Ароматы кофе - Энтони Капелла

— Полагаю, да.

Снова она как-то странно на меня посмотрела:

— Мне показалось, просто вы от меня устали.

— Господи, о чем вы?

— Когда, Роберт, на балу… вы меня… поцеловали… я подумала, что вы… — хотя, разумеется, вы человек богемный, поцелуй для вас мало что значит…

— Эмили, — произнес я с досадой, — я не…

И умолк. «Я вас не целовал», собирался я сказать. Но что-то заставило меня остановиться.

Я подумал: «Я поцеловал бы ее, если б знал, что это можно». Если бы был уверен, что она меня не оттолкнет, не побежит жаловаться отцу. И вот теперь, в результате нелепого недоразумения, ее поцеловал кто-то другой, а она его приняла за меня.

И не оттолкнула. Даже, как видно, ей это понравилось.

Выбор у меня был.

Можно сказать ей правду, это и глубоко уязвило бы ее, и внушило бы мысль, будто я не имею желания ее целовать. Или же стоило следовать высшей правде касательно событий того вечера.

— Если я был с вами неучтив, Эмили, — с расстановкой произнес я, — так только потому, что не был уверен, не переступил ли я грань.

— Разве я… как-то дала вам это понять? — тихо спросила она.

Что ей сказать?

— Нет, не дали, — сказал я и сделал к ней шаг.

Я молил Бога, чтобы мой двойник был мастер целоваться. Хотя, конечно, не настолько, чтобы я не смог ему соответствовать.

— Ведь и я, и вы в ту ночь выпили немало. Я не был уверен…

— Когда переступите грань, — сказала она, — непременно дам вам знать.

От нее пахло сливками, ванильными меренгами и кофе с молоком и совсем чуть-чуть — сигаретами.

Пауза.

— Я уже переступил?

— Роберт! — вскричала она. — Неужели вы неспособны быть серьезным?

Я поцеловал ее снова. На этот раз, обвив рукой, слегка притянул ее к себе. Мне показалось, что еще и не на пике этого упоительного поцелуя она чуть не задохнулась от восторга. Я скользнул языком ей между губ, мгновенное сопротивление — и я почувствовал, как они приоткрылись, впуская меня глубже… Боже ты мой, подумал я в изумлении: никак не ожидал, что в ней столько страсти.

Шаги! Мы отпрянули друг от друга как раз в тот момент, когда распахнулась дверь. Это был Дженкс. Мы с Эмили чуть попятились — смущенно зардевшись, она отвернулась. Секретарь бросил на нас подозрительный взгляд.

— Улавливаю запах жимолости, цветочный аромат, такой чистый и плавный, — быстро произнес я. — Пожалуй, немного цитрусового. Но на вкус восхитительно.

Дженкс обшарил глазами комнату. Безусловно, он отметил отсутствие на столе признаков кофе. Однако ничего не сказал.

— А вы Эмили? — спросил я.

— Да? — Она повернулась ко мне.

— Каково ваше мнение?

— Что ж… очень приятный напиток, Роберт. Правда, несколько крепковат. Простите… я забыла кое-что… там, внизу.

Довольно нескоро Эмили возвратилась, неся с собой толстую папку, положила ее перед собой на стол и принялась тщательно изучать бумаги.

— Миг без вас кажется мне бесконечным… — начал я.

— Не сейчас! — оборвала она меня. — У нас с вами много работы.

Я был ошарашен:

— Мне казалось… только что… вы предпочли работе знаки внимания с моей стороны.

Короткая пауза.

— Так было до того, как Дженкс нас застал. Что привело меня в чувство.

— Дженкс? При чем тут Дженкс? При чем тут вообще кто-нибудь?

— Мы оба служим у моего отца. Нам не следует… мы не должны… отвлекаться от дела. Нельзя обманывать его доверие.

— Но вы крайне непоследовательны.

— С этого момента никаких поцелуев, — твердо сказала Эмили. — Хотя бы это обещайте мне.

— Отлично. Я попытаюсь не помышлять о том, чтоб целовать вас чаще чем, скажем… Раз… э-э-э… в шесть-семь секунд?

Молчание.

— Это уже дважды произошло, даже трижды.

— Роберт!

— Ничего не могу с собой поделать, Эмили! И, по-моему, вы тоже. Но если вам так угодно, от поцелуев с вами я воздержусь.

Мы целовались у реки, целовались тайком от ее сестер, целовались, даже не слизнув с губ пенку только что заваренного кофе. Иногда Эмили шептала: «Роберт… нельзя…» Но при этом продолжала меня целовать.

Как-то она сказала:

— Лучше б это доставляло меньше удовольствия. Тогда бы, наверно, легче было бы остановиться.

— А зачем нам останавливаться?

— Потому что это нехорошо.

— Как это может быть нехорошо? Ведь искусство учит нас, что жизнь — это цепь острых ощущений. Разумеется, вы должны целоваться со мной.

— Не пойму, вы сейчас льстите мне или себе, — пробормотала она. — Целоваться вы мастер, но «острые ощущения», не слишком ли это преждевременно?

— Надо ловить момент, ведь счастье быстротечно. Между прочим, по-моему, я слышу шаги Ады на лестнице.

Глава шестнадцатая

— Где мы обедаем сегодня?

— К сожалению, Роберт, сегодня обедать с вами я не смогу.

— Я что-то невпопад сказал?

— На сей раз я. Пообещала Суфражистскому Обществу. Мне придется распродавать их брошюрки.

— Как — прямо на улице?

— Да. Не смотрите на меня такими глазами. Кто-то должен это делать.

Мне подумалось, нет ничего проще, прицепившись к ее словам, взорваться возмущенной тирадой. Но, глядя на выражение лица Эмили, я оставил свое мнение при себе.

— Тогда я пойду с вами. Пообедать можно после.

Она сдвинула брови:

— Надеюсь, что вы будете стоять рядом, поддерживая меня своим видом. Но вы должны пообещать не произносить вслух всякие колкости.

Прибыв в Сити, мы заняли позицию у входа в подземку на Кинг-Уильям-стрит. Воздев кверху одну из брошюрок, Эмили непомерно тонким, жалостным голоском выкрикнула:

— Избирательные права для женщин! Правда за один пенс!

Несколько человек глянуло на нас с любопытством, но никто не остановился.

— Господи! — с тревогой сказала Эмили. — По-моему, им это совершенно безразлично. Избирательные права для женщин!

Пожилой мужчина с подстриженными бачками задержался.

— Что у нас тут? — любезно осведомился он, беря брошюрку и пробегая ее глазами.

— Правда за один пенни, — быстро сказала Эмили. — Об избирательном праве для женщин.

— И сколько за одно траханье? — спросил тот столь же любезно.

Мы оба притихли. Потом Эмили ахнула, и я гневно рявкнул:

— Как вы смеете!

— Ты с этой вот? — осведомился прохожий.

— Да, я с этой женщиной. И вы ее оскорбили.

— Она ведь посреди улицы предлагает свои услуги, разве не так? До сих пор этим занимались только женщины определенного сорта.

Он пошел прочь, не потрудившись вернуть брошюрку.

— Я убью его! — взорвался я, порываясь отправиться за этим типом вдогонку.

— Не надо, Роберт! — Эмили удержала меня за локоть. — Нам запрещено ввязываться в скандал.

— Вам — может быть, но я не потерплю…

— Прошу вас, Роберт. Да и от грузчиков своего отца я слышала словечки покрепче.

Она воздела руку и соответственно возвысила голос:

— Избирательные права дня женщин! Правда за один пенни!

К ней подбежал уличный мальчишка и выкрикнул:

— Выбираю тебя, милашка! — сопроводив свое высказывание недвусмысленным подергиванием бедер и задавая стрекача от меня, едва я огрел его по тощей заднице.

— Напомните мне, — хмуро буркнул я, — зачем мы все это делаем.

— Затем, что у мужчин и женщин должны быть равные права, чтоб они могли общаться между собой на равных.

— Ах да, разумеется. И как долго мы этим будем заниматься?

— Пока не раздадим все брошюрки до одной, — твердо сказала Эмили.

Я протянул руку:

— Дайте-ка лучше и мне половину.

— Вы это серьезно?

— Абсолютно, если в конечном счете могу рассчитывать на обед. Вы все равно отвратно справляетесь со своими обязанностями. Процесс продажи требует определенного мастерства.

— Я поступаю точно так, как меня инструктировали в Обществе.

— Тогда посмотрим, кто из нас успешней справится.

Я перешел на противоположную сторону улицы, По тротуару двигалась пожилая дама. Я остановил ее:

— Извините, мадам… позвольте предложить вам эту брошюру? Она содержит все, что нужно знать о движении за избирательные права.

— Ах, так? — Дама с улыбкой заглянула в брошюрку, которую я сунул ей прямо в руку. — Сколько это стоит?

— Всего один пенс, хотя, если желаете, можете внести и больше.

— Вот вам шесть пенсов, сдачи не надо! — Дама вложила мне в ладонь монету.

— Благодарю вас! — сказал я, пряча монету в карман. — Желаю приятного дня!

— Избирательное право для женщин! — выкрикнула Эмили на той стороне улицы, размахивая в воздухе своей брошюркой. Вид у нее был хмурый. Я рассмеялся: выражение ее лица было весьма красноречиво. Она негодовала, что я оказался прав.