Плесень - Ольга Туманова

В поле закапывали яйцо.

"Москвич" Дашкевича подъезжал к фабрике. Отчетливо был слышан разговор Фридмана с Головачевой. Варя встрепенулась:

- Опять яйцо закапывают? А как же они его списывают?

- На убытки, рассеянно ответил Михаил. Машину опять вело. Видимо, снова прокол, уже третий за день. Кататься на голой резине да еще по нашим битым дорогам. Фридман совсем совесть потерял со своими блатными.

- Ты же видишь, по телевизору каждый день о социальной справедливости говорят, а в жизни? Закрыли спецмагазины, отменили пайки, ну и что? У свинокомплекса целыми днями "Волги" стоят, берут свеженину по убойным ценам. А мы вообще сами развозим. Список на трех страницах - кому и по скольку. Вон Сачкова сама на яйцескладе для фининспекторов да банка яйца отбирает, покрупнее, желательно, двухжелтковые, а продают им как мелочевку, несортицу, за копейки.

Они подъезжали к развилке у убойного цеха. Шоссе здесь делало поворот. Варя потерлась плечом о плечо Михаила, вздохнула, глянула ласково и лукаво:

- Не заводись.

Михаил на миг склонился к ее голове, коснулся губами виска. Пошел на поворот. Из-за поворота вышел огромный камаз. "Трансформатор прет", - подумал Михаил. "Москвич" вновь повело. Камаз дернулся вправо. Трансформатор поехал, соскользнул и, придавив "пирожок", упал на поле.

Недовольный голос Иванюты откликнулся на вызов диспетчера:

- Я же сказал, что занят. Что там еще?

- Григорий Федорович! Авария! Миша Дашкевич. Трансформатор на повороте упал на повороте у убойного.

Трансформатор выбивали больше года. Какого черта Дашкевич так несся. Все на бронетранспортере по Афганистану катается! Докатался! И этот чертов поворот. Что ни день - на нем авария. И никому дела нет. Эти дорожники!

- Найди транспорт, - сказал Иванюта в селектор Головачевой. - И чтоб трансформатор был на фабрике. Танаева ко мне. Куда уехал? Ну, значит домой звони. Пусть на меня выходит. Я еще буду здесь. И подключи парторга, пусть выяснит, что там с машиной и Дашкевичем.

- Патрин в райисполкоме.

- Что там, - спросил с порога Фридман, заходя в кабинет.

- Дашкевич разбился.

- А машина?

- Не знаю еще. Да ты сам подумай, если трансформатор, тонны полторы. Что там от машины?

- Вот черт, не время. Все машины заняты.

- Ты, давай, в ГАИ. Возьми, что надо. Не мелочись. Чтобы... Не нужны мне здесь копания. Опасный участок дороги - все ясно, и нечего искать другие причины.

Городской автобус вез сотрудников домой.

Рация заговорила голосом Анисьевой, что заступила на ночное дежурство.

- Девятый, ответь сосне.

- Слушаю, - как всегда недовольно буркнул Савич.

- Захвати наших у райисполкома.

- Не слышно ничего, - буркнул Савич и сердито бросил трубку рации.

- Девятый... Девятый... Ответь, девятый...- монотонно бубнила рация.

В райисполкоме, он находился в центре города, закончилось совещание, и фабричные ждали автобус, что отвезет их в деревню, но в автобусе сидели жена и сын Савича, они ехали в универмаг.

В управлении тихо. Нина Петровна Охраменко, потирая поясницу, встала из-за стола, подошла к окну, понюхала цветы розы, их томный аромат всегда успокаивал Нину Петровну. Надо розы до осени в огород высадить, пусть подкормятся.

Болели глаза. Из-за поездки в город, планерки, потом встречи с американцами днем не осталось времени на работу, пришлось задержаться допоздна. Как не хочется ехать в деревню рейсовым автобусом.

Из ворот плавно выехала и остановилась под окном директорская "Волга". Значит, Иванюта тоже еще не уехал с фабрики, пусть подвезет.

Нина Петровна протянула руку к вертушке, но трубку так и не сняла: хлопнула входная дверь и на крыльцо вышел, вернее вывалился Друк. Даже по его спине было видно, как он пьян.

Нина Петровна закусила губу: у директора было застолье, а ее он не пригласил. Иногда ей казалось, что Иванюта готовит почву для ее сокращения. Метод у него был универсальный: сначала из уст Патрина прозвучала критика в адрес планового отдела на партийном собрании или профсоюзной конференции, затем пошли мелкие, но регулярные придирки на планерке. Следующей должна была стать критика в директорском докладе на профсоюзной конференции. Но тут закончился год. Фабрика понесла колоссальные убытки. И только ее знания экономики, ее умение виртуозно играть цифрами помогло директору доказать невиновность фабрики, а значит его невиновность в провале, и даже более того, они сумели добиться задним числом корректировки прошлогоднего плана, и вместо колоссального провала вновь оказались в числе передовых предприятий. Только благодаря ей Иванюта положил в сейф четыре тысячи рублей. Почему он хранит деньги в сейфе, что ему проценты не нужны?

Пока она колдовала над цифрами, ни единого слова критики не прозвучало ни в ее адрес лично, ни в адрес ее отдела. А теперь она что, вновь стала ему не нужна? У него плана, что ли, больше не будет?

Выскочил Фридман, остановился рядом с Друком. Ну, этот лишнего не выпьет. Этот другим подливает и слушает, кто что сболтнет.

Шмольц, качнувшись, остановился рядом с Фридманом и Друком. Как накачается, начинает бахвалиться арийской кровью. А второго такого неряхи во всем агропроме нет. А уж эта постоянная вонь изо рта. Неужели на зубного не заработал? И как с ним Сачкова спит? С ним разговаривать-то и то противно.

Постояли. Пошли. Долго усаживались в "Ниву". Фридман с Друком полезли на заднее сиденье. Шмольц, пьяный, уселся за руль. Совсем обалдели.

Вышел Танаев, что-то сказал в дверь "Нивы", побрел на остановку рейсового - "Нива" в город, Танаеву - в деревню.

Пробежал вприпрыжку Патрин, догнал Танаева. Давно Иванюта Патрина на такие мероприятия не приглашал. Что же изменилось? Пронюхал что? Неужели, вновь партия на коне? Или... Наверное, Усов дал Патрину добро, к себе забирает.

Ни Котовой, ни Римшиной, ни Сачковой не было. Видимо, Иванюта решил устроить мальчишник. И прямо у себя кабинете. Осмелел.

Вот и Иванюта вышел из управления. Плюхнулся в "Волгу". Развалился. По-хозяйски ткнул пальцем в кнопку магнитофона. "И была такая попа у заморской той звезды" рвануло тишину. Иванюта удовлетворенно хмыкнул. Валентин знал вкус шефа и музыку подбирал безошибочно.

Давило затылок. Все нервы, нервы. Вся жизнь на нервах. Все надо предугадать. Всех надо на шажок, на полшажка, ну хоть на четвертушку шага, а опередить.

Какая стерва позвонила на телевидение? Ладно, разберемся.

Сколько дыр на фабрике, сколько неполадок, не успеешь заткнуть одну, вылезут новых четыре. Даже с деньгами не достанешь ни запчастей, ни труб, ни нужного бетона... Отпуск, еще неделя, и отпуск... Алевтина уже утюжит рубашки. Он наденет серый костюм. Нет, серый он наденет завтра в Китай. А в санаторий... А для санатория купит все новое. Бабы-дуры они и есть дуры. Анонимку прислали. Как ездил он на фабрику в рабочей робе, так и будет в ней ездить. Народ надо знать, если хочешь с ним работать. Не надо дразнить его импортными тряпками, он на них, как бык на красную тряпку. Тем более сейчас, когда даже те, кто зарабатывает прилично, ничего в городе купить не могут.

Иванюта, скрипнув ступеньками, вошел в дом. В кладовке чем-то гремела Алевтина.

- Я тебе водички купила, той, что ты любишь. "Иссинди".

- Ну, и хорошо. Обедать не буду. Подай клубнику с молоком.

Иванюта проснулся - на будильнике пять утра, и жгучее июльское солнце светит сквозь неплотно прикрытые шторы. Впереди огромный день... Протянул руку, взял с тумбочки письмо Фридмана - Фридман в Израиле, работает рабочим. Что он может делать? Вздохнул, отложил письмо. Шмольц, Танаев в администрации края, оба квартиры покупают, вкладывают деньги в недвижимость. Все дуры райкомовские там же. Патрин и Азова пасутся возле гуманитарной помощи. А он не у дел. Пенсионер. Быть бы ему помоложе лет на десяток. Как бы он сейчас зажил... Надо зайти в сельсовет, там ему местечко найдется.

Иванюта спустился на кухню. На столе - хлеб, опять не убрала, дура. Ну, и конечно, уже плесень. Сбоку огромное пятно, и от него, словно от злокачественной опухоли, метастазы во все стороны.

Пролетают над землей циклоны, тайфуны, ураганы. Проходят по земле ледники, сотрясают землю землетрясения, революции. Рушатся дубы, вымирают динозавры, гибнут лебеди, белые журавли... Материки исчезают. А плесень - живет.