Хороши в постели - Дженнифер Вайнер

под нечетким снимком улыбающейся Сэнди. Я села за компьютер, чувствуя легкое головокружение, открыла стандартную форму с пробелами для заполнения: имя невесты, имя жениха, имена свидетелей, описание платья. Затем зажала клавишу «Ecs», стерла все, глубоко вздохнула и набрала следующее:

Завтра в церкви Девы Марии Милосердной на Олд-Коллелд-роуд Сандра Луиз Гэрри выйдет замуж за Брайана Перро. Невеста пройдет к алтарю с волосами, заколотыми антикварными гребнями из горного хрусталя, и пообещает любить, почитать и лелеять Брайана, чьи письма она хранит под подушкой и перечитывает так часто, что они стали тоньше крыла бабочки.

«Я верю в любовь», – говорит она, хотя циник приведет все основания, что делать этого ей не стоит. Первый муж ее бросил, второй сидит в тюрьме – той же, где она встретила Брайана, чье УДО начинается за два дня до свадьбы. В своих письмах он зовет Сандру своей голубкой, ангелом совершенства. На кухне, держа в руке последнюю из трех сигарет, которые Сандра позволяет себе каждый вечер, она говорит, что Брайан – принц.

Невесту поведут к алтарю ее сыновья, Дилан и Тревор. Цвет ее платья – морская пена, идеальное сочетание самого светлого синего и самого светлого зеленого. Не белое, цвета невинности, девушки-подростка, голова которой забита сахарной романтикой, не слоновой кости, где белизна смешивается со смирением. Это платье цвета грез.

Что ж, слегка вычурно, малость претенциозно и перегружено. Платье цвета грез? Да там пробу «недавняя выпускница курса писательского мастерства» ставить негде. Следующим утром, придя на работу, я увидела на клавиатуре копию страницы и обведенный жирным красным карандашом неформатный фрагмент. «ЗАЙДИ» – гласила пометка из одного слова на полях, сделанная, вне всяких сомнений, нашим главредом Крисом, рассеянным южанином, которого заманили в Пенсильванию перспективой перехода в более крупное издание (и бесподобной ловли форели). Я робко постучала в дверь его кабинета. Крис знаком разрешил мне войти. На его столе тоже лежала копия моей заметки.

– Вот это. – Тощий палец ткнул в лист. – Это что такое было?

Я пожала плечами:

– Просто… ну, я встретилась с этой женщиной. Набирала ее объявление, но не смогла разобрать слово, поэтому позвонила, а потом приехала к ней и… – Я умолкла. – Подумала, что выйдет неплохой сюжет.

Крис поднял на меня взгляд:

– Правильно подумала. Хочешь продолжить?

И вот звезда родилась… ну, вроде того. Раз в две недели я находила невесту и печатала о ней короткую колонку – кто она такая, какое будет платье, церковь, музыка и последующая вечеринка. Но прежде всего я писала о том, как мои невесты приходили к решению выйти замуж, что побуждало их встать перед священником, раввином или мирским судьей и связать себя навек.

Я встречала молодых невест и старых, слепых и глухих, девочек-подростков, приносивших клятвы первой любви, и циничных двадцатилетних женщин, идущих под венец с мужчинами, которых они назвали отцами своих детей. Я посещала свадьбы, которые были в жизни невест первыми, вторыми, третьими, четвертыми, а однажды даже пятой. Я видела феерию на восемьсот гостей – свадьбу гуляли ортодоксальные евреи, мужчины и женщины танцевали в отдельных залах, и присутствовало аж восемь раввинов (к концу вечера все они щеголяли в сверкающих париках а-ля Тина Тернер). Я видела пару, которая женилась на соседних больничных койках после автомобильной аварии, оставившей женщину парализованной. Я видела, как невесту бросили у алтаря, как ее лицо скривилось, когда шафер, бледный и серьезный, пересек церковь и что-то прошептал сначала на ухо ее матери, а потом и ей.

Какая ирония, понимала я уже тогда. Пока мои сверстники вели модные, полные сарказма колонки от первого лица для зарождающихся онлайн-журналов о жизни одиночек в больших городах, я вкалывала в крошечной провинциальной газетенке, которая в цепочке эволюции СМИ была динозавром глубоко на грани вымирания, да еще и прорабатывала не что-нибудь, а свадьбы. Как старомодно! Как очаровательно!

Но я не смогла бы писать о себе, как делали мои одногруппники, даже если бы захотела. По правде говоря, на ведение хроники собственной сексуальной жизни мне попросту не хватало духу. Да и не было никакого желания выставлять напоказ, пусть даже в печати, такое тело. И потом, секс не интересовал меня так, как брак. Я хотела понять, каково это, быть частью пары, как набраться смелости взять кого-то за руку и перепрыгнуть через зияющую пропасть. Я брала историю каждой невесты – каждый сбивчивый рассказ о том, как они познакомились, куда ходили и когда все поняли, – прокручивала в голове вновь и вновь в поисках торчащей ниточки, невидимого шва, трещинки, которую можно расковырять, чтобы вывернуть эту самую историю наизнанку и вычленить истину.

Если вы читали эту крошечную газетенку в начале девяностых, то наверняка видели, как я маячу где-то с краю на сотне самых разных свадебных фотографий – в синем льняном платье, простеньком, чтобы не привлекать внимания, но нарядном в знак уважения к торжеству. Или сижу среди гостей, с блокнотом в кармане, и пристально всматриваюсь в сотню самых разных невест – старых, молодых, черных, белых, тощих и не очень – в поисках ответов. Как понять, что парень – тот самый? Как можно доверять настолько, чтобы навек связать себя с кем-то и искренне в этом клясться? Как можно верить в любовь?

Спустя два с половиной года свадебного бдения мои заметки умудрились попасть на стол нужного редактора в тот самый момент, когда крупная ежедневная газета моего родного города, «Филадельфия икзэминер», решила сделать вопросом первостепенной важности привлечение читателей «поколения икс», и молодой репортер обязательно приманит их одним только своим наличием. Так они и пригласили меня вернуться в город, где я родилась, и, став их глазами и ушами, следить за жизнью филадельфийской молодежи.

Две недели спустя «Икзэминер» счел, что привлечение читателей «поколения икс» затея совершенно бессмысленная, и вернулся к отчаянным попыткам увеличить тираж среди мамаш-наседок из пригородов. Но ущерб уже был нанесен. Меня уже наняли. Так что жизнь была хороша. Ну, по большей части.

С самого начала единственным большим недостатком моей новой работы стала Габби Гардинер. Массивная древняя тетка с шапкой голубовато-белых кудряшек, в очках с толстыми грязными стеклами. Если я – дама крупная, то она – сверхразмерная. Нам бы, можно подумать, объединиться против общих угнетателей, вместе бороться ради выживания в мире, где любую женщину размера больше М считают уродливой и нелепой. Подумать – и ошибиться.

Габби ведет в газете колонку светской хроники и занимает этот пост, о чем очень любит напоминать мне