Младший научный сотрудник 2 (СИ) - Сергей Тамбовский

грозно продолжил он, сопроводив свои слова недвусмысленным движением пистолета.

Двери тут же стали захлопываться, я тоже дразнить гусей не собирался и закрылся в своей каморке… что-то видимо пошло не по плану, думал я, проверяя напаянную цепь триггеров маленьким осциллографом, не нравится, короче говоря, мне всё это, ой не нравится. Порядки почти такие же, как в том СИЗО, где сейчас чалится Мишка Шифман. Но тут сирена смолкла, по коридору прогромыхали сапоги, видимо тот давешний товарищ возвращался на своё место. А перед тем, как скрыться за поворотом, он сообщил громким командным голосом: «Отбой! Всем продолжать свою работу по утверждённому графику».

Выходили наружу мы не все вместе, там целая процедура была — количество коротких сигналов по динамику в углу комнаты соответствовало номеру отсека, из которого разрешался выход. У меня был третий номер, значит по трём пискам я и выходил — расписывался в журнале и поднимался в бункер. Это чтобы с другими сотрудниками не сталкиваться, как я понял.

Поднялся наверх. Подмигнул Мише, удивительно сегодня похожему на Юрия Антонова, и собрался идти на обед, но тут вспомнил про мамину операцию и звякнул с ближайшего телефона, возле бочки такой имелся, по номеру, продиктованному мне профессором Лебедевым.

— Балашова-Балашова, — пробормотал мне собеседник, видимо перелистывая страницы в тетради, — а, нашёл — операция прошла успешно но возникли некоторые осложнения… сейчас она в реанимации… положение стабильное, но тяжёлое…

Вот же блин, подумал я, быстро отпросился у Бессмертнова и почти что бегом отправился на остановку 60-го автобуса. В больницу я добрался через какие-то сорок минут.

— Можно Балашову посетить? — спросил я в приёмном покое.

— Балашову-Балашову… — сестра за окошком полистала гроссбух, потом ответила, — нельзя, лечащий врач запретил все посещения.

Да и катитесь вы все, зло подумал я, без ваших разрешений обойдусь — нравы в этой сороковой больнице были более, чем либеральные, никто ни за чем не следил. Так что я позаимствовал белый халат, оставленный кем-то из персонала на спинке скамейки, да и рванул на четвёртый этаж, где, как я смутно помнил из прошлой жизни, и находились две реанимационные палаты.

Никто на меня особенного внимания не обращал, тут одних врачей за сотню работало, а с медсёстрами и все три сотни, так что до палат я добрался совершенно безболезненно. Вход естественно, тоже никем не охранялся — заглянул в первую, не то. А во второй палате мама лежала в углу, вся зеленоватого оттенка, подключенная к какому-то аппарату, который периодически попискивал. Ни одной сестры тут тоже не было. Я сел рядом, взял её руку в свою, и тут она открыла глаза.

— Привет, — сказал я, — ну как ты? В целом?

— Плохо, сынок, — пробормотала она, — всё болит…

— Ничего, — бодро продолжил я, — ещё бы оно не болело после операции-то… всё наладится в короткие сроки.

Но тут набежала суровая медсестра возрастом далеко за сорок, наорала на меня и выгнала в коридор…

Совсем уходить отсюда я, как вы сами догадались, не собирался, а вместо этого начал искать товарища Лебедева… это оказалось не таким уж простым делом — совещание у них там какое-то было. чуть ли не у главврача, поэтому пришлось мне куковать под закрытыми дверями около часа. По окончании этого безразмерного совещания я таки перехватил на выходе Иннокентия Антоныча… тот несколько секунд тупо смотрел на меня, видимо мыслями находясь ещё по ту сторону двери, но потом узнал.

— Ты сын Балашовой? — спросил он меня.

— Так точно, — быстро ответил я, — пришёл вот справиться, как там оно всё прошло…

— Ну пойдём поговорим, — бросил он мне и свернул на лестницу со стёртыми ступенями.

Спустились на два этажа, в свой кабинет он почему-то не стал сворачивать, а встал у окна и достал коробку Казбека с джигитом на обложке.

— Я тебе честно скажу, парень, — продолжил он, закурив, — ситуация не из простых… вырезать-то мы там всё вырезали, чисто и аккуратно, но по ходу дела возникли некоторые побочки…

— Какие именно? — уточнил я упавшим голосом.

— Давай не будем углубляться, — буркнул он, — ты всё равно не поймёшь… короче говоря, её шансы теперь пятьдесят на пятьдесят — если доживёт до утра, то далее всё должно улучшиться.

— А могу я там рядом посидеть? — закинул я такую удочку, — я слышал, что поддержка близких людей в таких случаях помогает… не всегда, конечно, но бывали такие случаи.

— Посиди, чеж не посидеть, — милостиво разрешил он, — я сейчас медсестре указание дам, чтоб она тебя не выгоняла.

А по дороге к реанимации я зачем-то ещё спросил:

— У вас богатый опыт, Иннокентий Антоныч — наверно не одну такую операцию провели за свою жизнь…

— Это пятнадцатая, — сообщил он мне, — если ты хочешь спросить, сколько народу выжило после них, то одиннадцать…

— Даааа, — это всё, что я смог из себя выдавить и больше ничего спрашивать не стал.

Антоныч мигом договорился с медсестрой, она сменила крысиную морду на что-то, напоминающее человеческую улыбку, и я уселся опять рядом с койкой, где лежала мама.

* * *

Домой я пошёл часа через три, когда дыхание у неё из прерывистого стало вполне регулярным, а лихорадочный румянец на щеках сменился стандартным розовым оттенком. Пока сидел, делать всё равно нечего было, так я пасьянс начал раскладывать. Колода карт случайным образом у меня в нагрудном кармане обнаружилась. Самую обычную косынку со сдачей по три штуки… и вот что заметил — обычно эта штука сходится в одном случае из десяти, если не из пятнадцати, а тут у меня девять раз из десяти всё удачно сошлось. Странно это…

И ещё одна деталь резанула мне восприятие окружающей действительности — когда я колоду на место засовывал, пришлось переложить ключи от квартиры в другой карман. Так один из этих ключей взял и прилип к моей ладони, как три копейки к магниту… силой пришлось отдирать. Потом пришла медсестра и сказала, что хорошего помаленьку — посидел, пора и честь знать. Я намёк понял и очистил свою табуретку.

Халатик скинул в приёмном покое на ту же скамейку, откуда я его позаимствовал, а далее промаршировал на выход — там стоял РАФик скорой помощи, выгружали очередного болезного н=гражданина, так что пришлось выбираться бочком. Выбрался и совсем собрался на остановку восьмого трамвая, как меня очень крепко взяли за рукав чуть выше локтя.

— Пётр Петрович? — спросил этот гражданин с чугунной какой-то физиономией.

— Точно, — ответил я, — и не надо меня за руку держать, никуда я не денусь.

Гражданин неуловимым движением раскрыл перед моим носом корочки удостоверения и тут же спрятал его обратно.

— Вам придётся проехать с нами.

— Куда? — наивно спросил я, не ожидая ничего конкретного в ответ.

— Там увидишь, — зловеще пообещал гражданин и показал рукой в противоположную от трамвайной остановки сторону, где был припаркован зелёненький почему-то жигуль-пятерка, — садись в машину.

Я вздохнул и залез на заднее сиденье, этот чугунный мужик сел рядом, а водила, очень похожий на этого первого, рванул с места по Заводскому шоссе. А привезли меня, как это ни странно, не в заведение на Малой Воробьевской улице, как я ожидал, а совсем даже к родному институту, но не остановились у входа, а завернули на параллельную Литвинова.

— Выходи, — сказал первый, открыв дверь жигулёнка, — руки назад и пошёл в эту дверь.

Дверь оказалась до боли знакомой — не так давно мы с Аскольдом тут джинсы себе выбирали. Да-да, это был задний вход психо-невралогического диспансера номер два. Внутри меня встретили два дюжих санитара (не те, что нам джинсы продавали, другие) и препроводили в какую-то каморку без окон. Стены тут не были, как мне представлялось, обиты мягкими материалами, обычные кирпичные стены были, покрашенные в светло-зелёный цвет. Я ещё успел спросить у одного санитара, за что меня сюда и на какой срок определили. Ответом было угрюмое молчание…

Глава 18. И снова Камчатка

1983 год, Камчатка, телевизионщики

— Почему опять ты? — спросил Зорин, — других специалистов не было?

— Получается, что не было, — вздохнул я, — короче говоря, всё закончилось тем, что пассажиры того самого рейса КАЛ-007 все живы и здоровы, включая сенатора Макдональда, и находятся в здании елизовского аэропорта.

— Живы, но не совсем здоровы, — возразил мне Зорин, — несколько человек в лазарете лежат.

— Да, — согласился я, — у пятерых небольшие травмы, которые