Тезей - Валентин Проталин

— Вроде хлебных сосок, какими причмокивает афинянин во младенчестве, — попытался развеселить окружающих Каллий.

— Хватит, — остановил его Герм, — дело и вправду серьезное… Любовь возносить надо, — он повернулся к Тезею, — но реальную и доступную всем. Необходим культ Афродиты Народной, а не Небесной.

— Вот и поговорили, — вздохнул молодой царь.

— Не зря же к мистериям допускаются только посвященные, — начал убеждать молодого царя Герм. — Запутается грек, а запутанное знание прокиснет, как вино, которое неправильно берегут. Афинянин, и тот не поймет, чего от него хотят, а те, кто в предместье… А более дальняя Аттика… Ее вообще не ухватишь слишком новой идеей.

— Сто двадцать стадий в округе, — уточнил Солоент.

Солоент знал, что говорил. Впрочем, как и его братья. Они знали привычную настороженность Аттики. В частности, при возникновении малейшей внешней опасности сельские жители из поселков в пределах ста двадцати стадий вокруг города немедленно перемещались в Афины, чтобы укрыться за крепостными стенами полиса. Остальная Аттика быстро удалялась от врагов в Элевсин, Филу, Афидны, Рамнунт или Суний. Кому где ближе.

— Что?.. — обернулся к Солоенту Герм, но тут же понял его и благодарно кивнул юноше и снова обратился к Тезею — Ты представь наших типично аттических сидельцев. Сидят в своих дворцах, царских, как твой. Знают только копье да колесницу. Залы у них — словно в доспехах. Этакие звонкие покои на четырех колоннах с потолками в серебре и золоте. Или — медные стены от медного же порога (у тебя-то вот красивого камня лестница!). Путешествующие певцы за это их прославляют. Зачем им Афродита Небесная? А земледельцы вокруг них…

— Всякую зиму спят по полсуток, — вставил Каллий.

— Вот, — согласился Герм, — спросонья они только за своими царьками и следуют… Какие знания? Местные суеверия — да. Восточные ткани — пожалуйста, а от самих приезжих их воротит. Зачем им другие языки, новые знания, искусства, даже ремесла? Вроде, как наши палконосцы. Вылупились из местных бесплодных камней и живут, как получается, — заключил Герм.

— Что же ты предлагаешь? — спросил Тезей.

— Начнем с Гестии, то есть сначала. Будем исходить из того, что есть, — продолжил Герм. — Есть люди благородных и знатных родов. Все они во многом сами по себе разделились по богам и предкам. Всех нас, однако, называют со времен царя Пандиона эвпатридами. Так вот, принимаем это название. Эвпатриды — цвет полиса, цвет Аттики. Но не потому, что происходим от благородных предков, что, конечно, важно, а потому, что, будучи знающими, можем совершать религиозные обряды, умеем толковать законы человеческие и богов, умеем пытливо думать, способны к высоким чувствам и мыслям. Вот — преимущество эвпатрида, не только благородные предки. Меряясь знатностью, и перессориться нетрудно. Нас объединит все названное, а также желание стать умнее, добрее, научиться и лучшей любви — к женщине и к людям. В остальном мы равны.

— Дельно, — одобрил Каллий.

Герм продолжал:

— Сказанное может понравиться и царькам в каких-нибудь Афиднах, Аграх или Бравроне. Они, конечно, поймут многое на свой лад, однако тут нет и причин нас не поддержать.

— К тому же в гости к ним мы будем ходить отрядами, — добавил Каллий.

— Как решат царьки, так поступят и земледельцы их округи, — с деловитой озабоченностью произнес Пелегон.

— Правильно, — поддержал Пелегона Герм. — Земледельцы — еще один целый народ в народе Аттики.

— На пустой желудок в рассуждениях о прекрасном чего-то не хватает, — мечтательно вставил от себя Каллий.

— Здесь, как и в нашем случае, помогут общие занятия, — уточнял Герм. — Взаимодействие при общении с силами и духами природы.

— Подчас соседи лучше друг друга понимают, чем родственники, — поддержал Герма и Солоент.

— По имени богини Геи назовем их геоморами, — опять поблагодарив взглядом Солоента, объявил Герм.

— Хорошо, — согласился Тезей, — с первыми ясно, со вторыми понятно, а как быть с остальными?

— Остаются все остальные, — улыбнулся Герм.

— Прометеи, — усмехнувшись, заключил Каллий.

Так с оттенком презрения афиняне называли горшечников и печников.

— Как незаметно для себя люди способны принизить великое имя Прометея, — вздохнул Мусей.

— Не прометеями, а демиургами, сотворителями назовем остальных, — поправил Каллия Герм.

— А метеки? — спросил Тезей.

— Метеков нет. Какие метеки? Не вижу, — дурашливо оглядывался вокруг Каллий, словно ища кого-то.

— Я бы вообще запретил метекам в Афинах ходить с палками, — проворчал Пелегон.

— Но я — тоже, получается, метек в Афинах, — заметил Тезей.

— Нет, ты сын бога и царь наш, — возразил Герм.

— Говорите о народовластии, — рассмеялся Тезей, — а как до дела, то царь.

— Ты наш вождь, — заявил Герм, оставаясь серьезным.

— Вождь так вождь, — согласился Тезей. — Значит, эвпатриды эвпатридами, геоморы геоморами, демиурги демиургами, но на народном собрании все равны, и закон для всех закон.

— Да, — подтвердил Герм.

И все остальные тоже согласно закивали головами. Все, кроме Мусея.

— А Афродита Небесная? — напомнил о своем Тезей.

— Ветра тебе, царь, как моряку, если будет благоприятствование, тогда пользуйся, — развел руки Герм, — однако…

— Не потонули бы только рулевые в разыгравшемся море, — протяжно вздохнул Мусей и добавил. — Стихия — поглотит.

— Твое предсказание? — спросил Герм.

— Это и так понятно, — отвечал Мусей. — Мои предсказания исполняются ведь неведомо когда, и они — надолго. — И помрачнел.

— Хорошо устроился, — улыбнулся Герм.

— Ты и вправду что-то мрачен, друг, — затревожился молодой царь.

— Нет, Тезей, ты же знаешь, я с тобой, и — с вами, — поднимаясь, повернулся Мусей ко всем собравшимся.

— Вот и прекрасно, — рассудил Тезей, приобнимая его. — А теперь угостимся.

— Подожди, царь, — задержал Тезея Герм, — мы решили устроить наше пиршество внизу в городе. Пусть все видят, за что мы поднимаем чаши. Мы громко это будем делать. Афродита так Афродита. Спустимся к Афродите в садах.

— Там, внизу, тебя танцовщица Пракситея ждет не дождется, — добавил Пелегон.

— Она же женщина с характером, — усомнился Тезей.

— Что ты, царь, она как узнала, что ты один остался…Говорит: «Я для Тезея, как камбала, готова дать себя разрезать на половинки».

Здесь, в Афинах, на бесплодных и каменистых почвах, звуки гасятся очень трудно. Вообще, считай, не гасятся, перепрыгивая с булыжника на булыжник. Может показаться даже, что и в глашатаях — официальных разносчиках новостей и объявлений, нет обязательной необходимости. Самые расторопные из них часто и запаздывают со своими объявлениями. Прибегут куда-нибудь, а там уже все известно. И подробностями обросло, пусть и невероятными. Так и нынче с очень государственными новостями глашатаи опоздали.

Перед входом во дворец афинского царя среди домочадцев и гостей Тезея уже собрались и многие другие знатные афиняне из среднего поколения и еще старше. На спуске же от Пропилей к образовавшемуся таким образом шествию то и дело присоединялись горожане попроще. На площади, превращая шествие уже в толпу, влилась еще добрая сотня афинян и афинянок. Вышла даже небольшая заминка, поскольку люди принялись предлагать свою помощь в переноске поклажи с продуктами и с вином. Слуги и домочадцы Тезея, разумеется, откликнулись на эти предложения, однако, не без осторожности. Знакомцам передавали свои грузы полностью. Не очень знакомым доверяли лишь одну ручку корзины, вторую предусмотрительно не отпуская.

Толпа, повернув от площади направо, двинулась к храму Афродиты в садах. И никто не удивился, что у входа на священный участок ее поджидала другая, здесь же вертелись и дети. Перед Тезеем и его свитой народ расступался. У ограды храма царь увидел дальнего своего родственника Менестея. Хорошо еще без Клеона, подумал царь. Люди Менестея расставляли близ ограды и подвешивали на прутьях ограды бурдюки с вином. На земле стояли корзины с глиняными чашами и кувшины с водой.

Внутренний двор храма был еще пуст, не сравнишь с тем, что творилось за его оградой. Однако и здесь царило оживление, слышались деловые голоса, топотня, стуки. Правда, звуки тут гасились и почвой, и зеленью. Внутренний двор храма выглядел настоящим садом. Он не был устлан гладкими каменными плитами, как другие священные участки. И не грубая аттическая почва была здесь под ногами. Сплошь здесь уложена мягкая плодородная земля. Мирты, платаны, кипарисы и лавры образуют широкий коридор с зеленым сводом, раздвинутым сверху голубым озером небес. Ухоженный виноград. И любовник-плющ, тощий, наглый и нахальный, взбирается по стволам и теряется в зелени древних крон. Под деревьями, в тени на траве, расставлены ложа.