Армагеддон в ретроспективе - Курт Воннегут

— Ребята, ну хватит, — взмолился Клайнханс.

— Как же без яиц, — подтвердил Коулмен. — А потом и масло. Масло и яйца, да побольше.

2

Через четыре дня Нипташ нашел в подвале цветные карандаши — именно в тот день Клайнханс обратился с просьбой о том, чтобы его освободили от «провинившихся» и дали другое задание, но ему отказали.

Они, как обычно, вышли в город, и Клайнханс был в жутком настроении — он придирался к своим подопечным за то, что идут не в ногу и держат руки в карманах.

— Давайте, тетки, поговорите мне еще о еде, — подначивал он их. — Слава Богу, я этого больше не услышу. — С торжественным видом Клайнханс засунул руку в подсумок, достал оттуда два кусочка ваты и воткнул себе в уши. — Теперь могу думать о своем. Ха!

В полдень Нипташ пробрался в погреб разбомбленного дома, надеясь найти там банки с консервированными фруктами и овощами, какие хранились в уютном погребке у него дома. На поверхность он выбрался грязный и недовольный, грызя, за неимением лучшего, зеленый карандаш.

— Ну как? — спросил Коулмен с надеждой, глядя на желтый, фиолетовый, розовый и оранжевый карандаши в левой руке Нипташа.

— Шикарно. Какой аромат предпочитаете? Лимонный? Виноградный? Клубничный?

Он бросил цветные карандаши на землю и выплюнул зеленый им вслед.

Настал час обеда — Клайнханс сидел спиной к своим подопечным, задумчиво глядя на искалеченную линию горизонта. Из ушей его торчали два белых пучка.

— Знаешь, что сейчас было бы в самый раз? — спросил Доннини.

— Пломбир со взбитыми сливками, а сверху — орешки с сиропчиком, — быстро предложил Коулмен.

— И вишенками, — добавил Нипташ.

— Spiedini alla Romana, — прошептал Доннини и прикрыл глаза.

Нипташ и Коулмен выдернули из карманов свои книжечки.

Доннини поцеловал кончики пальцев.

— Бифштексы на вертеле по-римски, — пояснил он. — Берешь фунт рубленого мяса, два яйца, три столовые ложки римского сыра и…

— На сколько? — перебил его Нипташ.

— Шесть нормальных человек — или полсвиньи.

— И на что это похоже? — спросил Коулмен.

— Ну, всякая всячина висит на вертеле. — Доннини краем глаза заметил, что Клайнханс вынул из уха заглушку и тут же вставил обратно. — Трудно описать.

Он поскреб в затылке, потом взгляд его упал на карандаши. Он взял желтый и начал рисовать. Занятие ему понравилось, он привлек и другие карандаши, где-то что-то оттенил, где-то что-то выделил, а в конце даже изобразил клетчатую скатерть. И передал рисунок Коулмену.

— М-м-м-м, — только и произнес Коулмен, покачивая головой и облизывая губы.

— Вот это да! — восхитился Нипташ. — Эти красавцы просто сами лезут тебе в рот!

Коулмен с энтузиазмом протянул Доннини свою книжечку, открытую на странице с бесхитростной надписью ТОРТЫ.

— Можешь нарисовать торт «Леди Балтимор»? Ну, знаешь, с вишенками наверху?

Доннини исполнил просьбу товарища — и результат был встречен одобрительными возгласами. Получился симпатичный торт, и для пущего эффекта Доннини пририсовал сверху надпись: «С возвращением, рядовой Коулмен!»

— А нарисуй-ка мне мою стопку блинов — двенадцать штук, — потребовал Нипташ. — Да-да, моя дорогая, вы не ослышались — двенадцать!

Доннини неодобрительно покачал головой, но принялся делать набросок.

— Сейчас покажу мою картинку Клайнхансу, — радостно заявил Коулмен, любовно держа свой торт «Леди Балтимор» на расстоянии вытянутой руки.

— И сметанки сверху, — попросил Нипташ, дыша Доннини в затылок.

— Ach! Mensch! — вскричал капрал Клайнханс, и книжечка Коулмена раненой птицей приземлилась на куче мусора у ближайшей двери. — Обед окончен! — Решительным шагом он подошел к Доннини и Нипташу, выхватил у них книжечки и засунул себе в нагрудный карман. — Теперь, значит, картинки рисуем? А ну, пошли работать! — Чтобы подкрепить слова делом, он прикрепил к своему ружью длиннющий штык. — Пошли! Los!

— Что это с ним? — удивился Нипташ.

— Я только и сделал, что нарисованный торт ему показал, а он давай психовать, — пожаловался Коулмен. — Одно слово — нацист, — буркнул он.

Доннини сунул карандаши в карман, держась подальше от разящего меча Клайнханса.

— В Женевской конвенции сказано: рядовые должны свой хлеб отрабатывать! — прорычал капрал Клайнханс. И задал им жару: целый день они трудились в поте лица своего. Как только кто-то из трех пытался открыть рот, он яростно выкрикивал какую-то команду. — Эй, ты! Доннини! А ну убери эту тарелку со спагетти! — распоряжался он, указывая носком ноги на здоровенный булыжник. Потом подходил к балкам двенадцать на двенадцать, лежавшим посреди улицы. — Нипташ и Коулмен, дети мои, — напевно гудел он, хлопая в ладоши, — вот шоколадные эклерчики, о которых вы так мечтали. Каждому по штучке. — Он чуть не протаранил своим лицом лицо Коулмена. — Со взбитыми сливками, — прошипел он.

Бригада, вернувшаяся вечером на территорию тюрьмы, представляла собой по-настоящему мрачное зрелище. Доннини, Нипташ и Коулмен давно взяли себе за правило возвращаться, чуть прихрамывая, словно тяжелые труды и жесточайшая дисциплина надломили их физически. Клайнханс, в свою очередь, прекрасно играл роль надсмотрщика, рычал на них, как своенравная овчарка, когда они, спотыкаясь, проходили через тюремные ворота. В этот вечер все было как обычно, но изображаемая ими трагедия была подлинной.

Клайнханс рванул дверь барака и властным жестом повелел своим подопечным входить.

— Achtung! — раздался пронзительный голос изнутри. Доннини, Коулмен и Нипташ замерли и неуклюже зависли в дверях, стараясь держать пятки вместе. Хрустнув кожей и щелкнув каблуками, капрал Клайнханс бухнул ложем своего ружья по полу и, дрожа, выпрямился — в той степени, в какой ему позволяла больная спина. Оказалось, нагрянула проверка — в бараке находился немецкий офицер. Раз в месяц такое бывало. Перед шеренгой заключенных, широко расставив ноги, в шинели с меховым воротником и черных сапогах, стоял коротышка полковник. Рядом с ним — толстяк сержант из охраны. Все смотрели на капрала Клайнханса и его команду.

— Так-так, — сказал полковник по-немецки, — что у нас здесь такое?

Сержант быстро, помогая себе жестами, объяснил, что к чему, его карие глаза лучились раболепием.

Сцепив руки за спиной, полковник неторопливо прошествовал по цементному полу барака и остановился перед Нипташем.

— Ти плоха сибя вель, малчик?

— Так точно, — не стал возражать Нипташ.

— Теперь сожалей?

— Так точно.

— Маладец. — Полковник несколько раз обошел жалкую группку, что-то бурча себе под нос, остановился перед Доннини и ощупал ткань его рубашки.

— Ти все панимаешь, когда я говорит на ангнлийски?

— Так точно, все очень понятно, — ответил Доннини.

— А мой агцент похож на какой штат Америка?

— Милуоки, сэр. Если бы не знал, кто вы, точно сказал бы: это парень из Милуоки.

— Вот, я могу быть шпиен в Милувоки, — с гордостью сообщил полковник сержанту. Внезапно взгляд его упал на капрала Клайнханса, чья грудь была чуть ниже уровня полковничьих глаз. Добродушие его вмиг исчезло. Он сделал несколько шагов и расположился непосредственно перед Клайнхансом. — Капрал! У вас расстегнут карман гимнастерки! — сказал он по-немецки.

Глаза Клайнханса едва не выкатились из орбит, а рука метнулась к карману-нарушителю. Он отчаянно пытался пропихнуть в клапан пуговицу, но ничего не получалось.

— У вас что-то лежит в кармане, — заявил полковник, наливаясь краской. — В этом все дело. Достаньте, что там у вас!

Клайнханс выдернул из кармана две записные книжки, тут же застегнул клапан и вздохнул с облегчением.

— И что же у вас в этих книжечках? Список заключенных? Взыскания? Покажите.

Полковник выхватил книжечки из ослабевших пальцев Клайнханса. Тот закатил глаза.

— Это еще что такое? — взвизгнул полковник, не веря своим глазам. Клайнханс попытался открыть рот. — Молчать, капрал! — Полковник вскинул брови и вытянул руку с книжечкой так, чтобы написанным в ней мог насладиться и сержант. — Што я съем первым делом, как попаду домой, — медленно прочитал он и покачал головой. — Ха! Тфенатцать плиноф, мешту ними клату класуньи. О-о! И корячие слифки сверху! — Он повернулся к Клайнхансу. — Тебе этого так хочется, бедненький? — спросил он по-немецки. — И картинку симпатичную нарисовал. М-м-м-м-м. — Он протянул руку к плечу Клайнханса. — Капралы должны думать о войне постоянно. Рядовые могут думать о чем хотят: девушки, еда и прочие радости, — если выполняют приказы капрала. — Ловко, словно он делал это много раз, ногтями больших пальцев полковник подцепил серебристые капральские звездочки на погонах Клайнханса. Мелкими камушками они стукнулись об пол и укатились в дальний конец барака. — Быть рядовым — это так здорово!