Неповторимое. Книга 2 - Валентин Варенников

— Для партии не должно быть никаких ограничений, и она должна знать все о своем коммунисте.

— Я женат. У меня растет сын. У вас опять неточные сведения.

Полковник, не сказав ни слова, развернулся и ушел. С тех пор на протяжении всех лет учебы между нами был холод. Не исключаю, что он явился первопричиной некоторых моих неприятностей во время пребывания в академии. А что касается источника его вопросов, то нельзя полностью отвергать вариант получения этих «данных» от замполита полка, тем более что они были знакомы — работали в системе военно-учебных заведений. Но более вероятно, что полковник Шляпников явился сам автором всех этих домыслов, так как был «мастер» проведения — в порядке профилактики или уточнения — таких шагов, что подтвердилось во время моей учебы. Но все это будет несколько позднее. А пока, лежа на полке, я снова и снова перебирал под стук колес прожитое и пережитое.

Вот, наконец, и Москва. Отметившись в отделе кадров академии, я вместе с другими абитуриентами отправился на академическом автобусе в сопровождении офицера в Подмосковье — лагерь академии, который располагался в красивом живописном месте по дороге на Наро-Фоминск.

Лагерь состоял в основном из строений барачного типа. Но оборудован был очень хорошо, все условия для занятий, жизни и быта имелись. Радио и газеты дополняли все остальное. Единственное, что здесь не было предусмотрено — это почтовое отделение. Каждый хотел бы сообщить домой телеграммой о прибытии, но мы ограничивались письмами, которые оставляли у дежурного, а последний отправлял их с оказией на почту в Москву.

Режим у нас был жесткий, солдатский: подъем, физзарядка, приведение себя в порядок, завтрак и затем занятия до обеда. Все находились в своих классах. Очередных вызывали в комнату, где шли устные экзамены. Все было организовано четко.

Взаимоотношения между самими офицерами-кандидатами, а также между кандидатами и преподавателями были самые доброжелательные. Всю вторую половину дня и свободные от экзаменов дни они капитально занимались с нами, будто уже со своими. Они потихоньку сообщили нам, что к экзаменам допущено ровно столько, сколько надо набрать, плюс десять процентов. То есть на одно место было 1,1 кандидата. Поэтому у подавляющего большинства было очень много шансов попасть в академию. На это не мог рассчитывать лишь тот, кто вообще ничего не знал и к кому мандатная комиссия имела претензии. Такая ситуация нас подбадривала, мы старались изо всех сил.

Месяц пролетел как один день. И, наконец, настало утро, когда нас построили и зачитали фамилии тех, кто был зачислен слушателем первого курса Военной академии им. М. В. Фрунзе. Эти списки были вывешены и на доске объявлений, и в помещении штаба лагеря. В мои годы учебы были большие наборы. У нас на основном факультете было шесть курсов, т. е. по два на первом, втором и третьем. Кроме того, в академии был разведывательный факультет. Вообще в стенах академии в то время училось одновременно несколько тысяч слушателей.

Правда, поступление в академию оказалось не столь гладким. Если сами экзамены для меня особого труда не составляли, то медицинской комиссии и особенно мандатной я довольно-таки опасался.

На медицинской комиссии, однако, все прошло без замечаний — за исключением хирурга. Это я предполагал еще в Черкассах. Поэтому не особо и сопротивлялся, когда меня включили в сборную дивизии по плаванию. Приобретенный второй разряд, конечно, поднимал мои шансы, поэтому значок этот во время экзаменов я прикрепил рядом чуть ниже гвардейского знака, а удостоверение положил в карман — на всякий случай для врача. И случай, надо сказать, представился. Хирург меня щупал и так, и эдак. Я и приседал, и прыгал на корточках, и прочее. Тем не менее «эскулап» обратил внимание на незначительную отечность, которую имела после ранения левая нога. И хотя я убеждал врача, что это мне не мешает, он сурово сказал:

— Сегодня не мешает, но с годами все это может сказаться.

— Да с годами каждый из нас вообще уйдет в отставку! А ближайшие 20–30 лет ноги будут носить меня так же, как носили до этого. Хотите, я продемонстрирую, на что способна у меня левая нога?

И я в темпе десять раз присел и встал только на одной левой ноге. Это подействовало. Затем вынул совершенно «свежее» удостоверение, свидетельствующее, что я имею второй разряд по плаванию, и в довершение сказал, что уже здесь, в академическом лагере, сдал все нормы по легкой атлетике, в том числе по бегу на короткие и длинные дистанции — согласно плану приема в академию.

Мой доктор вначале мялся, но потом махнул рукой, поставил в моей карточке в графе «хирург» четкое и крупное слово «здоров» и свою роспись. Я горячо поблагодарил его, и мы расстались.

А вот с мандатной комиссией было посложнее. Кстати, на ее заседании присутствовал и полковник Шляпников, правда, сидел молча и ни единого вопроса мне не задал. Многие другие спрашивали и о родителях, и о фронте, и о послевоенной службе. Вопросы по содержанию и по форме были нормальными и даже доброжелательными. Но вдруг поднялся полковник, сидевший рядом со Шляпниковым. Немного покраснев от напряжения, он не спросил, а выдавил из себя:

— Вы почему настаивали на своем увольнении?

— Потому что в Вооруженных Силах сразу после войны шло сокращение в больших масштабах.

— Но если вы заявляете сейчас, что хотите посвятить свою жизнь армии и поэтому решили учиться, то почему этого желания не было раньше?

— Потому что, на мой взгляд, тогда в Вооруженных Силах должны были остаться кадровые военные, уже имевшие высокую подготовку и боевой опыт. А такие, как я, могли найти себя и в другой области.

— Совершенно неубедительно. То вы не хотите служить в армии, то вдруг захотели и попытались поступить в Военную академию тыла и транспорта, то опять расхотели, а сейчас вот говорите, что намерены полностью посвятить себя службе. Пройдет два-три года, и вы скажете: «Я раздумал, хочу уволиться, служба в Вооруженных Силах не для меня». Мы не можем разобраться в истинных ваших намерениях, а коль так — то рисковать нам нет смысла.

Я почувствовал, что начинаю «закипать». Гимнастерка на лопатках стала влажной, и, хотя разговор и затянулся, продолжаю стоять перед длинным столом комиссии по стойке «смирно». Глядя на членов комиссии, я понял, что подавляющее большинство их шокировано предвзятостью полковника. (Замечу: которого, кстати, больше я так нигде и не встречал.) Один Шляпников ухмылялся, но молчал. Мне удалось рассмотреть, что на орденских колодках полковника почти ничего не было — видно, отсиживался в тылу. Это меня еще больше подогрело. И, как всегда в таких случаях, я без дипломатии и гибкости пошел в атаку:

— Когда враг напал на нашу страну, я добровольно пошел в армию защищать Родину. Меня вначале подучили, а затем — с 1942 года и до конца войны я воевал на многих фронтах. Считаю, что свой долг выполнил. Поэтому в условиях массового сокращения приоритет для дальнейшей службы должен быть отдан, конечно, кадровым военным, а молодежь могла попробовать себя и на другом фронте. У меня еще до войны, как и у каждого из моих сверстников, тоже были свои мечты. Я не хочу об этом здесь говорить, но после того, как разбили врага, хотел, конечно, к своим мечтам вернуться. Правильно ли это? На мой взгляд, правильно. Об этом я заявлял. Однако, несмотря на целый ряд сокращений многих соединений Группы Советских оккупационных войск в Германии и мои просьбы уволить, мне было отказано и объявлено решение командующего артиллерией 8-й Гвардейской армии генерал-лейтенанта Пожарского оставить меня в кадрах. Беседы, проведенные со мной различными начальниками, убедили меня в том, что я должен и могу хорошо служить Отечеству в Вооруженных Силах. И нет здесь никаких вихляний и никаких неопределенностей. Думаю, все у меня ясно. 3a то, что в свое время мои начальники проявили обо мне заботу и помогли разобраться, какие решения надо принимать на последующую жизнь, я им вечно должен быть благодарен. А вот представлять мои послевоенные переживания, связанные с поиском своего места в жизни, как нечто ущербное в моем характере, — ошибочно. У меня все. Если еще есть вопросы — готов ответить.

— Есть вопросы! — включился генерал, видно председатель или заместитель председателя мандатной комиссии.

Я почему-то вспомнил Ланге. Верно говорил старик, что на медицинской и мандатной комиссии меня могут ждать препятствия. Были ли это его предположения или же он опирался на какие-то конкретные источники, — не знаю, только беседа у нас затянулась. Передо мной офицеры выскакивали через три-пять минут с веселыми лицами. Мы беседовали уже минут двадцать. Было ясно, что вопросы генерала поставят все точки над «i». Я был готов к любым вариантам, но внутренне чувствовал, что комиссия, за исключением Шляпникова и его соседа-полковника, была на моей стороне. Но едва этот агрессивный полковник заглох, а инициативу перехватил генерал, я тут же приободрился.