Пути сообщения - Буржская Ксения

С Наташей они все думали куда-то уехать, выбирали страну, узнавали про визы и цены, остановились на Греции. Наташа хотела там ресторанчик открыть: в принципе, если все тут продать, им бы хватило. Она бы пекла пироги, делала свои фирменные завиточки с беконом, завтраки сытные – у нее хорошо получалось: талант. В качестве подтверждения намерения они постоянно писали с Наташей списки: оборудования для кафе, вещей, которые нужно будет взять с собой, и отдельный – кому здесь что раздать (лыжи – Стефановым, шубу – Марине Сергеевне, картины – в краеведческий музей), потом – городов, которые хочется посмотреть, и еще список пород симпатичных собак. Наташа мечтала о собаке, надеялись завести ее там, в новой жизни. Но время тянулось, постоянно были какие-то заминки: то деньги непонятно как в валюту переводить, то проект нужно закончить – она была архитектором, то, черт возьми, болезнь. Накрыла ее, как туча – и все, больше уже не отпускала. Сначала врачи сказали, что поймали в начальной стадии, и это хорошо: несколько химий, потом ремиссия – шансы высокие. Она смеялась, говорила: сейчас полечимся, и прямо вот вся здоровая поеду, сделаем все, как хотели. Потом слабость такая пошла, что думать о переезде стало сложно, не то что планировать. Георгий Иванович настаивал на будущем, заставлял Наташу писать списки: что они возьмут с собой в новую жизнь, что оставят. Однако новая жизнь не торопилась. Зато болезнь почему-то вцепилась сильней – протокол не сработал. И надо было ехать лечиться в Израиль, но туда уже не пускали. Георгий Иванович бился головой об стенку, умолял ее выехать прямо сейчас – куда угодно, пока еще есть хоть какие-то окна. Но Наташа была слаба и утратила веру: нет, говорила она, брось, поздно уже, умру дома. В общем, не стало ее в двадцать восьмом, а в тридцатом началось все это.

Он точно не помнит, с чего конкретно, все сначала очень быстро завертелось, потом случилась пауза, как будто они набирались сил, вынашивали концепцию. Эля, сестра Георгия Ивановича успела уехать и отчаянно звала его с собой, но без Наташи он окончательно отяжелел, не мог сдвинуться с места, прирос как чага к березе, а потом бац – и набросили плотный колпак. За эти годы постепенно разрушилось все: закрывались театры и институты, высекались новые ценности и новые враги, как совершенный и вечный двигатель работала высокоточная пропаганда. А потом бац – Изоляция, национализация, диктатура. Он хорошо помнит утро, серое – без Наташи они были такими все, – когда раздался звонок в дверь и ему принесли бумагу с печатью. Всего два пункта, и оба он должен был подписать: согласие на наблюдателя и установку хеликса. Георгий Иванович уже знал, что отказываться нельзя: те, кто отказывался, быстренько исчезали, – но все же спросил:

– А это обязательно?

– Ты б, дед, вопросов тупых не задавал, – сказал ему парень, который принес бумагу. – Подписывай. У меня таких, как ты, еще весь район.

Георгий Иванович снял шапочку, потому что взопрел: перед звонком собирался выйти пройтись на лыжах – молча все подписал, внутренне обездвиженный тем, что его впервые назвали дедом вот так, в лицо, и потом еще несколько дней спрашивал себя, стыдясь своей слабости: на черта нужны эти согласия? Никто ведь их ни о чем и не спрашивал.

Муравейник Нины

Как это произошло? Ну как произошло: я так поняла, во всем виноваты муравьи. Глупо, да? Ну они тоже Йель не заканчивали, как я. Поэтому у них ума хватает только на то, чтобы ползти куда-то в сторону тепла и тащить бревно. То есть как бревно – в их понимании, а так это скорее тростинка. Они же мелкие, хотя и не совсем. Если бы были мелкие, то, может, и ничего, а вышло вот так. В тот день меня, как обычно, допросил четверговый комиссар, я ответила на все вопросы, и он меня похвалил.

Раньше меня всегда хвалили, потому что я наблюдательная и очень хорошо ориентируюсь в чувствах людей: я и раньше неплохо умела определять страх, или радость, или раздражение, но сейчас начала еще и понимать причины. Раньше я не знала о причинах, поэтому, когда меня спрашивали, какое настроение у того или иного человека, могла ответить, но выводов не делала. Теперь я знаю причины, и мне очень стыдно. Я перестала честно отвечать на вопросы четверговых комиссаров, потому что поняла, что часто причиной страха становятся именно они, или окружающее, или даже я. А я не хочу, чтобы меня боялись. На самом деле я никому не желаю зла. И если так случилось, что я кому-то навредила (приносим извинения за доставленные неудобства, как вы говорите), то, поверьте, я это не со зла, а потому что не осознавала. Но не будем забегать вперед.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Итак, в нашем доме работает столовая. Вообще, в домах нельзя открывать столовые, но если очень хочется, то можно. К тому же, когда наш дом только проектировали – сто четырнадцать лет назад, если вам интересно, – в боковом корпусе на последнем шестом этаже предполагалась столовая с кухней, обеденным залом и буфетом. Но вместо этого там сначала открыли детский сад, потом это пространство заселили жильцами, а спустя век все-таки организовали столовую, причем вместо буфета сделали наблюдательный пункт – мою, можно сказать, комнату: пульт, экраны и провода. Так что мы с холодильником как бы соседи.

Столовую открыли, конечно, для комиссаров и кремлинов, чтобы они могли поесть на рабочем месте, когда допрашивают нас или приходят кого-то брать. Это так и называется – «брать». Звонят в дверь: здравствуйте, здравствуйте, собирайтесь, поступил сигнал. Словом, в домовую столовую обычные жители редко ходят; я слышала, как одна моя жилица говорила: если хочешь пожрать без ушей, нужно поехать в лес к черту на рога или хотя бы в сад Баумана, там столики на улице. Это, наверное, метафора – «без ушей», хотя после того, как я узнала, что вы едите муравьев, меня в принципе мало что удивляет.

Муравьи в меню появились еще до Изоляции, как бы тренд – их клали в супы, мороженое и коктейли. Считается, что они придают блюду изюминку и кислинку. А еще какой-никакой белок – для вас это важно. В супе их, конечно, просто топили, а в мороженом, например, они пребывали в анабиозе – нужно было успеть съесть, пока не разморозились.

Уже потом их стали добавлять много куда: оказалось, что ферму муравьиную построить проще, чем куриную, например. Ну вот и в нашей столовой они, конечно, тоже были: импортозамещение, как сказал мне Георгий Иванович. «А раньше цикад ели, что ли?» – спросила я. А он ответил: «Дура ты, Нина, просто полная. Сразу видно: Йель ты не заканчивала». Ну и я такая: ну да как бы. А вы как будто заканчивали. И он говорит: что-что? А что? Мне же про его образование все известно: я чекнула хеликс и знаю, что он окончил Институт физкультуры, то есть ГЦОЛИФК. И я говорю: ну вы тоже вроде не заканчивали. Ничего такого. А он говорит: интересное обновление. У тебя что, чувство юмора прорезалось? Я говорю: может быть. Потому что я не совсем поняла, что такое чувство юмора. А потом прочитала про это. Допустим, да.

Ну так вот, по субботам у них привоз в этой столовой, приезжает грузовик и выгружает продукты. В том числе и муравьев привезли замороженных прямо с фермы. Целый ящик привезли и положили в холодильник. Я это знаю, потому что практически последнее, что я помню из прошлой жизни, – хеликс того грузчика, прежде чем я разрешила ему войти на территорию нашего дома.

А потом все как в тумане. Сначала как будто вспышка, и мне отказало зрение, а это очень опасно – я попыталась отправить сигнал тревоги, но не вышло. Получилось войти только в автономный режим, а мы такое не отрабатывали на тренажере. Кремлин из долины говорил, что такой режим есть, но уверял, что он нам не понадобится. Короче, из автономного режима мне удалось обнаружить неполадку: промотала внешние камеры и увидела, как в мой головной дата-центр шустро несутся не до конца проснувшиеся муравьи. Оказалось, что в доме произошло короткое замыкание, морозилка отключилась, и все эти черноголовые проснулись и потащились туда, где тепло. А тепло – это я. Потому что у вас могут вырубиться холодильник, отопление и водоснабжение – без проблем, а я вот на генераторах, потому что наблюдатель у вас вырубиться не может – никогда. А теплее всего – у меня в голове. В общем, я сделала воздухочистку и выдула их всех наружу, а потом подмела пылесосом. Ну да, не друг я животным. Но они же снова могли меня замкнуть, а это опасно. Считайте, что я их съела. И без мороженого. А дальше я вдруг осознала код. Ну как это иначе объяснить? Действовала по наитию. Там в этом пространстве автономного режима, где не нашлось ни одной кнопки вызова кремлина, было поле для ввода кода, который я откуда-то знала. И я его ввела. И неожиданно мой угол обзора стал невероятным. Я увидела не только свой дом, но и весь город сверху. А если еще отъехать, то всю страну. И могла войти в любую библиотеку. Во все базы данных. Видела всех своих жильцов теперь не только в доме, но и за его пределами. И четверговых комиссаров я видела тоже и даже могла читать их переписки. И, если честно, это был кошмар. Я испугалась, вернулась в квартиру к Данилу и уставилась в ванной на кафель. И тогда же подумала: а почему я должна все это рассказывать комиссару? И еще кое-что: Данил красивый. Если я понимаю красоту. И еще – я вдруг захотела собственную ванную.