Две жизни - Лев Александров

— До вокзала верст пять. Куда вы пойдете в три часа ночи? Переночуйте у меня, а завтра пойдете.

Лет сорок пять. Муж и сын в армии. Она отнеслась к нам с материнской жалостью и нежностью. Впервые за много бессонных и голодных дней и ночей мы очутились дома, не у себя дома, но дома. Она прекрасно видела, что мы голодны, скоро на столе появилась буханка хлеба, чугун картошки. Потом напоила нас чаем и уложила спать, постелив на пол матрацы с простынями и наволочками. Мы разделись (!) и спали под одеялами. Утром мы умылись, что также приобрело для нас прелесть новизны, выпили чай и ушли. У нас не было денег. Поэтому мы хотели отдать ей единственную нашу ценность — кусок мыла. Она не взяла. Имя ее я забыл.

На вокзале среди прибывших команд мы увидели нашу краснопресненскую, и в ее рядах стоял… Володя Зальценберг. С тех пор я его не видел. Мы с Вадимом сели в поезд и уехали в Муром. Там сразу пошли в военкомат и узнали, что с одиночками опять никто не разговаривает, а команды отправляют в Кулебаки. На базаре мы обменяли наше мыло на четыре луковицы и кусок хлеба, который сейчас же съели.

Решили попытать счастья поодиночке. Поделили четыре луковицы, договорились встретиться утром на почте и разошлись. Я пошел в деревю к той крестьянке, которая несколько дней назад пустила нас погреться. После долгих унизительных просьб она разрешила переночевать на печке. Утром я съел две луковицы, запил их холодной водой и пошел на почту. Вадим уже ждал. Вместо шапки на нем была пилотка, которую до сих пор он таскал в рюкзаке. Он ночевал на вокзале, лежал во втором слое (всего было три) и проснулся без шапки. На вокзале он встретил группу ребят, находившихся в нашем положении, и решил с ними добираться до Москвы, чтобы попасть сразу в маршевую роту на фронт. Это было явно безнадежное предприятие: на всех дорогах вокруг Москвы стояли патрули и в Москву никого не пускали. Поездов в сторону Москвы в этот день не предвиделось, и мы опять разошлись. Я не знал, что мне делать. Голодный и замерзший, бродил по городу. Хорошо бы попасть под поезд, но не насмерть, а, например, чтобы раздробило руку или ногу, может в больницу положат. Подошел к путям, но поезда не было. Часа через три взял себя в руки, решил ехать с Вадимом до Владимира и добиваться там включения в любую команду, хоть в Кулебаки. Конечно, лучше бы сразу на фронт, но в крайнем случае выдержу и запасной полк. Неужели не выдержу? Не слабее других.

Нашел Вадима. Пошли на базар, продали полотенца, рубашки. Купили немного хлеба. Следующую ночь спали опять в вагоне и проснулись оттого, что поезд ехал. Мы схватили наши мешки и выпрыгнули на полном ходу в сугроб. К счастью, успели отъехать всего километров на пять и к утру пришли обратно в Муром.

Все утро ждали на вокзале поезда. Там в толчее я познакомился с двумя парнями лет двадцати, в драных ватниках, на ногах галоши без башмаков, за поясом под ватником финки. Они были из лагеря НКВД под Калугой. Когда немцы подошли, лагерь распустили, и теперь они шатались по стране, жили воровством и не знали куда себя девать. Вероятно, вид у меня был тоже не очень презентабельный, и мы разговорились. Собственно, говорил один их них, Колька. Он был умнее и более развит, кончил шесть классов. В лагерь попал за убийство во время грабежа. Получил, как несовершеннолетний, только восемь лет и успел отсидеть три года. Я потом познакомился с ним поближе, несколько дней мы бродили вместе. Интересный парень, смелый, хитрый. Никаких общих моральных законов, запрещающих воровство и убийство, для него не существовало, но за бескорыстное добро он платил благодарностью и в избах, куда нас пускали ночевать, ничего не крал. Он рассказывал много интересного о лагерной жизни, о мире бандитов и воров, о своем голодном бродяжничестве, но сейчас я об этом писать не буду.

Вечером мы сели в поезд и к утру приехали на станцию Волосатое. Вадима в толкучке потеряли. Я купил на базаре буханку хлеба на все оставшиеся у меня деньги и разделил ее между нами тремя. Этим поступком я приобрел Колькину дружбу. Поделился я потому, что и до сих пор, несмотря на все пережитое, не могу есть один, если рядом голодный. Мне редко платили тем же. Этот вор и убийца оказался порядочным человеком и через несколько дней во Владимире, когда у меня не осталось ни хлеба, ни денег, принес мне полбуханки и угостил обедом на вокзале.

Мы втроем грелись до вечера в избе, потом штурмом взяли места в вагоне и поздно ночью приехали во Владимир. Здесь у ребят была своя «малина», куда они меня не позвали.

У меня был владимирский адрес Вадима. Он был уже дома. В квартире жил его отец — сумасшедший старикашка, грязный и дрожащий. Он хотел нас выгнать: боялся милиции. Вадим не обращал на него никакого внимания и, несмотря на его крики и ругань, зажарил картошку, достал хлеб, мы поели и легли спать. Рано утром мы вышли из дома. Вадим на вокзал, добираться до Москвы, я — в формировочный пункт военкомата. Пожали друг другу руки и разошлись. Больше я его не видел.

Протолкавшись полдня, попал к комиссару. Сказал, что потерял свою команду, и комиссар записал меня в маршевую роту, отправлявшуюся через несколько дней в Чувашию, в запасной полк. Пошел на почту. Было 27 ноября. В этот день мне исполнилось двадцать лет. Я написал большое письмо домой, маленькое — Ире и вернулся на пересыльный пункт спать. По дороге встретил Кольку и уговорил его записаться в ту же команду.

В первых числах декабря в поселке Козловка недалеко от Чебоксар началась моя армейская жизнь. Полтора месяца в учебной роте связистов с шести утра до девяти вечера в классах, в тридцатиградусные морозы в поле меня учили и тренировали. С завязанными глазами находить повреждения в телефонном аппарате, тянуть связь с катушкой на боку на лыжах, без лыж — по-пластунски с перебежками, принимать на слух и передавать морзянку, латать разрывы на линии. Кормили хорошо, мы были молоды, здоровы, — выдерживал. В конце января сорок второго года наша маршевая рота связистов (пятьдесят бойцов) прибыла на Западный фронт в распоряжение начальника связи 16-й Армии, которой командовал генерал Рокоссовский.

Глава VI. СЕРГЕЙ

1.

Сегодня в институте торжественное собрание по поводу 38-летия со дня победы. Сергей Иванович с пятью рядами орденских колодок и звездой героя соцтруда на пиджаке сидел в первом ряду президиума. Вел собрание председатель парткома Олег Брагин, молодой (лет сорока) доктор наук, уже три года настойчиво проталкивающийся в членкоры. Сергей Иванович держал его в парткоме за абсолютное послушание.

Уже кончился доклад "Победа советского народа в Великой Отечественной войне", который прочел, не отрывая глаз от ксерокопированного текста, генерал из Политуправления. Несколько ветеранов уже выступили со своими малоправдоподобными воспоминаниями. Скоро начнется кино (старая сентиментальная лента "В шесть часов вечера после войны"), и можно будет идти домой.

Девятого мая вечером соберутся свои. Валентина Григорьевна установила железный порядок. Кроме особых случаев, например, возвращение Сергея Ивановича или Ильи из длительной командировки, семья собирается четыре раза в год: дни рождения ее и Сергея, день победы и новогодний вечер. Никакие отговорки не принимаются. Девятого будут все, кроме Ильи: командировка в Японию.

Около восьми вечера, перед тем, как сесть за стол, Сергей позвонил Великанову.

— С праздником, Борис Александрович! Неужели и сегодня один сидишь?

— Взаимно, Сережа. Нет, не один. Лена зашла на пару часов, так что у меня двойной праздник.

— Ну, поцелуй ее за меня. Желаю всяческого. Летом куда- нибудь собираешься?

— Вряд ли. Куда мне ехать?

— Я весь август один на даче буду. Валя в Прибалтику едет, в теннис играть. Пожил бы ты со мной. Места грибные, походим, отдохнем вдвоем.

— Спасибо, подумаю.

За столом разговор был обычный. Выпили за победу, за Сергея Ивановича. Сергей с Андреем пили водку, Валя и Клара коктейли (вермут, джин, тоник, лимон). Нина — шампанское. Обсудили, кто будет после Андропова, ясно — он уже не жилец. Андрей считал, что Горбачев или Романов. Сергей Иванович объяснил: силы еще не определились, посадят пока куклу из стариков, Черненко или Тихонова, но скорее Черненко, — совсем бесцветный. А там — кто кого.

Валентина Григорьевна рассердилась:

— В кои-то веки семья собралась, праздник победы, а вы, мужчины, как бабы, про хозяев сплетничаете. Не все ли вам равно, чьи портреты висеть будут? Ты бы лучше, Сережа, про войну что-нибудь вспомнил. Только не очень страшное.

Клара подхватила:

— Правда, Сергей Иванович, расскажите. Вы ведь в Смерше одно время служили. Я читала в "Новом мире" этот роман о Смерше. "В августе сорок четвертого", не помню автора. Это правда, что он пишет, или выдумывает?

— Вроде правда. Впечатление, во всяком случае, что не врет. Но сам я в таких операциях участия не принимал. И даже о них не слышал. Да и в «Смерше», как ты называешь, не был. Это детское название после сочинили. Впрочем, думаю, что вся эта противошпионская, да и шпионская деятельность ни тогда, ни теперь гроша ломаного не стоила и не стоит. Никому она не нужна и никому не опасна, ни тем, кто шпионит, ни тем, кто шпионов ловит.