Катынь - Юзеф Мацкевич

Но это уже были только слова, слова, слова… Еще раз была сделана попытка оказать нажим на генерала Сикорского, чтобы он хотя бы забрал заявление, направленное в МКК. Но все это уже было лишено всякого смысла, так как Советский Союз категорически воспротивился вмешательству Красного Креста, который, в свою очередь, соглашался заняться расследованием только при условии согласия на это советской стороны.

Тем временем газеты нейтральных стран — швейцарские, шведские и турецкие — писали во всеуслышание о том, что зверское преступление в Катыни — дело рук большевиков. Вскоре и независимые английские и американские газеты выступили против советских утверждений (см. Приложение 11).

Но предотвратить польско-советский конфликт не удалось, да и не могло удаться. Советское правительство чувствовало свою силу. Советский Союз окреп на фронте благодаря помощи западных союзников и в еще большей степени благодаря безумной политике Гитлера на оккупированных территориях, проведение которой в жизнь не только восстановило против Германии всю Европу, но, главное, подрезало крылья всякой серьезной контрреволюционной деятельности на территории России и антибольшевистской борьбе вообще. Теперь Советский Союз уже мог не скрывать свои подлинные намерения в отношении Польши. Потому-то большевики не только подчеркивали в своих дальнейших заявлениях, что половину Польши, захваченную ими в 1939 году в силу пакта Риббентроп-Молотов, считают неотъемлемой частью Советского Союза, но одновременно начали открыто проводить свою «польскую» политику. Из польских коммунистов они создали в Москве «Комитет польских патриотов». Одновременно, сразу после вывода польской армии генерала Андерса из СССР в Персию в 1942 году, по приказу Сталина началось формирование своих, советских польских воинских частей под командой генерала Берлинга и, само собой разумеется, под общим советским командованием.

Таким образом началось осуществление тех планов, первый намек на которые можно было обнаружить в речи Молотова в октябре 1939 года и о дальнейшей разработке которых размышляли Берия и Меркулов осенью 1940 года.

В таких условиях возможность беспристрастного и авторитетного для демократического мира рассмотрения дела о без вести пропавших польских военнопленных и о могилах, обнаруженных в Катыни, было основательно подорвана. Конечно, Советский Союз желал, чтобы всякие разговоры на эту тему в лагере союзников прекратились раз и навсегда.

* * *

Тем временем генерал Сикорский оставался тверд и стоек. В начале лета он летит на Ближний Восток, чтобы инспектировать размещенные там польские воинские части. 2 июля в здании польского посольства в Каире он проводит пресс-конференцию, на которую прибыли многочисленные египетские, английские, американские, французские и польские корреспонденты. Вечером того же дня, выйдя на балкон глотнуть воздуха после дневной жары, он потягивается и в кругу близких ему людей признается, что чувствует себя усталым, разочарованным…

— Завтра я должен возвращаться в Лондон, но странно, как-то не хочется…

— Генерал, оставайтесь, отдохните несколько дней.

— О, нет! — восклицает генерал. — В Лондоне у меня неотложные дела и встречи. К тому же, — он улыбнулся, — здесь у вас, в Египте, страшно жарко.

На следующий день он вылетает из Каира на запад. 4 июля 1943 года он погиб в авиационной катастрофе над Гибралтаром, причины которой так и остались не до конца выясненными и в которой спасся один только пилот.

Глава 11.ГОЛОСА МЕРТВЫХ

В Катыни близ Смоленска полным ходом шли эксгумационные работы. За три месяца до трагического крушения самолета над Гибралтаром, из главной могилы в «Козьих Горах», в которой, согласно немецким утверждениям, должно было быть около 3000 тел, выкопали очередное — четыреста двадцать четвертое. При осмотре тела были найдены спрятанные в одежде споротые погоны без знаков различия, один образок, карандашный рисунок, изображавший мужчину с бородой, и под рисунком подпись: «Крук Вацлав, Козельск 1940 г.» (см. Приложение 4), и — записная книжка. В этой записной книжке убитый вел краткий дневник. Сравнительно легко удалось расшифровать следующую потрясающую запись:

8. IV. 1940 г. До сих пор я ничего не писал, так как считал, что ничего особенного не происходит. В последнее время, т. е. в конце марта и в начале апреля начались чемоданные настроения. Мы считали все это обычными слухами. Тем временем слух оказался действительностью. В первых числах апреля начались этапы, вначале небольшие. Из «Скита»[16] главным образом… /неразборчиво/ … по полтора десятка человек. Наконец в субботу 6-го «Скит» разгрузили и перевели в главный лагерь. Нас поместили в «майорском» корпусе. Вчера ушел этап высших офицеров: три генерала, 20–25 полковников и столько же майоров. Судя по тому, как их отправляли, мы были настроены оптимистически. Сегодня наступила моя очередь. Утром я вымылся в бане, постирал носки, носовые платки… /неразборчиво/ …в клуб «с вещами». После сдачи «казенных» вещей нас опять обыскали в 19 бараке и оттуда вывели через ворота к машинам, на которых мы приехали на маленькую станцию, но не в Козельск (Козельск был отрезан наводнением). На станции нас погрузили в тюремные вагоны под охраной усиленного конвоя. В тюремной камере (которую я вообще вижу впервые) нас тринадцать человек. Я еще не успел познакомиться с моими случайными товарищами по несчастью. Теперь ждем отъезда… Как раньше я был настроен оптимистически, так теперь вижу, что это путешествие не к добру. Еще хуже, что неизвестно, сможем ли мы определить направление нашего пути. Терпеливо ждем. Едем в направлении Смоленска.

Погода солнечная. На полях еще много снега.

9. IV. 40. Вторник. Мы провели ночь удобнее, чем раньше в вагонах для скота. Было чуть больше места, и не трясло так ужасно. Сегодня совсем зимняя погода. Валит снег, пасмурно. Снегу на полях — как в январе. Нельзя сориентироваться, в каком направлении мы едем. Ночью ехали очень мало, сейчас проехали довольно большую станцию Спас-Демьянское. Я не видел на карте такой станции в смоленском направлении. Боюсь, что мы едем на север или северо-восток — судя по погоде.

Днем все по прежнему. Вчера выдали пайку хлеба и порцион сахару, а в вагоне холодной кипяченой воды. Теперь уже скоро полдень, а еды не дают. Отношение тоже… грубое. Ничего не разрешают. В уборную водят по прихоти конвоиров, не помогают ни просьбы, ни крики. /В этом месте автор дневника возвращается к воспоминаниям о Козельске./

…14.30 — въезжаем в Смоленск. Пока стоим на товарной станции. Все-таки мы в Смоленске.

Вечереет, мы проехали Смоленск и приехали на станцию Гнездово. Похоже, что будем здесь выгружаться, потому что кругом много военных.

Во всяком случае, до сих пор нам буквально ничего не дали есть. Со вчерашнего утра живем пайкой хлеба и малым количеством воды.

На этом дневник обрывается.

* * *

Уже приближались сумерки, когда в Катыни выкопали четыреста двадцать четвертое тело. Работу прервали. На следующий день еще до обеда выкопали четыреста девяностое тело. Мундир безошибочно указывал на звание майора. В карманах был найден ряд предметов: свидетельство о прививке, счет, два образка, письмо по-русски, медицинское свидетельство, листок с адресами и целых две записных книжки. По ознакомлению с этими документами было установлено вне всякого сомнения, что это тело убитого Адама Сольского, майора 57-го пехотного полка.

Записная книжка майора Сольского кончается следующими воистину страшными словами:

Воскресенье, 7.IV. 1940. Утро. Вчера нас прикомандировали к «Скитовцам», а сегодня приказали собрать вещи и в 11.40 явиться на личный обыск в клуб. Обед в «клубе»… /неразборчиво/. После обыска в 14.55 мы покинули стены и колючую проволоку козельского лагеря. (Дом отдыха им. Горького). В 16.55 (в 14.55 по польскому времени) нас погрузили в тюремные вагоны на запасных путях в Козельске. Говорят, что пятьдесят процентов пассажирских вагонов в СССР — тюремные вагоны. Со мной едет Юзеф Кутыба, капитан Павел Шифтер, один майор, один подполковник и несколько капитанов — всего 12 человек. Мест самое большее на семь человек.

8. IV. В 3.30 отъезд из Козельска на запад. В 9.45 мы на станции Ельня.

8. IV. 40. С 12 часов стоим на запасном пути в Смоленске.

9. IV. Около пяти утра подъем в тюремных вагонах и приказ выходить. Мы должны ехать куда-то на машинах. Что будет дальше?

День 9.IV с самого рассвета начался как-то странно. Отъезд на тюремной машине с маленькими камерами (страшно). Нас привезли куда-то в лес, что-то вроде дачной местности. Тщательный обыск. У меня отобрали часы, которые показывали 6.30 (8.30), спросили, есть ли обручальное кольцо. Отобрали рубли, ремень, перочинный нож…