Я - Янис - Канни Мёллер

После чая с бутербродом я хотела пойти к Глории: фотографии, наверное, могли ее взбодрить, но мама меня не отпустила. Она хотела все знать. И мне пришлось нелегко.

— А как с ночными вылазками Зака? Куда он ходит?

Я пожала плечами и попыталась изобразить полное неведение. У мамы был перепуганный вид — наконец-то она поняла, что совсем ничего не знает о сыне.

— Ты все знаешь, но не хочешь его выдавать. А я не собираюсь тебя заставлять.

— Спасибо, — сказала я.

Она мрачно взглянула на меня.

— Но я не сдамся, пока он все не расскажет. И я понимаю, что все эти его спортивные вещи, я понимаю, что…

Она закрыла лицо руками, и я испугалась, что она сорвется.

— Твой брат — вор? — прошептала она, не отнимая рук от лица.

Это был трудный вопрос, и я не ответила.

Никогда в жизни я не чувствовала такой ненависти к Адидасу, как тогда. Он только портит жизнь другим.

Таких, как он, не должно быть.

И все-таки он есть.

В больницу к Глории я пришла уже днем. Вместе с мамой, конечно, — кажется, она решила совсем не выпускать меня из виду. Это было приятно — чувствовать, что я для нее важна.

Глория не спала. Из бутылки рядом с кроватью по-прежнему капала прозрачная жидкость.

— Она очень слаба, — сказала медсестра, подведя нас к кровати. — Сегодня вам не стоит оставаться здесь слишком долго.

Я показала сумку.

Тогда в лице Глории что-то изменилось. Оно снова ожило. Она приподняла голову и протянула руку. Я отдала сумку Глории, но та ее уронила. Сумка скользнула с кровати на пол, и Глория не успела ее подхватить.

— Какая же я неуклюжая, — пробормотала Глория.

— Открой ее!

И я открыла. Наверное, дома я не открывала сумку из уважения к Глории.

— Она пустая, — сказала я, пошарив внутри.

— Посмотри в кармашке на молнии…

Я нащупала молнию, но в кармашке тоже было пусто.

— В подкладке есть дырка, — вспомнила Глория.

Тогда я почувствовала, что за подкладкой что-то есть.

Пошарив внутри, я, наконец, вытащила две фотографии. Бумага пожелтела, от одной из них оторвался кусочек, но на снимке все еще можно было разглядеть женщину, сидящую перед цирковой повозкой. На коленях у нее сидел пухлый малыш. Женщина гордо смотрела прямо в камеру. Фотография была потрепанная, но у края виднелись ноги верблюда. У входа в повозку стоял мужчина с черными усами и в темном костюме. Рубашка светилась белизной, хоть снимок и был очень старый. Мужчина тоже улыбался прямо в камеру. У глаз виднелись морщинки.

Глория потянулась к фотографиям. Потом протянула вторую, чтобы я посмотрела на нее.

Маленькая девочка шла по канату. На ней была балетная пачка, а в руке — зонтик. Снимок был сделан с довольно большого расстояния, было видно всю цирковую арену и даже лица некоторых зрителей. Фотографию сделали во время представления.

Глория улыбалась. Она крепко сжимала фотографию. Рука дрожала. Я ничего не спрашивала. Это были ее родители, а девочка на канате — никто иной, как она сама.

Когда мы с мамой ушли, Глория лежала с закрытыми глазами, прижав фотографии к груди.

В тот день мама так и не смогла учинить Заку допрос. На часах было уже семь, а он еще не вернулся домой. Мама с ума сходила от волнения. Она думала, что Зак боится возвращаться, и все время ругала себя, что ничего не замечала. И говорила, что во всем виновата она. Потом она позвонила папе в Мальмё, но тогда оказалось, что во всем виноват он. Она кричала, что ему нет дела до сына, что поэтому у Зака и начались неприятности. Что Заку слишком не хватало отца.

— Мальчику нужен отцовский пример! — кричала она.

Я закрылась в нашей комнате. Терпение было на пределе. Я посмотрела в окно и подумала, что можно сбежать. Можно сесть на велосипед и поехать к Альфреду — здорово было бы с ним увидеться. Но вдруг я вспомнила, что уже слишком Поздно. Что я увижу только истоптанную траву и пустоту. Может быть, я нашла бы место, где Альфред всего несколько дней назад угощал меня завтраком в своем вагончике. Всего несколько дней назад! А кажется, будто в другой жизни. До того, как все произошло.

Когда мама открыла дверь, я лежала на кровати Зака.

— Что ты делаешь? — беспокойно спросила она.

— Скоро нам понадобятся новые кровати, — сказала я.

— Я бы не смогла спать здесь, внизу…

Не знаю, почему я заговорила о кроватях, в ту минуту это было не самое важное. Потом я, наконец, посмотрела на маму. Она прислонилась к косяку.

— Надо забрать Зака из полицейского участка. Мне только что позвонили, он полдня там провел.

Я вскочила и, конечно, ударилась головой о верхний этаж кровати, совсем как Зак.

— Я с тобой! — сказала я.

— Ты останешься дома, — ответила мама. — Останешься — значит, останешься. Здесь, в квартире. Когда я приду, ты должна быть тут — понятно? А не где-нибудь еще!

— Понятно, — пискнула я. От маминого сердитого голоса у меня снова заболела голова.

Она подошла ко мне и поцеловала в лоб, потом туда, где была рана, а потом в то место, которым я только что ударилась о кровать.

— Маленькая моя… Тебе надо беречься! Я поставила лазанью в духовку, она будет готова через десять минут. Поешь. Я пошла.

Я проводила маму до двери. Она наклонилась, чтобы обуться, и вид у нее был ужасно усталый.

— Не беспокойся, — сказала она уже на пороге. — Я скоро вернусь. Вместе с Закариасом.

Закариас. Прозвучало это так, словно она собиралась привести домой чужого человека.

Можно сказать, так оно и было. Домой пришел выжатый, раздавленный Зак. Как будто он сушился на веревке и совсем выцвел. Он ничего не говорил, только сел за стол. Мама положила ему кусок лазаньи. Она тоже молчала. Я думала, что Зак отодвинет тарелку, но он принялся есть молча и сосредоточенно. Я сидела и смотрела на него, моего молчащего и жующего брага. Он сидел, как робот. Наконец, Зак наелся и отодвинул тарелку. Все это время никто ничего не говорил — но вот Зак взглянул на меня. Глаза у него были очень грустные.

— Что с Глорией?

— Не знаю. Она все еще под капельницей.

— Она в шоке, — сказала мама. — Это неизбежно, если человека избили.

И она бросила на Зака жуткий взгляд, как будто он был во всем виноват. Мне стало холодно.

— Ты ведь никогда не грабил и не… бил никого? — выдавила я из себя.

Зак посмотрел на меня. Какое-то время мне казалось, что он не собирается отвечать. Потом он откашлялся:

— Когда мы были в спортивном магазине, в городе… ночью… несколько недель назад…

Он снова посмотрел на меня, и я, конечно, поняла, что в магазин они зашли не за покупками. Мама тоже поняла, хотя, скорее всего, не хотела понимать.

— Сработала сигнализация, пришел человек. Мы его оттолкнули… он упал… из головы пошла кровь… и Адидас… пнул его в живот…

— И ты был там, Зак!

Зак кивнул, глядя в стол.

— Ты тоже пинал? Ты бил его — отвечай, Зак!

Мама сорвалась на крик.

— Я толкнул его — один раз… я не пинал, не бил. Я сбежал…

— Хотя ты все время помогал Адидасу… — упрямо продолжала я.

— Зак полдня сидел на допросе, — перебила меня мама уже обычном голосом. — Ему надо отдохнуть!

Она решила, что я говорю лишнее. Но меня было не остановить.

— Адидаса надо посадить в тюрьму! — кричала я.

— Заткнись! — крикнул Зак. — Ты ничего не соображаешь, поняла?

— Но это же он заставил тебя…

Я не могла найти нужных слов. А может, я стала сомневаться? Действительно ли Адидас заставлял моего брата сбегать через окно по ночам? Или он сам хотел? Может, это из-за вещей? А может, потому что он трусил и не смел уйти? А может, ему просто нравилось? Видеть, как люди боятся — вдруг ему нравилось?

— Адидаса все еще допрашивают, — сказала мама. — Не думаю, что кто-нибудь придет за ним.

— Он никому не нужен! Вы что, думаете, кому-то есть до него дело? Вряд ли!

Зак вскочил из-за стола и бросился к раковине и крану с водой. Он ревел, пил воду и умывал лицо — все сразу. Тогда я сообразила, что Зак и Адидас все-таки друзья. Как это ни странно.

Когда Зак обернулся, я увидела, что у него дергается лицо. Казалось, он вот-вот взорвется. Но вместо этого он сделал глубокий вдох и закрыл глаза. Успокоив дрожь, он снова открыл их.

— Он, конечно, идиот. Тиран и все что угодно. Он бьет тех, кто его не слушается, все его боятся. Но он не всегда такой… его отец…

— Ты же говорил, что у него нет отца? — промямлила я.

— У всех есть отец. Где-нибудь. Отец Адидаса сидит в тюрьме. А может, сбежал, не знаю.

— А мама? Она ничего не понимает? — спросила я. А потом посмотрела на нашу маму. Она ведь тоже ничего не понимала.

— Он не живет дома. У матери новый мужик. И он дерется.