Новый Нечистый из Самого Пекла - Антон Таммсааре

– Вызволил меня из полиции.

– Каким образом?

– Научил врать как следует.

– Как следует врать? – удивился судья.

– Ну да, велел говорить, что я тайком бежал из России.

– Так вы, значит, не бежали?

– Какое из России, ежели я Нечистый?

Дело принимало интересный оборот. В суде еще раз подтвердилось то, что уже слышали в полиции и у пастора: история о Нечистом, явившемся на землю, чтобы в образе человека обрести блаженство.

Антсову доверенному не стоило большого труда доказать наличие клеветы. Допрос свидетелей оказался излишним, ибо сам обвиняемый признал факты клеветы и лишь не считал себя виновным. «Это происходит оттого, – объяснял Антсов доверенный, – что обвиняемому трудно сочетать уголовный факт с чувством вины. Вообще у обвиняемого наблюдается неполноценное представление о достоинстве и честности человека. Будучи сам христианином и посещая церковь как в дни причастия, так и в другое время, он, однако, считает себя Нечистым. Это несколько меньше и вместе с тем несколько больше того, что позволяет себе простой смертный. У этого человека что-то сдвинулось с места, разумеется в умственном и духовном отношении. Истцом же является человек всем известный и уважаемый, зажиточный гражданин, передовой общественный деятель и верный сын государства, церковный староста, давний любитель бриджа и владелец первого в приходе граммофона. Он друг обвиняемого, который самолично подтверждает это перед судом, что, впрочем, не мешает обвиняемому обливать грязью своего друга. Все это почти наводит на подозрение, что обвиняемый вообще не отвечает за свои поступки. Но с другой стороны, известно, что он – владелец усадьбы и многодетный отец; известно, что, защищая своих детей и жену, он даже пошел врукопашную на медведя. Из всего этого следует вывод, что чувство ответственности у него все-таки есть, хотя и не в полной мере. Итак, следуя закону и праву, суд обязан каким-либо легким наказанием дать обвиняемому понять, что, защищая своих детей от медведя, нельзя в то же самое время бросать тень на честное имя своего друга – отца детей».

Юрка слушал так внимательно, что пот ручьями стекал по его лицу, но ровно ничего не понял. «О чем они говорят так длинно и так красиво?» – думал он про себя. Все это никак не может относиться к его делу. Ну что еще говорить о его деле? Он дал деньги, Антс выстроил дом – вот и все. Почему выстроил. Потому что он его друг. Кто этому не верит, тот все равно ничего не поймет.

Снова вошел судья. Всем приказали встать. Встал и Юрка, который не хотел противиться приказам, хотя частенько не мог взять в толк, к чему эти приказы. Судья что-то быстро прочитал. До Юркиного слуха донеслись только самые последние слова, произнесенные громче, медленнее и яснее других:

– «… условно к двум дням ареста с годичным испытательным сроком».

– Кто? Чего? – промолвил Юрка в недоумении, но не успел опомниться, как откуда-то появился Антс вместе со своим доверенным, и оба, улыбаясь, стали его поздравлять.

– Мне удалось тебя спасти, – сказал Антс. – Сегодня ты правильно сделал, что назвался Нечистым, судья по-иному взглянул на дело.

Юрка все еще не мог ничего сообразить. Но когда Антс взял его под руку, повел к своей бричке на рессорах и велел лезть в нее, чтобы вместе отправиться домой, он понял, что все сошло хорошо. А коли и вправду хорошо, то не все ли равно, как и что. Они уже выехали в поле, когда Юрка сказал:

– Добрый человек этот господин судья, хорошо так спрашивал и…

– Судья добр, да закон крут, он шуток не понимает. Еще чуточку – и ты бы влип.

– Как так влип? – удивился Юрка.

– Ну, если бы выяснилось, что ты на ссуду дом выстроил.

– Так ведь оно и выяснилось, я сказал об этом господину судье.

– Он тебе не поверил.

– Чудно! Сам спрашивает, а скажешь – не верит. Чего же он спрашивает?

– Закон требует. Судья должен действовать по закону.

– Вот оно что. Значит, закон требует, чтобы судья не верил?

– Да, закон требует.

– Кто же придумал такой закон?

– Сами люди. Если ты что-нибудь говоришь, так закон требует, чтобы всегда был свидетель.

– Почему же они у тебя не спросили?

– А ты думаешь, я бы им сказал? Думаешь, я стал бы свидетельствовать против тебя, подтвердил бы, что ты вложил в дом мелиоративную ссуду, сделал бы тебя, так сказать, вором казенных денег? Нет, дружище, ты видно, еще меня не знаешь, если думаешь так. Запомни, что я тебе скажу: такая мелюзга, как мы с тобой, не смеет запускать руки в казенную мошну. Запускают лишь те, на чьей стороне сила и власть. С нас довольно, что мы объегориваем друг друга, ежели посчастливится одурачить иного простофилю. Поэтому мне хоть голову руби, но я не скажу, что ты прикарманил земельную ссуду и выстроил на нее дом.

– Как так прикарманил?

– Конечно, прикарманил, раз дали на землю, а ты построил дом. По закону – это преступление и влечет за собой наказание.

– Ан не повлекло.

– Не повлекло, потому что я не показал против тебя. А от показания избавился только тем, что заявил, якобы ты на меня клевещешь.

– Но я же не клеветал.

– Конечно, не клеветал. Зачем же друг будет клеветать на своего друга. Но я должен был сказать, будто ты клевещешь, иначе бы мне не убедить судью в том, что ты не прикарманивал денег.

– Значит, ты наврал?

– Что ж делать, раз иначе нам не верят. Таков уж человек: наври ему хоть с три короба, сразу поверит, а попробуй сказать правду – засомневается, начнет выспрашивать, дознаваться, требовать свидетелей. На этот раз, слава богу, с тебя подозрения сняты и отделался ты довольно легко: на два дня за решетку, да и то условно.

– Ей-богу, никак не пойму, что это значит, – сказал Юрка, тряся головой.

– Все очень просто. Слушай внимательно: я сказал господину судье, что ты меня оклеветал, а так как это была ложь и у судьи нашлись свидетели, то он поверил. Клеветать нельзя, за это наказывают. Но ты оклеветал в первый раз, поэтому господин судья дал тебе легкое наказание – два дня ареста. Учитывая, что мы с тобой друзья, судья назначил наказание условно, иными словами, тебя посадят только в том случае, если в течение года ты оклевещешь меня еще раз. Просто, не правда ли?

– Да ведь я же на тебя не клеветал.

– Конечно, не клеветал, поэтому и сидеть не будешь. В общем, все в порядке, можно со спокойным сердцем ехать домой.

– Зачем же мы в суд ходили?

– Доказать, что ты не крал ссуды.

– А теперь господин судья верит?

– Теперь верит.

– Ну, раз верит, стало быть и понимает.

Глава десятая

Хотя судебный процесс и закончился для Юрки благополучно, его жизнь день ото дня ухудшалась. Надсаживался он в работе вовсю, а долга выплатить не мог. Рассказал об этом Антсу, спросил совета – что делать? Куда деться с женой и детьми, если он лишится усадьбы? Вот где горе! Антс послушал, послушал и, наконец, сказал:

– Ты работяга хоть куда. Я не дам тебя загубить, как-нибудь выкрутимся.

Юрка продолжал бедовать. Наконец, не осталось никакой надежды, что он сможет возвратить ссуду. Самое Пекло, как и многие другие усадьбы, пошло с молотка, а так как покупателей оказалось мало, то Антс приобрел хутор за ломаный грош, как он сам бахвалился.

– Видишь, Юрка, – сказал он, – говорил я, что помогу тебе выкрутиться, вот и помог. Можешь теперь житгь в Самом Пекле до самой смерти. И бояться больше нечего, что тебя кто-либо тронет. Только сам ты будь мужиком что надо.

– Я в работе мужик хоть куда. Всегда таким был.

– Ну что ж, авось и впредь не подкачаешь.

– Вроде бы так.

– Нужно нам выяснить лишь одно дельце, – продолжал Антс.

– Какое дельце? – спросил Юрка, словно почуяв недоброе.

– Да насчет дома, что мы на ссуду у меня на перекрестке выстроили. Видишь ли, Юрка, ведь он, так сказать, относится к Самому Пеклу, потому что строили его на мелиоративную ссуду, и пока ты в Пекле был хозяином'да владельцем, и дом тебе принадлежал. Он с усадьбой одно, словно часть ее. А нынче в Пекле владелец не ты, а я, ты же становишься арендатором, как и раньше был. Но тогда у тебя дома не было, ты и ссуды тогда не получал, а дали ее тебе, когда ты стал собственником. Не знаю, как ты думаешь, но я полагаю так: ежели ты только арендатор, а не владелец и нет у тебя больше Пекла, то может ли быть у тебя дом, который принадлежит усадьбе, вернее – составляет часть ее? Это примерно, вроде того, как если у тебя, скажем, топор с топорищем и ты его продашь: разве ты скажешь, что топорище, мол, твое, ежели топор продан и за него деньги уплачены?

– Вроде бы нет.

– Стало быть, топорище принадлежит тому, кто купил топор. Так ведь?

– Вроде бы так.

– Ну тогда у нас все ясно. Самое Пекло – топор, а дом у моей развилки дорог – топорище. И так как я купил Пекло, другими словами – топор, то вместе с ними куплено и топорище, то есть дом, о котором шла речь.

– Ну да, усадьба ведь была раньше, чем дом.