, – объявил Морж.

– Что, сдохла от изжоги?

Морж потряс головой и протянул сачок через стол, размахивая у меня под носом дохлой каракатицей.

– Видите, как эта бедняга распухла? Когда рыба дохнет, ее внутренние органы начинают разлагаться и превращаются в газ внутри тела. Вот почему дохлая рыба всплывает. Газы в брюхе.

Могу поспорить, поэтому она жутко воняет. Разглагольствуя, Морж так и совал мне под нос эту падаль. По-моему, он не въезжал, что эта штука смердит, как – ну, как дохлая рыба.

– Некоторые глубоководные создания никогда в жизни не видят солнца, – продолжал он. – В конце концов, свет проникает в океан всего на несколько сотен футов. Так что все их существование проходит в темноте. Увы, однажды рыба умирает. От газа ее труп надувается, и безжизненное тело медленно поднимается из глубин океана к поверхности, к свету солнца, которого рыба при жизни ни разу не видела.

Секунду Морж посмаковал этот образ.

– Конечно, если ее не съедают по пути наверх, – добавил он.

Я чуть было не зарекся до конца жизни не есть морепродукты, но тут Морж убрал у меня из-под носа труп каракатицы и выбросил его в мусорную корзинку с пластиковым мешком внутри. Едва слышно вздохнув, вытащил мешок и завязал его аккуратным узелком.

– Вам кто-то посылку оставил, – сказал Морж.

– Посылку?

Морж сунул руку под стойку и водрузил посылку на стол. Размером примерно с обувную коробку, завернута в золотую фольгу, конверт прилагается. Золотая фольга. Прямо как та посылка, которую сто лет назад получил от якудза детектив Ихара, с часиками его сына.

Поблагодарив Моржа, я понес сверток наверх, в «Сад Осьминога».

Даже если эта штука и не от головорезов Накодо, все равно у меня веский резон бояться. В Японии, просто развернув подарок, вы рискуете угодить в трясину светских обязательств, из которой буквально нет выхода. Всякий раз, когда я вижу какую-нибудь фигню с бантиком, на ум приходит эскалация взаимного дарения, и прямо кишки узлом завязываются.

Захлопнув дверь, я поставил сверток на кровать. Телефон в другом углу не мигал – значит, сообщений от Афуро нет. Кишки слегка развязались, когда я открыл конверт и прочел записку, накорябанную с теми же заботой и нежностью, что твой штраф за парковку. «Билли, салют! После нашей встречи я выигрываю как сумасшедший. Ты принес мне удачу. Ты даешь мне надежду, и „Надежду“ я возвращаю! Если хочешь потолковать, звони. Я уже сто лет так круто не болтал, как с тобой. В общем, надеюсь, что с твоей статейкой все путем. Удачи! Гомбэй».

Развернув фольгу, я обнаружил семь блоков сигарет «Надежда Стандарт». Призы патинко, не иначе. Понятия не имею, куда девать семь блоков «Надежды», но, по три бакса за пачку, я имею теперь светское обязательство на двести баксов.

О чем вообще думал этот бедолага? Он что, пытается меня подмазать, думает, мой опус даст пинка его карьере и та взлетит? С таким парнем, как Гомбэй, вообще трудно сказать, какие мысли у него в котелке бродят.

Приняв холодный душ, я уселся на постель и вытаращился на рыбку. Та снова и снова повторяла одни и те же движения. Плыть в одном направлении, разворот, плыть в обратную сторону. Остановка, завис в центре аквариума. Открыть рот, закрыть рот, моргнуть. Повторить.

Если играешь с таким, как Накодо, продуешь обязательно, говорил Ихара. Ни за какие коврижки не узнаешь, что стоит на кону, даже какие карты в игре – и то не увидишь.

Может, я и не видел, какие карты мне выпали, но знаю, что они уже сданы. Пока Накодо пялился на меня через стол в клубе «Курой Кири», я видел его безжалостный рот, и мне все стало яснее ясного. Впрочем, на этом ясность кончалась. За каким хреном Накодо из кожи вон лез, чтоб в тот день залучить меня в свой особняк? Что он рассчитывал у меня выпытать? Зачем он наврал, что Миюки – его дочь, и какого черта прикидывался, что не в курсе ее смерти?

Я был уверен, что Миюки – его любовница. Накодо познакомился с ней в клубе «Курой Кири», давал ей деньги за то, что она таскала ему напитки, прикуривала сигареты и трепалась ни о чем. Он покупал ей дорогущие подарочки, а она говорила ему, что он просто отпад и вообще прикольный. Когда обычного флирта стало маловато, Накодо предложил обтяпать делишки по-другому – больше постоянства и денег. Нередкая штука в жизни хостес из Гиндзы.

Может, Накодо даже втюрился в нее – блин, да он заказал с нее здоровенный портрет и повесил в своем особняке. Но я сомневался, что Миюки тоже в него втюрилась. В его йены – легко, но явно не в унылого, круглобокого бюрократа в два раза старше ее самой.

Зуб даю, Накодо сказал мне. что Миюки – его дочь, для того, чтобы вызвать мое сочувствие и еще для того, чтобы прогнать мои опасения, если вдруг они возникнут. Сдается мне, он решил, что иметь любовницу – все еще повод для скандала в моей пуританской стране. Накодо, видимо, подумал, что моим американским ушам гораздо больше понравится лапша про розыски пропавшего ребенка, чем то, что он ищет молоденькую любовницу, которая его кинула. Должен признать, тут он был чертовски прав.