Оккультный мир - А Синнетт

"Мой "дорогой Брат"! Эта брошь, под № 2, помещена в сие необычное место, причем единственно для того, чтобы продемонстрировать вам, что произвести настоящий феномен на редкость легко, а усомниться в его подлинности - еще легче. Расценивайте это, как вам угодно; можете даже отнести меня к разряду хитрецов-заговорщиков. Я постараюсь устранить проблему, сопряженную с обменом письмами между нами, о которой вы говорили вчера ночью. Один из наших учеников в скором времени посетит Лахор и N. W. P.; вам будет послан адрес, которым вы можете пользоваться постоянно - если, конечно, не предпочтете поддерживать нашу переписку при помощи подушек! Пожалуйста, обратите внимание: местом отправления этой записки явилась не "тайная Ложа", а одна из долин Кашмира".

Пока я читал записку, моя жена продолжала ворошить перья и нашла в них упомянутую брошь. Это оказалась одна из наших собственных брошей, очень старая и прекрасно нам знакомая; если моя супруга не надевала эту вещицу, то оставляла ее на своем туалетном столике. Нельзя было ни придумать, ни представить себе лучшего подтверждения действия оккультной силы вроде каких-либо механических доказательств, которое явилось бы для нас, лично знающих все упомянутые обстоятельства, более неопровержимым и убедительным, чем этот случай. Общая убедительность и значение, которое имело для нас возвращение броши, зависели от моих субъективных впечатлений, полученных прошлой ночью. Причина, по которой брошь была выбрана в качестве объекта передачи, возникла именно тогда, и не раньше. Гипотеза гласит - и это делает ее гипотезой, идиотской во всех отношениях, - что над подушкой заранее потрудилась мадам Блаватская; однако в таком случае мадам должна была добраться до подушки уже после того, как я заговорил о своих впечатлениях тем утром, вскоре после завтрака; но в этот день мадам Блаватская с момента пробуждения практически не исчезала из нашего поля зрения - она сидела с моею супругой в гостиной, делая это, кстати, вопреки своему желанию, потому что в тот период она что-то писала и хотела было поработать в своей комнате, но в то утро ее голоса велели ей идти в гостиную и сидеть там с моей женой. Мадам так и сделала, ворча на то, что ее работу прервали, и будучи совершенно не в состоянии догадаться, почему ей велят так поступать. Впоследствии повод вполне прояснился: он был связан с предстоящим феноменом. Желательно было, чтобы у нас не зародилось никакой arriere pensee* насчет того, чем занималась мадам Блаватская в то утро - на случай, если эксперимент примет такой оборот, что это сможет повлиять на уверенность в его истинности. Конечно, если бы можно было предвидеть, что выбор падет именно на эту подушку, было бы незачем мучить нашу "старую Леди", как мы обычно называли мадам Блаватскую. Хватило бы и того, чтобы пресловутая подушка все утро оставалась в гостиной под присмотром моей жены. Но мне предоставили полную свободу в выборе тайника для броши; а такой предмет, как подушка, не мог заранее прийти в голову никому, да и мне самому тоже. Текст приведенной выше записки включал в себя множество мелких деталей, понятных для нас. Вся в целом она была косвенным образом связана с разговором, который произошел за нашим обеденным столом прошлым вечером. Тогда я как раз заговорил о маленьких характерных черточках, которые отличали длинные письма от Кут Хуми; невзирая на блестящее владение языком и совершенство стиля, в его посланиях проскальзывали один-два оборота, которые никогда бы не употребил англичанин. Например, это сказывалось в форме обращения к адресату, которое было окрашено восточным колоритам в тех двух письмах, которые я уже цитировал. "Но как же ему тогда следовало к вам обращаться?" - поинтересовался кто-то из собеседников, и я ответил: "В подобных обстоятельствах англичанин, вероятно, написал бы просто: "мой дорогой Брат"". Далее: упоминание долины Кашмира как места отправления письма, в противовес Ложе, также отсылало к тому же самому разговору; к нему же относилось и подчеркивание буквы "k": ведь мадам Блаватская тогда сказала, что Кут Хуми пишет слово "скептицизм" через "k", но в его случае это не американизм, а просто филологический каприз*. Происшествия этого дня не закончились даже с обретением броши. Вечером, когда мы пришли домой и я за обедом развернул салфетку, из нее выпала маленькая записка. Ее содержание носит слишком личный и конфиденциальный характер, чтобы воспроизвести его целиком, но часть записки я принужден процитировать из-за присутствующего в ней упоминания на оккультный modus operandi*. Должен пояснить, что перед тем, как отправиться на холм, я набросал несколько строк в благодарность за обещание, содержавшееся в вышеупомянутом послании. Свою записку я передал мадам Блаватской, чтобы она при случае передала ее адресату оккультным способом. Когда мадам Блаватскую и мою супругу несли в джампанах по аллее для гуляния, мадам держала эту записку в руке, поскольку удобный случай переправить ее представился лишь после того, как они преодолели половину пути. Затем послание все же удалось переправить - один оккультизм знает, каким образом. Это обстоятельство мы тоже обсуждали во время пикника; когда я открывал найденную в подушке записку, кто-то предположил, что в ней, вероятно, должен содержаться ответ на мое только что отправленное послание. Но, как станет ясно читателю уже сейчас, о моем письме в этой записке не упоминалось вообще. В записке, полученной мною за обедом, говорилось следующее: "Еще несколько слов - на сей раз о том, почему вам пришлось испытать разочарование, не получив непосредственного ответа на ваше предыдущее послание. Ваше письмо было доставлено в мою комнату примерно через полминуты после того, как установились и в полную силу заработали токи, необходимые, чтобы переправить дак* в вашу подушку. А необходимости отвечать не было..." Когда слышишь, как о "токах", используемых для достижения того, что в глазах всей европейской науки является чудом, говорят вот так запросто, это, по-видимому, на шаг приближает человека к пониманию реального положения дел. Да, этот феномен являлся чудом для всей европейской науки - и в то же время неопровержимым фактом для нас, таким же неопровержимым, как и существование комнаты, в которой мы тогда находились. Мы знали, что явление, очевидцами которого мы стали, есть удивительная реальность; что сила мысли человека, находящегося где-то в Кашмире, подняла со стола в Симле материальный предмет и, разложив его на частицы при помощи некоего процесса, о постижении которого наука Запада не может пока даже мечтать, пронесла сквозь другую материю, а затем восстановила его в первоначальной целостности, так, что каждая из рассеявшихся частиц заняла свое прежнее место, и материальный объект был воссоздан в прежнем виде, вплоть до мельчайшей черточки и царапинки на его поверхности. (Кстати, когда мы извлекли предмет из подушки, то обнаружили на нем метку, которой раньше не было: инициалы нашего друга.) И мы знали, что записки, написанные на вполне материальной, осязаемой бумаге, в тот день носились от нас к нашему другу и обратно, курсируя со скоростью электричества, хотя между нами на сотни миль пролегали хребты Гималаев. И мы так же знали, что умы людей, образующих научное сообщество Запада, окружены непроницаемой стеною, воздвигнутой из их собственных предрассудков и упрямства, ученого невежества и безукоризненной тупости, и что мы никогда не сумеем передать через эту стену свой опыт и факты, которыми мы владеем. Сейчас, рассказывая историю, которую я должен рассказать, я испытываю подавленность куда более сильную, чем может представить себе человек, никогда не бывавший в подобном положении; ведь я постоянно осознаю, что идеальная точность моих воспоминаний в самых мелких деталях и предельная правдивость в каждом слове едва ли может послужить для чего-то большего, нежели успокоение моей собственной совести, - ведь те ученые умы Запада, которым до этих пор из всех культурных людей особенно симпатизировал я сам, наиболее безнадежно закрыты для моих свидетельств. "Даже если кто-либо восстанет из мертвых" и так далее. Это старая история, старая, во всяком случае, в той ее части, которая касается сокрушительного воздействия на общественное мнение, которое должны иметь свидетельские сообщения, подобные моим. Улыбка недоверия, которое мнит себя столь мудрым, будучи столь безрассудным, подозрения, которые льстят себе собственной изобретательностью, в действительности являясь плодом столь невероятной тупости, вспыхнут над страницами этой книги, уничтожая все ее значение для читателя, который так улыбнется. Но я полагаю, что Кут Хуми прав не только когда заявляет, что мир пока не созрел для слишком потрясающего доказательства существования оккультной силы, но и когда он (как вскоре будет видно) проявляет к этой небольшой книжке дружеский интерес, расценивая ее как один из факторов, способных постепенно подточить основу догматизма и глупости, на которой так прочно укоренилась наука, мнящая себя столь либеральной. Следующее письмо от Кут Хуми, его третье длинное послание, дошло до меня вскоре после того, как я вернулся в Аллахабад из-за холодов. Но перед этим, в самый день возвращения в Аллахабад, я получил от него еще одно послание, а именно телеграмму. Эта телеграмма, не особенно важная по содержанию (в ней всего лишь выражалась благодарность за ряд писем, которые я написал в газеты), тем не менее косвенным образом представляет собою значительный интерес. Она дает мне подтверждение того, что письма Кут Хуми не были делом рук мадам Блаватской, как то предполагают некоторые остроумные личности, нимало не смущаясь разнообразными механическими трудностями, связанными с этой теорией, - причем подтверждение, убедительное не только для меня, но и для других людей. Для человека, знающего мадам Блаватскую так же близко, как я, достаточно ознакомиться со стилем этих писем, чтобы счесть чистейшим абсурдом предположение о том, что их писала она. Что касается утверждения, будто мадам как автор "Разоблаченной Изиды" наверняка владеет языком настолько хорошо, что затруднительно определить, что именно она могла или не могла написать, то на него ответить легко. Братья так много помогали ей в создании этой книги, что значительные фрагменты текста вообще не принадлежат мадам Блаватской. Она никогда не скрывала этого факта, хотя подобные сведения бесполезно сообщать обществу в целом, поскольку они совершенно непонятны для всех, кроме людей, которые кое-что знают о внешних фактах, - во всяком случае, об оккультизме. Стиль Кут Хуми, по моему мнению, совершенно не похож на стиль мадам Блаватской. Что касается некоторых посланий, которые я получил, когда она находилась в доме рядом со мной, то у нее чисто физически не было ни малейшей возможности их написать. Итак, телеграмма, полученная мною в Аллахабаде, была отправлена из Джелама и явилась ответом на одно послание, которое я написал Кут Хуми непосредственно перед выездом из Симлы и вложил в письмо, адресованное мадам Блаватской; она выехала несколькими днями раньше меня и в тот момент находилась в Амритсаре. Она получила мое письмо вместе с упомянутым приложением в Амритсаре, 27-го октября; я узнал об этом не только по дате отправления, но и по дате на конверте, который она отправила мне обратно по указанию Кут Хуми, нисколько не подозревая о том, зачем он попросил ее это сделать. Сначала я не мог взять в толк, какой может быть прок от старого конверта, но отложил его в сторону, а впоследствии, когда мадам Блаватская написала мне, что Кут Хуми хочет, чтобы я сохранил оригинал его джеламской телеграммы, я окончательно понял ход его мысли. Благодаря вмешательству одного друга, близкого к администрации телеграфного департамента, мне, в конце концов, удалось увидеть оригинал телеграммы. В ней было около двадцати слов. После этого я понял, какое значение имел конверт. Текст сообщения был написан почерком самого Кут Хуми и представлял собою ответ на письмо, на конверте которого стоял почтовый штемпель, свидетельствующий о том, что письмо доставили адресату в Амритсаре в тот же день, когда была послана телеграмма. В тот день мадам Блаватская, несомненно, сама была в Амритсаре и в связи с работой Теософического Общества виделась со множеством людей; тем не менее телеграмма, которую в этот же день отправили с джеламского телеграфа, была написана тем же почерком, что и остальные письма Кут Хуми. Таким образом, хотя некоторые письма Кут Хуми, адресованные мне, прошли через руки мадам Блаватской, нет никаких сомнений, что она не является их автором, так как почерк, которым они написаны, принадлежит определенно не ей. Очевидно, Кут Хуми в то время действительно был в Джеламе или в его окрестностях, на несколько дней, при особых обстоятельствах, окунувшись в мирскую жизнь, чтобы увидеться с мадам Блаватской. Письмо, которое я получил в Аллахабаде вскоре после моего возвращения, объяснило это. Нашу дорогую "старую Леди" глубоко ранило поведение некоторых скептически настроенных людей в Симле, которых она встречала в нашем доме или еще где-нибудь; будучи не в состоянии усвоить опыт, связанный с демонстрацией феноменов, они постепенно пришли во враждебное расположение духа, являющееся одной из фаз чувства, развитие которого я уже привык наблюдать. Будучи не в состоянии доказать, что феномены являются обманом, но полагая, что они должны являться мошенничеством в силу своей непонятности, люди определенного темперамента становятся одержимыми тем духом, который в пору младенчества естественных наук вдохновлял церковные власти на преследования. По неудачному стечению обстоятельств, у одного джентльмена, настроенного подобным образом, вызвала досаду мелкая оплошность полковника Олькотта, который в письме в одну из бомбейских газет процитировал некоторые выражения, которые он ранее употребил в честь Теософического Общества и его благотворного влияния на коренных жителей. Раздражение, возникшее из-за этого, подействовало на легко возбудимый темперамент мадам Блаватской в такой степени, какую только способны вообразить люди, знакомые с этой женщиной. Это объясняет соответствующий намек в письме Кут Хуми. Упомянув о важных делах, которыми он занимался с того времени, как написал мне последнее письмо, Кут Хуми продолжил так: "Вы понимаете, что у нас есть заботы более важные, нежели размышления о мелких обществах; однако Теософическим Обществом не следует пренебрегать. Это начинание получило импульс, который, если его не направить в надлежащее русло, может привести к весьма неприятным последствиям. Вызовите у себя в памяти образ снежных лавин в ваших любимых Альпах и вспомните о том, что вначале масса их мала, а энергия движения - невелика. Быть может, вы назовете это избитым сравнением, однако я не могу придумать более удачную иллюстрацию, когда наблюдаю, как пустяковые события, постепенно накапливаясь, перерастают в опасность, которая угрожает будущему Теософического Общества. Это сравнение с огромной яркостью возникло в моем воображении на днях, когда, спускаясь по ущельям Куньлуня (вы его называете Каракорум), я увидел падение лавины. Я лично побывал у нашего руководителя... и переправлялся через Ладакх по дороге домой. Какие еще умозрительные построения могли за этим последовать, я не могу сказать. Но стоило мне воспользоваться той ужасающею тишиною, которая обычно следует за подобным катаклизмом, чтобы составить себе более ясное представление о положении дел и о наклонностях "мистиков" в Симле, как меня грубо вернули к действительности. Знакомый голос, такой же резкий, как тот, который приписывают павлину Сарасвати, спугнувшему, если верить традиции, царя нагов, пронесся через токи: "Кут Хуми, быстрее приезжай и помоги мне!" В волнении она, по-видимому, забыла, что говорит по-английски. Должен сказать, что когда "старая Леди" выходит на связь, ее "телеграммы" обрушиваются на адресата, словно камни, выпущенные из катапульты. Что мне еще оставалось делать, как не приехать? Вести на расстоянии спор с человеком, пребывающем в беспросветном отчаянии и в состоянии душевного смятения, было бесполезно. Поэтому я решил выйти из своего многолетнего уединения и провести некоторое время с мадам Блаватской, чтобы утешить ее, насколько смогу. Однако она - не из тех, кто может принудить себя к философскому смирению в духе Марка Аврелия. Парки не написали, что она сможет сказать: "Воистину царственное величие заключено в том, чтобы делать добро, слыша, что о тебе говорят дурно". Я приехал на несколько дней, но теперь обнаружил, что более не могу выдерживать удушающий магнетизм, исходящий даже от моих соотечественников. Я видел, как некоторые из наших гордых старых сикхов шатались, пьяные, на мраморных ступенях своих священных храмов. Я слышал, как один англоговорящий вакиль* громил йога-видью и теософию как заблуждение и обман, утверждая, что английская наука освободила индийцев от столь низменных суеверий, что для Индии оскорбительно заявление, будто грязные йоги и саньясины что-либо знают о тайнах Природы и что кто-либо из живых людей может или хотя бы мог демонстрировать какие-либо феномены. И завтра я уезжаю домой. ...В телеграмме я выразил вам признательность за то, что вы любезно пошли навстречу моим пожеланиям в вопросе, о котором упомянули в своем письме от 24-го числа... полученном в Амритсаре 27-го, в два часа пополудни. Я получил ваше письмо пять минут спустя, находясь примерно милях в тридцати за Равалпинди, и в тот же день, в четыре часа пополудни, отправил вам из Джелама телеграмму с выражением благодарности. Как видите, наши способы ускоренной доставки почты и быстрой коммуникации5 не стоит недооценивать ни западному миру, ни даже скептически настроенным англоговорящим арийским вакилям. Я не мог пожелать для своего союзника более справедливого настроения духа, нежели то, которое начинаете ощущать в себе вы. Брат мой, вы в определенной степени уже изменили свое отношение к нам. Что может помешать нам достичь в один прекрасный день полного взаимопонимания?.. Ваш народ мог бы проявить по отношению к нам, в лучшем случае, благожелательный нейтралитет; вряд сейчас можно ожидать большего. Две цивилизации, которые соответственно представляют оба наших народа, имеют между собою так мало точек соприкосновения, что иной, пожалуй, мог бы сказать, что они вообще почти ни в чем не пересекаются. Они действительно соприкасаются лишь в глазах немногих людей - назвать ли мне их эксцентриками? - которые, подобно вам, лелеют более смелые и прекрасные мечты, нежели все остальные, и, пробуждая мысль, сближают эти две цивилизации благодаря своей замечательной смелости".