Кровавое лето в Бендерах (записки походного атамана) - Анатолий Казаков

БТР несся, показывая всю свою мощь! Покачиваясь на броне, казаки вцепились, кто за что мог… Подлетев к какому-то скверу, бронетранспортер вильнул и тормознул так, что все чуть не посыпались вниз… И тут же спрыгнули на землю.

Мясин из люка вытащил две мины и побежал к деревьям у дороги.

— Берите, и за мной! Делай, как я! — крикнул он, и, оглянувшись: — Мишка, назад! В БэТэР! — и от души послал в его адрес заряд хорошего матерка.

Выхватив из люка оставшиеся четыре мины, казаки бросились к деревьям, поняв, что надо делать. Быстро привязали к стволам деревьев со стороны дороги мины, затем отбежали в глубь сквера и залегли, издали наблюдая, как Володя что-то колдуя-делая, перебегал от мины к мине… Приготовили к бою «новенький» пулемет, стволы автоматов уперли в сторону дороги. Вжавшись в землю, затихли.

«КАМАЗ» быстро приближался. Стволы зенитки из кузова смотрели вперед. В кузове десант.

Взрывы грохнули почти одновременно. Сквозь разлетающиеся ветки, щепки и опадающую листву, все увидели, как взрывом и осколками десант из кузова буквально смело. «КАМАЗ», подпрыгнув, резко вильнул влево, влетел в канаву и, завалившись набок, задымил.

Первым с земли подскочил, лежавший впереди всей группы, Мясин.

— Бегом! На броню!.. — уже на бегу крикнул он.

Поливая автоматными очередями противника, казаки пробегали мимо «КАМАЗа». Лишь взглянув на результат своих действий, казаки были поражены. Убитых было много. На это даже страшно было смотреть!

Вскоре группа, сидя на броне и ощетинившись во все стороны стволами, более без приключений, въехала в «нашу» зону, приближаясь к Рабочему комитету.

— Володя, ну откуда ты эти мины-то знаешь? — «докапывался» до Мясина кто-то из казаков.

— Да я же прапор, сапером служил, — улыбаясь во всю ширь лица, отвечал он. — Да и в Афгане в разведке…

БТР с казаками свернул на улицу Лазо. И чем ближе к «дому», тем радостней и светлей становились их лица — все улыбались. Душа их буквально пела: мы живы! Мы с победой! Уже увидев привокзальную площадь, от переполнявших эмоций, запели, нет — почти заорали, «свою»:

Под двуглавым орломМы в атаку пойдем,Как ходили в былые века!И Суворов живойЗа Тирасполь роднойПоднимает на бой казака!..

Так с песней, несмотря на начавшуюся где-то рядом стрельбу, и подъехали к «Тигине», где у заборчика, выбежав на песню и рев двигателя, их уже встречали несколько казаков. Тогда многие, наверное, впервые, увидели сияющую улыбку сотника Притулы.

Вся операция заняла чуть больше четырех часов…

* * *

А через два дня провожали Татьяну и Мишу, поехавших сопроводить на Кубань Николая. С ними поехала и Мишина мама. Тепло простились казаки с Таней и Мишей.

До свидания, Миша! В боях за Бендеры ты был не «сыном полка», а младшим братом нам! Спасибо матери за сына! Она вырастила настоящего мужчину!

Счастья тебе Танюша!

Прощай, Коля! Пусть будет пухом тебе земля родной Кубани! Мы отомстили за тебя!

Часть 7. На всю жизнь

Только два сорта и есть, податься некуда:

либо патриот своего отечества,

либо мерзавец своей жизни.

А.Н. Островский

Они давно уже были дома. Жизнь вошла в прежнее русло. Все шло своим чередом: работа, дом, друзья… Но память!.. Память продолжала крепко держать их на той войне, иной раз, подкидывая такие «подарки»… Та война не могла пройти «как с белых яблонь дым»… — наложила на каждого из них свой отпечаток, да и в психику их внесла свои коррективы. Появился иной взгляд на жизнь. Появились другие привычки.

Лекарев сказал как-то, что не может больше смотреть видеобоевики с их «стрелялками», что без видимой вроде причины, стал часто просыпаться и среди ночной тишины много курить… Продолжая, как и прежде работать хирургом травматологического отделения, признался, что стал смотреть на страдания, особенно детей, совсем по-иному, чувствуя, проводя их боль через себя…

Влад Смолин уже не одиножды замечал за собой, как идя по улицам города, его взгляд, нет-нет, да и прошарит верхние этажи домов, крыши девятиэтажек… Многие заметили в нем острое противление любой несправедливости…

Появлявшаяся из-за развороченного угла памяти «Шилка» с вмиг наведенными в упор черными стволами, время от времени вползала в кошмарный сон Вадима, оставляя после себя крик в ночи и прохладу влажной подушки… Некоторым стало трудно с ним работать — от его былой покладистости не осталось и следа. Стал часто раздражительным, отвергающим любой компромисс со своей совестью…

* * *

Иной раз то новое, что внесли они в себе в мирную жизнь, приводимо просто к анекдотичным случаям и конфузам… Как-то, осенним, еще теплым солнечным днем, окутанным охрой опадающей листвы, — прошло-то всего каких-то месяца два, как вернулись из Бендер! — Лекарев с Михайловым, направляясь куда-то по своим делам, шли по центральной улице города, тут проезжавший мимо «чахоточный» «Жигуленок» громко стрельнул выхлопной трубой!.. Люди стоявшие рядом на автобусной остановке, с недоумением, как на придурков, смотрели на двух цивильно одетых мужчин, только что ни с того — ни с сего вмиг «щучкой» перелетевших через щетку подстриженных кустиков и распластавшихся на газоне, а сейчас — сидящих на пожухлой траве и, глядя друг на друга, до слез смеющихся…

* * *

Декабрьским, до треска морозным вечером уходящего 1992 года, после окончания знаменательного и торжественного для станицы Круга, проходившего в актовом зале Вилимского горвоенкомата, где в присутствии почетных гостей, внесших большой вклад в становление казачества: мэра, его заместителей, военкома, начальника ГУВД, атаманом Иркутского казачьего войска Мериновым были вручены Кресты «За оборону Приднестровья», новоявленные кавалеры-саратники собрались своим «походным кругом», чтобы по обычаю «обмыть» полученные награды.

— … Слышь, Вадим, мы тут чего-то не поняли, а ты-то когда Крест получил? — спросил Лекарев после пущенной по второму кругу глубокой «братины», на дне которой золотым ворохом лежали награды, — Когда нам вручали, я в зал посмотрел, а ты уже кавалер… Батька в приказе-то тебя зачитал, а вот чтоб ты подходил к нему за Крестом и Наградной грамотой — не помним мы что-то…

— Ну, это я расскажу обязательно, только пусть вначале Влад расскажет, как он ввел в позор всю румынскую «сигуранцу» вместе с кишиневским спецназом…, как он там у них назывался: «Зет» что-ли? — и хитро улыбаясь, Вадим спросил, смотря на Смолина: — Скажи нам, мил-человек, как же ты ихнего полковника-то «завалил»?..

— Какого… полковника?.. — Влад перестал жевать. Все казаки за столом настороженно притихли и с интересом посмотрели на него.

— Ну, ведь предлагали же «румыны» за твою голову десять тысяч «зеленых»… Припомни, когда это было?.. Чем ты им стал так «дорог»?.. Может, обидел кого?.. — с дружеской ехидцей Вадим закидывал вопросами обалдевшего Влада.

— Михалыч, хорош выёживаться! — не выдержали казаки, оживленно загалдев, — Говори, какой еще полковник?.. Чего молчишь, Влад?.. Ты что, действительно так много стоишь?.. Вадим, ты не знаешь, там цена на него еще не упала?.. — начали «прикалываться» за столом, — Влад, говори, а то еще минуту помолчишь, так мы тебя сами за полцены сдадим…

— Ладно вам… Подождите, сам расскажу, что узнал. А Влад дополнит… — сказал Вадим, — А сейчас, господа офицеры, третий тост!.. — В скорбной тишине, на миг, задерживаясь в руках вставших из-за стола казаков, хрустальная «братина» вновь поплыла по кругу.

— Ты же помнишь, Влад, почти две недели назад я по работе в командировку летал? — начал рассказывать Вадим, — Так я перед этим Меринову позвонил, сказал, что буду в Иркутске, а вечером уже в Москву лечу. Спросил, может чего передать нужно в Союз казаков? Он мне в управе и вручил какой-то пакет, просил передать лично Наумову, ну вы знаете — походный атаман Союза…, дал его телефоны… На следующий день по прилету в Москву позвонил я ему. Он уже Мериновым был предупрежден обо мне. Оказывается, Наумов работает в Моссовете — в красном доме напротив памятника князю Долгорукому. В кабинете у Наумова сидел еще один человек — такой крепкий, кряжистый, с густой седой шевелюрой, представился по фамилии — Кон…в. В пакете, что я передал, оказались… тридцать два наградных листа! На всех иркутян, кто воевал в Приднестровье… Как я понял, Кресты «За оборону Приднестровья» были только на днях изготовлены и доставлены Наумову, у него весь сейф был ими забит… Так что, мне было им поручено доставить тридцать два Креста в Иркутск. Кстати, вы уж извините, но Меринов просил меня не говорить об этом раньше времени… Так вот, тот седой, что был у Наумова — я почему-то, несмотря на его гражданский «прикид», понял, что это военный, чувствовалось в нем сильная, властная натура и эдакая «военная косточка» — стал с интересом спрашивать меня о Бендерах, о боях… Хотя по его вопросам я подумал, что он знает гораздо больше, чем мы с вами вместе взятые… А тут Наумов еще сказал ему, что нас звали там «группой «Филин», — это уже после нашего отъезда название, как по эстафете, на Влада и его ребят перешло… — так он оживился аж, начал о группе расспрашивать. Услышал фамилию «Смолин», — глаза забегали, стал лихорадочно что-то вспоминать… «Постой-постой», — говорит, — «Владимир Владимирович, это не тот ли Смолин?…»