Хижина дяди Тома - Гарриет Бичер-Стоу

— Скажите, — без обиняков спросил сенатор, — решитесь ли вы дать приют несчастной женщине и ребенку, которых преследуют охотники за невольниками?

— Полагаю, что да, — ответил Джон решительно.

— Я тоже так полагал, — сказал сенатор.

— Если они явятся сюда, — произнес Джон, выпрямляясь так, что все мускулы его атлетического тела заиграли, — им придется иметь дело со мной! А затем, у меня семеро сыновей, все шести футов ростом, они тоже будут рады встретить этих господ. Передайте им от нас привет. Пусть сунутся сюда, если захотят… И чем скорее, тем лучше. Нам все равно.

Он расчесал пальцами копну волос, покрывавших его голову, словно соломенная крыша, и разразился веселым смехом.

Еле передвигая ноги, полумертвая от усталости, Элиза с трудом дотащилась до дверей, держа на руках спящего ребенка. Джон поднес к ее лицу светильник, и у него вырвалось какое-то подобие рычания, выражавшее жалостливое сочувствие. Он распахнул дверь комнатки, примыкавшей к большой кухне, в которой они находились.

— А теперь, милая моя, — сказал он, — вам больше нечего бояться. Пусть явится кто угодно, мы сумеем их встретить! — добавил он, указывая на карабины, висевшие на стене. — Людям, знающим меня, известно, что плохо придется тому, кто попробует увести из моего дома гостя вопреки моему желанию. А теперь, дитя мое, спите спокойно, как если б ваш сон охраняла родная мать.

Он вышел из комнаты и запер за собою дверь.

— Она очень хороша, — сказал он, обращаясь к сенатору. — Но, увы, нередко именно красота и заставляет их бежать, если они честные женщины. Поверьте, я знаю, как обстоит дело.

Сенатор коротко, в нескольких словах, рассказал историю Элизы.

— Что вы говорите! Возможно ли? Я готов богохульствовать, слыша о подобных вещах! — воскликнул честный Джон, вытирая мозолистой ладонью глаза. — Должен вам признаться, сэр, — продолжал он, обращаясь к сенатору, — я годами не посещаю церковь, потому что священники с амвона проповедуют, будто Библия допускает рабство.

Джон откупорил бутылку пенистого яблочного вина и налил сенатору стакан.

— Вам следовало бы остаться здесь до утра, — предложил он радушно, обращаясь к своему гостю. — Я позову свою старуху, она в одну минуту постелет вам постель.

— Благодарю вас тысячу раз, дорогой друг, но я должен сейчас же ехать, чтобы успеть к дилижансу, который идет в Колумбус.

— Если так, я провожу вас и покажу другую дорогу. Она лучше той, по которой вы приехали.

Джон оделся и с фонарем в руке провел своего гостя по дороге, которая огибала его дом. Уезжая, сенатор вложил ему в руку десятидолларовую бумажку.

— Для нее, — произнес он коротко.

— Хорошо, — так же коротко ответил Джон.

Обменявшись рукопожатиями, они расстались.

Глава X

Отправка товара

Серое, невеселое утро заглядывало в окно хижины дяди Тома. Лица у всех обитателей хижины были печальные. Маленький столик, покрытый белой гладильной простыней, был пододвинут к самому очагу. На спинке стула висела грубая холщовая сорочка, на столике перед тетушкой Хлоей была разложена вторая. С бесконечным вниманием и заботливостью расправляла и разглаживала она каждую складку, время от времени отрываясь от своего дела и утирая рукой слезы, стекавшие по ее щекам.

Том, подперев голову рукой, сидел подле нее. На коленях у него лежала раскрытая Библия. Ни один из них не произносил ни слова. Было очень рано, и дети еще спали в своей грубо сколоченной кроватке.

Поднявшись, Том подошел к постели ребят, чтобы взглянуть на них.

— В последний раз… — проговорил он.

Хлоя не ответила, но утюг скользнул взад и вперед по грубой рубахе, хоть она и была уже такой гладкой, какой только могли сделать ее женские руки. Вдруг, с жестом отчаяния, она опустилась на стул и громко зарыдала.

— Я знаю, — повторяла она, — знаю, что нужно смириться! Но разве я могу смириться?.. Если бы я только знала, куда тебя увезут, как будут с тобой обращаться!.. Госпожа хоть и уверяет, что постарается через год или два выкупить тебя… но известно: кого увозят на Юг, те никогда не возвращаются. Там убивают негров. Знаю я, как с ними обращаются на плантациях!

— Бог тот же и там и здесь, Хлоя.

— Хорошо, пусть будет так, — сказала Хлоя, — но бог иногда дает свершаться страшным вещам… Боюсь, что я не найду в этом большого утешения…

— Я должен благодарить бога, Хлоя, за то, что продан я, а не ты и не наши дети. Здесь вы в безопасности. Все дурное, что может случиться, обрушится только на меня…

— Нет, это несправедливо! — вскрикнула тетушка Хлоя. — Этого не должно быть! Хозяин не имел права за свои долги расплачиваться тобой. Ты заработал для него вдвое больше! Он был обязан освободить тебя, давно должен был освободить! Верно, ему трудно пришлось, но все же он дурно поступает. Никто меня не уверит в обратном. Такого преданного человека, как ты!.. Все его дела ведь ты делал! Да, он был тебе дороже жены и детей… Продать любовь, продать кровь сердца, лишь бы развязаться с ростовщиком! Это дурно, очень дурно с его стороны!

— Хлоя, если ты любишь меня, не говори так. Подумай о том, что мы, может быть, никогда не увидимся. Бранить хозяина — это все равно, что бранить меня. Ведь его положили ко мне на руки, когда он был еще совсем крошкой. Мой долг был все делать для него, это ясно; а он не обязан был думать о бедняге Томе. Ведь хозяева привыкли, чтобы на них работали, и естественно, что они даже не замечают искренней преданности. Но наш хозяин много лучше других. Я знаю, он не продал бы меня, если бы у него был другой выход…

— Как бы то ни было, он не прав, — твердила Хлоя, руководствуясь только своим непосредственным чувством справедливости. Это была одна из основных черт ее характера. — Я не умею объяснить тебе, в чем он не прав, но я чувствую, что он не прав… Эх, да к чему слова! Сейчас я выну из печки пирог и накормлю тебя хорошим завтраком. Кто знает, когда тебе придется снова вкусно поесть.

Чтобы отдать себе ясный отчет, как велики страдания негров, которых продают на южных невольничьих рынках, необходимо вспомнить, что все они глубоко и нежно привязаны к семье, к дому, к месту, где живут, и очень тяжело переживают разлуку с близкими. Прибавьте к этому все ужасы, которые им внушались с детства: быть проданным на Юг — это самая страшная угроза, стоящая перед глазами негра с самого раннего детства, самая большая кара, которой его пугают. Угроза бичевания, пытки кажутся им менее страшными, чем перспектива быть отправленными к низовьям реки. Нам самим приходилось быть свидетелями того, как выражались эти чувства. Мы видели, какой ужас отражается на лицах негров при одной мысли об этом. Мы знаем, какие чудовищные истории они рассказывают в часы вечернего досуга о «низовьях реки», которые кажутся им пределом

Неведомой страны,

Откуда нет возврата…

Нам случалось беседовать с неграми, бежавшими от своих хозяев. Многие из них рассказывали, что бежали от сравнительно хороших хозяев и подвергали себя всем ужасам, связанным с бегством, только под влиянием отчаяния, в которое приводила их одна мысль о возможности быть проданными на Юг.

Скромный завтрак, дымясь, стоял на столе. Миссис Шельби освободила на этот день тетушку Хлою от ее обязанностей на кухне. Несчастная женщина собрала все свои силы, чтобы приготовить прощальную трапезу для мужа. Она зарезала и изжарила лучших своих цыплят, маисовая лепешка была испечена по вкусу Тома. Кроме того, тетушка Хлоя вытащила какие-то таинственные бутылки и консервы, хранившиеся на самый торжественный случай.

— Хороший у нас сегодня будет завтрак! — сообщил своему брату маленький Мос и в ту же секунду схватил со стола кусок цыпленка.

Хлоя сильно дернула его за ухо.

— Подумайте только! — с возмущением крикнула она. — Набрасывается, как обжора, на последний завтрак, который отцу придется съесть дома!

— О Хлоя! — мягко остановил ее Том.

Дети притихли, поглядывая то на отца, то на мать. Одна только малышка цеплялась за юбку матери, испуская короткие, требовательные крики.

— Ну ладно, — проговорила Хлоя, краем передника утирая глаза и беря девчурку на руки, — ладно, кушайте, кушайте… Том, это мой самый лучший цыпленок… И вы, бедные мои ребятишки, тоже получите свою долю.

Ей не пришлось дважды повторять своего приглашения. Мальчики с похвальной поспешностью подбежали к столу. И были правы, иначе поставленным на столе яствам, пожалуй, не было бы уделено достойного внимания.

— А теперь, — сказала Хлоя, торопливо подымаясь из-за стола, — я займусь твоими вещами, Том. Кто его знает, еще, пожалуй, все отберут. Все они такие… подлецы и только… Видела я таких! Вот погляди: в этот угол я кладу теплую фуфайку на случай, если разыграется твой ревматизм. Береги ее, никто тебе не припасет новую… Вот тут старые рубахи, а там — новые. Вчера вечером я надвязала твои чулки и сунула туда клубочек со штопкой. Но, господи боже ты мой, кто заштопает их тебе в следующий раз? — И тетушка Хлоя, снова поддаваясь приливу горя, уткнулась лицом в крышку сундучка и заплакала. — Как подумаю, что ни за здоровым, ни за больным никто уж за тобой не будет ухаживать! А тут еще будь благочестивым и покорным!.. — приговаривала она.