Запретный плод сладок - Кэтрин Спэнсер

— Разница не в том, где мы находились, Грант. Дело в том, что на этот раз мы счастливы по-настоящему. Мы стали другие.

— Да. — Он просеял через свои пальцы великолепный белый песок. — В нашем предыдущем браке было слишком много ссор и не было смеха. И ты, любимая, — он развернул ее к себе лицом и провел указательным пальцем по ее щеке, — слишком много плакала. Если я еще не говорил этого, то хочу сейчас просить прощения за это.

На следующую ночь они остановились в Манитобе, в маленьком отеле образца 30-х годов, выходящем на долину реки Ред-Ривер. Они ели виннипегских золотых рыбок и запивали местным домашним вином из ревеня. Это была та часть Канады, которую Оливия никогда не видела прежде и нашла очаровательной. Спрингдейл казался таким далеким, будто до него были миллионы миль.

Они проезжали через южный Саскачеван, когда стали свидетелями аварии. Грант затормозил рядом с разбитой машиной. Мужчина помогал женщине вытащить из-под обломков ребенка.

Грант выругался и потянулся за санитарной сумкой.

— Лив, зови на помощь кого-нибудь, а потом поможешь мне, пока не приедет «скорая».

Она не очень любила вмешиваться во все, что было связано с кровью, но была по натуре добра и не могла отказать тому, кому нужна была помощь.

— Я готова, — твердо сказала Оливия. Мужчина и его жена были пристегнуты, поэтому избежали серьезных повреждений, но ребенок спал на заднем сиденье и толчком от удара был выброшен вперед. Он был без сознания, из раны на голове текла кровь.

Когда Оливия вернулась к ним, она увидела, что Грант хлопочет над ребенком. Мальчика перенесли на траву у дороги и прикрыли чехлом с сиденья машины. Мать ходила взад и вперед, громко рыдая и ломая руки.

— Надо промыть рану, — сказал Грант, внимательно осматривая ребенка. — Оливия, на дне сумки бинты и антисептики. Подай мне мой стетоскоп и попытайся успокоить мать.

Она подошла к несчастной матери и стала нежно утешать ее.

— Успокойтесь, он будет жить, — заверяла ее Оливия, молясь, чтобы это было действительно так.

— Ему всего лишь семь, — всхлипывала мать. — Он — наше счастье и смысл жизни.

Отец был в шоке и абсолютно безучастен.

— Слава Богу, что мой муж врач, — сказала Оливия. — Ваш сын вовремя получил первую помощь.

Мой муж врач… Никогда прежде она не произносила этих слов с такой гордостью; правда, сейчас только одна часть — доктор — была истинной правдой, вторая… Оливия почувствовала укол совести. Врушка! Когда их брак больше всего нуждался в поддержке, она видела его профессию как соперника, «другую женщину», с которой он предпочитал проводить свое время, а теперь гордится ею.

— Как он? — спросила она тихо, подойдя к Гранту.

— Он без сознания, очень опасная рана, и плюс ко всему простужен, видимо давно. Но вряд ли у него перелом черепа, хотя травмы головы требуют серьезного осмотра в больнице. У меня нет простейших инструментов. «Скорая» уже выехала?

— Да, но до нас сорок миль, придется еще немного подождать.

— Подождем, ничего критического нет. Послушай, Лив, если ты попробуешь очищать рану от крови, пока я буду накладывать швы, то дело пойдет намного быстрее. Кстати, схожу, осмотрю родителей.

— Как они? — спросила Оливия, когда он вернулся.

— В шоке, чего и следовало ожидать, но в целом нормально. Как мальчуган? — И он нежно склонился над ребенком. Оливия смотрела на Гранта, как зачарованная — как он нежен, терпелив, заботлив. И, по-видимому, был таким всегда.

Подъехала «скорая» и приняла на себя дальнейшие заботы о пострадавших.

— Это мог бы быть наш сын, — сказал Грант, когда они продолжили путешествие. — Сейчас ему было бы как раз около семи. Ты когда-нибудь представляла его?

— Одно время это было моей навязчивой идеей…

Впервые они разговаривали о том печальном периоде.

— Я вывел вирус бродяжничества из моего организма. Довольно отсиживаться в бараке или прицепе в замерзших необитаемых местах, лишенных элементарных удобств. Когда мне предложили занять должность кардиолога в Калифорнии, я согласился.

— Когда ты вернулся в Канаду?

— Шесть месяцев назад. Меня хотели назначить врачом где-нибудь поблизости от Ванкувера, но передумали и предложили пост в одной из лучших городских больниц. Думаю, что соглашусь. — Он покосился на нее и усмехнулся. — Мне дадут ссуду и дом на окраине. Держу пари, ты никогда не думала, что я стану таким домашним.

— Не думала, — согласилась Оливия. — Ты всегда был цыганом.

— Знаешь, Лив, я устал от грязной, темной двухкомнатной квартирки в Торонто, где провел все свои юные годы. Как я завидовал другим детям, которые проводили лето в лагерях, на природе, у озера. Но в нашем доме не было денег на такие развлечения: отец был слишком ленив, чтобы работать. Моя мама была единственной, кто кормил семью и платил за аренду.

— Как сейчас твоя мать? — спросила Оливия. — Ты едва упомянул о ней со времени своего возвращения.

— Сейчас живет со своей сестрой; выиграла кучу денег в лотерее, примерно год спустя после смерти моего отца, и хорошо устроилась впервые в жизни. Теперь они даже путешествуют, особенно зимой.

Оливия подумала о недавно овдовевшей свекрови, с которой познакомилась за день до их свадьбы. Высокая, стройная, скромно одетая, Джейн Медисон была одинока среди элегантной толпы гостей Уайтфилдов, заполонивших церковь.

— Я бы познакомилась с ней поближе.

— Успеешь, Лив, — сказал Грант. Оливия задумалась. Как-то сложатся их отношения в Ванкувере? Хватит ли им времени познать друг друга?

— Ты выглядишь такой подавленной, но ведь все идет хорошо, даже лучше, чем хорошо.

Грант говорил о браке как о реальном факте, хотя ни разу не сказал, что любит ее, а она не настаивала и сама молчала, боясь конфликта. За смехом, единением, близостью лежала давнишняя настороженность, будто он ждал, когда всплывут на поверхность старые дурные привычки. Если она надавит на него слишком сильно, прежде чем он будет готов, он отдалится от нее. Опыт семилетней давности не прошел для нее даром.

— Так, где мы остановимся на ночлег сегодня? — поинтересовалась Оливия, решив не поддаваться пессимизму и не портить поездку.

Вместо ответа Грант указал рукой на запад, где на фоне вечернего неба возвышались контуры высоких зданий.

— Там, — ответил он. — Это Калгари. И когда завтра ты проснешься и выглянешь в окно, то увидишь Скалистые горы. Обедать мы будем в Банфе, а ночь проведем… — он с вожделением покосился на нее. — На завтрашнюю ночь, моя дорогая, у меня в запасе особое лакомство. Надеюсь, ты взяла с собой хоть одно из тех сногсшибательных платьев, потому что оно тебе понадобится.