Два апреля - Алексей Кирносов

Острота желания прошла, новости были рассказаны, анекдоты тоже. Не хотелось гулять по улицам и ландшафтам, продуваемым промоклым нордостом. Хотелось читать, но книг не читали по невысказанному согласию. Это было бы предельно скверно - сидеть друг против друга и читать книги. Играть в шашки - это прилично. Прилично, потому что вдвоем.

Он старался не думать, порой это удавалось, но чаще - нет, и тогда в груди холодело. Неужели так будет всегда? Шашки, потом домино, потом карты, потом бутылка и, наконец, - крах. Крах, тьма и пустота, ничто. Он смотрел на ее красивое холодное лицо и старался угадать, думает ли и она о том же. Никакого смятения не было в ее лице. Ее радовали выигрыши и огорчали проигрыши. Она стремилась выиграть во что бы то ни стало, а он переставлял шашки не задумываясь. И подолгу смотрел на нее.

- Что это ты меня разглядываешь? - спросила Марина.

- Хватит, - сказал он.

Смешал шашки, закурил и отошел к окну. Незамазанное стекло подрагивало от ветра. Дым прилипал к нему, стекал вниз, подобно мутной воде.

- Жаль, - услышал он насмешливый голос. - Я бы выиграла эту партию.

- Партия проиграна, сказал он не оборачиваясь. - Кончено.

- Наша партия и не начиналась, - насмешливо отозвалась Марина, и он понял, что она давно думает об этом и уже все для себя решила. - Зачем ты выдумываешь какую-то любовь? Любовь нас с тобой и крылышком не задела. То, что у нас было, по-русски называется... - Он услышал, как хрустнули пальцы. - Все остальные слова для маскировки.

Он погасил окурок о стекло.

- Как же ты согласилась на это?

- Как? По глупости. Ты был силен и настойчив. Я потеряла голову и приняла одно за другое. Поверила, что любишь. Стала соответствовать. Это наша женская роль в жизни - соответствовать...

- Пожалуй, - сказал он, думая о другом.

- Тебе было легче. У тебя заботы - корабли, друзья, призвание, гражданский долг. Ты задумываешься о высоком смысле жизни, тебе мало просто приятно прожить ее. Ты обдумываешь все что угодно, кроме главного. Ты брякнул: выходи за меня, Марина, замуж.

- Я сказал искренне.

- А разве я сомневаюсь? Ты не лжешь. Даже из милосердия, когда это нужно. Ты не умеешь лгать. Ты всегда прямой. Это скучно и... неверно. Ты знаешь, что у тебя третий день написано на лице?

- Представляю, - невесело усмехнулся Овцын.

- Думаешь, мне, женщине, сладко это наблюдать?

- Не думаю. - Он подошел к столу, распечатал пачку, закурил.

- Дай и мне, - сказала она.

Он подал ей зажженную сигарету, взял себе другую.

- Когда ты предложил мне замужество, я чуть было не согласилась. Подумать, что я за принцесса, чтобы отказаться от такого мужа? - Она морщила лицо, передвигала сигарету языком из одного угла рта в другой. - К тому же мне бешено нравится твое тело. Как и тебе мое. Я буду тосковать по твоему телу. Но замуж выходят не для того, чтобы лежать, обнявшись. Ты понимаешь меня?

- Расходиться будем сегодня? - тупо спросил он, ничего еще не поняв, и подошел к кровати. - Я могу уехать на теплоход.

Марина засмеялась и ногой спихнула с кровати шашки, приподнялась и привлекла его к себе.

- Ты мое чудовище, я люблю тебя каждым мускулом, каждым нервом... Ты мой, пока не уплыл в Арктику...

На вопросы экзаменаторов он отвечал сердито, не задумываясь, но ему поставили отличные оценки. Речные премудрости не слишком отличаются от морских, которые за пятнадцать лет въелись не только в память, но и в самую кровь. Когда кончились экзамены, Крутицкий всем пожал руки, поздравил и сказал значительно, как бы сообщая великую тайну, что московское начальство одобрило начинание капитана Архипова. Вернувшись домой, ввалились капеллой в каюту Овцына, выпили по рюмке за начинание, потом по другой за новые дипломы. Изыскивали повод для третьей, но тут вахтенный доложил, что к капитану пришли. Гости удалились, оглядываясь на недопитое. Овцын сообразил, что пришли корреспонденты московской кинохроники, подумал, что надо бы убрать со стола посуду, - да ладно. Не без причины поставлена, стыдного тут ничего нет.

Небритый мужчина где-то на середине четвертого десятка по возрасту, одетый в просторное и долгополое пальто, зашел первым, сказал:

- Здравствуйте, товарищ капитан.

Этот костлявый субъект с цепким взглядом сразу не понравился Овцыну. Не торопясь ответить на приветствие, он рассматривал его коллегу. Девушка казалась некрасивой, нескладной. Но нескладность эта вызывала симпатию. Девушка была нескладна по-своему. Мол, какое вам дело, мне так нравится. Глядя на девушку, Овцын смягчился, и уже костлявый не был так неприятен. Он подумал, что трудно ей будет в плавании, такой хрупкой, легенькой и ухоженной... Он сказал:

- Милости прошу. Снимайте пальто. Крючки у двери.

Корреспонденты разделись, сели к столу.

- Мы от центральной кинохроники, - представился костлявый. - Нам поручено сделать киноочерк об арктическом плавании речных судов. Арктическом плавании речных судов, - раздельно повторил он и покачал головой.

- Меня предупредили, - кивнул Овцын.

- Это очень интересная тема и совершенно не затронутая кинематографом, - продолжал костлявый. - Понимаете, с сорок седьмого года через неприступную Арктику ходят речные суденышки, а широкий зритель об этом ничего, в сущности, не знает.

- Это я немножко понимаю, - сказал Овцын.

- Вот и прекрасно. Я оператор и, видимо, буду режиссером этой картины. Зовут меня Згурский Вадим Викторович.

- Очень приятно. Овцын посмотрел на девушку.

Девушка разглядывала бутылки, пустые стопки, бумажки от конфет. Она молчала.

- Со мной сценаристка, - сказал Згурский. - Эра Николаевна Левтеева. Хорошая журналистка, несмотря на молодость. Ей доверяют большие темы... Эра!

- Да? - Девушка вскинула голову.

- Разговор о тебе.

- Я слышу, - сказала она. - Знаешь, Вадим, у меня все меньше охоты кататься на этом шикарном лайнере. Что мы здесь, увидим? Надо выбрать рабочий корабль. Грузовой, что ли. Или какие они еще поведут. Там не затеряешься в интерьерах. И люди, наверное...

- Продолжайте, - сказал Овцын.

- Рельефнее, - сказала она без смущения. - Как и везде, где труднее. Не думаю, чтобы вам тут было очень уж трудно.

- Будьте снисходительны, Иван Андреевич, - сказал Згурский. - У Эры такая манера разговаривать. Вежливость и такт для нее не существуют. Они придуманы для других. Самолюбие собеседника - это досадное неудобство, мешающее работать. Это для нее мелочи, которые следует отбросить, ибо они затемняют главное.

- Мы приехали работать, а не демонстрировать свою учтивость, - сказала Эра. - Всему свое время. Иван Андреевич меня прекрасно понимает и не обижается. Зря ты делаешь сноски.

Овцын, очень чувствительный ко всему, что касалось «Кутузова», на этот раз и в самом деле не обижался. Во-первых, журналистка говорила искренне, заботясь о своем деле. Во-вторых, она говорила чепуху, которую не трудно опровергнуть. Впрочем, опровергать ее он не собирался. Наоборот.

- Нам будет не очень трудно, - сказал он. - И если вы приехали, чтобы испытать арктические невзгоды и лишения полной мерой, тогда дожидайтесь другого судна. Например, самоходной баржи, - сказал он. - Там вы будете бороться с трудностями с утра до вечера. Всю ночь с вечера до утра тоже будете бороться, можете мне поверить, я на них плавал. Первые дни это бодрит и вселяет гордость: вот я какой, все мне нипочем. Потом надоедает. Уже в середине рейса бесит. Самое отвратительное, что думаешь только о том, как бы уберечь судно и себя. Думать о чем-нибудь другом нет времени и сил. Но вряд ли самоходка сможет взять двух пассажиров - там нет ни одного квадратного фута лишней площади.

Сказав последнюю фразу, он вдруг заподозрил себя в том, что уговаривает людей остаться, умолк и внутренне обругал себя.

- Видишь? - сказал Згурский.

- Слышу, - кивнула Эра. - Иван Андреевич хочет сказать, что мы не сможем работать на грузовом судне. Это печально... Печально, если это так, -повторила она.

«Она еще и сомневается, - раздраженно подумал Овцын. - Была ли она когда-нибудь севернее Архангельска? Вряд ли. Иначе знала бы, как это важно для работы - сухая одежда, нормальная еда, удобное помещение и теплое, извините, отхожее место. Без этого ты будешь думать не о своем сценарии, а о том, что у тебя вода в сапогах, и в тесной каюте грязь, и кок сегодня опять выдаст вместо обеда холодные консервы, потому что у него бачки слетели с плиты. И о том, где присесть написать пару строчек, ты тоже будешь думать, и где переодеться - тоже. Впрочем, ни один серьезный капитан не возьмет эту девочку на самоходку».

- Да... - произнес Згурский. - С такой площадки, как самоходная баржа, стихия выглядела бы колоритнее, чем с комфортабельного теплохода. Даже не знаю, как решить... Почему вы молчите?

- Я сказал достаточно, - ответил Овцын, продолжая злиться.

Этот долговязый перебирает суда, как скупая домохозяйка скумбрию на одесском базаре. Что он знает о стихии? Арктическая стихия и с океанскими судами, снабженными дополнительным поясом обшивки, обращается, как с папиросными коробками. Сжатие - и парохода нет. Команда сидит у полыньи на чемоданах. Капитан упаковывает в непромокаемую бумагу судовые документы. Закоренелый пройдоха-боцман придумывает, какое у него в каюте имелось ценное личное имущество. За него заплатят страховку. А этот костлявый еще опасается, что ему не хватит колорита...