Последняя любовь - Элиза Ожешко

— А я и не думал, — возразил Генрик, — что те несколько чудаков, с которыми я тут познакомился, представляют здешнее общество. Из своих скитаний по белому свету я вынес твердое убеждение, что ни одно общество не состоит только из праведников, точно так же, как и из одних негодяев. Натуры изломанные встречаются всюду — это результат дурного воспитания и нелепых предрассудков.

— Да, — согласился доктор, — все дурное и хорошее в людях зависит от воспитания. Зерна истины и добра, зароненные в податливый детский ум, дают прекрасные плоды. И, наоборот, фальшь и глупость калечат ребенка, и он вырастает нравственным уродом. Взять хотя бы Вевюрского. Единственный сын и наследник большого состояния, он рано лишился отца, а любящая мать от одной мысли, что надо сыночка отдать в школу, падала в обморок и истерически рыдала. Понимая, однако, что сыну надо дать образование, она наняла двух гувернанток — англичанку и француженку, которые занялись воспитанием ребенка. И вот мальчик вместо школьной комнаты проводил время в гардеробной, вместо суровой, закаляющей волю дружбы сверстников он должен был довольствоваться обществом двух сентиментальных гувернанток и легкомысленных субреток, а вместо географии, истории, арифметики и геометрии учился французскому и английскому языкам да игре на фортепьяно, а главное, искусству грациозно кланяться. Это была первая ступень образования, после чего нежная мать, осыпав сына тысячами поцелуев и снабдив изрядной суммой денег, отправила его за границу. Там, где другие черпают знания, Фрычо прошел курс салонно-закулисных наук и вернулся домой совершеннейшим денди, виртуозом по завязыванию галстука, знатоком мод и хороших манер. И вы полагает, что из такого юноши может вырасти человек, полезный обществу?

— Конечно, нет, — сказал Генрик. — И это еще раз убеждает в том, насколько необходимо женщинам высшее образование — ведь именно они призваны выполнять священные обязанности матери и благотворно или губительно влиять на развитие и будущность детей.

— По-моему, — подхватил доктор, — этот вопрос в наше время наиболее важный. Женщина-мать! Что может быть священней этого! Она зароняет в душу ребенка семена добрых или дурных наклонностей, она озаряет его первыми лучами света и знаний, она вливает в детское сердце сладость благородных чувств. Материнские слова всю жизнь — как бы долга и мятежна она ни была — звучат в душе человека. Ее нежный голос невозможно забыть. Моя матушка была доброй и разумной женщиной, и я по собственному опыту знаю, что память матери служит нам предостережением и советом, точно глас, идущий с небес. Но чтобы выполнить свой священный долг — вырастить достойных людей, — женщина-мать сама должна быть добродетельна и образованна. До тех пор, пока уделом женщины будет праздность и суета, пока их будут считать куклами, капризными детьми, богинями, цветами, но только не людьми, в обществе не будет прочных устоев и по свету будут порхать Фрычо Вевюрские.

Меж тем танцы кончились. Развеселившихся гостей не привлекала тихая беседа, и они стали упрашивать Регину, чтобы она спела: Фрычо, граф Август и Януш распространили по городу весть о ее изумительном таланте. Регина не заставила себя долго просить, и вскоре ее чистый и сильный голос разнесся по залу. Она пела модную в то время песенку о калине, и чем дольше она пела, тем глубже и выразительней звучал ее голос. Равицкий в задумчивости стоял напротив певицы, и лицо его было бесстрастно.

Регина пела в тот вечер долго, словно испытывала потребность излить свои чувства, которые старательно скрывала от посторонних. Когда она кончила, со всех сторон посыпались комплименты.

— Charmant, délicieux![83] — восклицали дамы.

— Mon Dieu! Vous chantez comme un ange![84] — послышался из глубин кресла голос графини.

Вот смолкает музыка, которой все домогались, словно нуждались в ней, понимали и чувствовали ее, и какую похвалу, кроме банальных комплиментов, можно услышать в светском салоне? Ведь в этом пленительном искусстве равнодушные слушатели ищут лишь чувственного наслаждения. Им безразлично, что вложил в слова своей песни поэт, какие чувства теснятся в груди музыканта. Грустная или веселая песенка, мастерски или просто бойко исполненная, для них все — «charmant» и «délicieux».

— Veuillez prendre mon bras[85]. — Граф Август с важностью подал Регине руку и проводил на прежнее место.

— Не хотите ли лимонаду? После пения это полезно, — с поклоном спросил Фрычо.

— Примите в дар этот цветок, — томно прошептал Януш и протянул Регине лилию, сорванную им в саду при лунном свете.

— Благодарю, — кивнув молодым людям, ответила Регина и с улыбкой подошла к Равицкому. — Должна сделать вам замечание, — сказала она, подавая инженеру руку, — вот уже два дня вы у нас не были.

— Я был занят, — ответил Равицкий, — скоро мне придется отсюда уехать, поэтому надо удвоить усилия, чтобы закончить работу. А вы, я вижу, — прибавил он, — не принимаете участия в общем веселье.

— Я уже давно не танцую, — сказала Регина.

— Что это, каприз, зарок или… причиной тому пережитое горе?

— Я не капризна, — с улыбкою ответила Регина — по таким пустякам зароков не даю, просто настроения нет. Чтобы танцевать, надо чувствовать себя непринужденно и на душе должно быть спокойно, а это бывает только в молодости или когда человек легкомыслен или счастлив.

— Счастлив? — переспросил Стефан. — Но это такое растяжимое понятие. Что вы понимаете под словом «счастье»?

— Вообще или для меня лично?

— Для вас.

— Для меня счастье — это теплая и сердечная семейная атмосфера.

— По-моему, такая жизнь доступна каждой женщине?

— Не всегда, — коротко возразила Регина.

Во время разговора Регина смотрела инженеру в лицо, словно хотела что-то прочесть на нем, но ничего не прочла, — оно было замкнутым и ничего, кроме доброжелательства, не выражало. Стефан тоже не спускал глаз с Регины. На ее лице, как у всякой любящей женщины, лежал отсвет глубокого чувства.

Генрик, подойдя к Регине, спросил, не пора ли домой, и они стали прощаться.

Изабелла едва кивнула Генрику и, поджав губы, проводила его взглядом до дверей.

Ревицкий еще раз пожал Регине руку и сказал:

— До завтра!..

После ухода Тарновских вечер у графини как-то разладился, у Изабеллы и остальной молодежи испортилось настроение. Даже Фрычо притомился — красоваться перед Региной было не так-то легко, и, огорченный ее ранним уходом, вместо того чтобы развлекать, по своему обыкновению, дам, сам стал забавляться с любимым попугаем. Гости постепенно расходились, но час был ранний, и несколько человек уселись за двумя столиками: графиня, Изабелла, еще три дамы и граф Август — за одним, за другим — Равицкий, Витольд, доктор и двое помещиков, которых доктор отрекомендовал Тарновскому как почтенных и серьезных людей.