Пеший камикадзе, или Уцелевший - Захарий Калашников

не один же пришёл, но никого не заметил. От этих мучительных действий на глаза навернулись слёзы, ужасно хотелось проморгать, аж бросило в пот, но он только свёл брови и ничего не ответил.

— Поднимайся!

— Ты поговорить хотел? Поговори и иди. Я так послушаю!

— Ну, ты, псина! Ведёшь себя, как не мужик! — сказал Муса.

«Ну, что с ними не так, а? — подумал Егор первым. — Что за обращение такое: шлюха… сука… псина? С кем они так у себя привыкли разговаривать грубо? — припомнил он и последние слова Берга. — С жёнами, что ли? И почему в таком роде к однополым себе…»

По другому поводу Егор даже не имел чёткой позиции: он вообще обязан подниматься из постели, когда с ним говорят? Тем не менее, сказал первое, что пришло в сонный ум.

— Откуда тебе знать, как ведут себя мужчины? Думаешь, называя меня сукой, делает тебя одним из них? Говори, зачем пришёл и проваливай!

— Ты мне не нравишься! — очень просто сказал Аллагов.

— А что, здесь конкурс красоты? — просыпалось природное хамство Егора. — Я здесь не за тем, чтобы тебе нравиться.

— Не притворяйся, ты меня понял…

— Ну, знаешь, ты тоже не в моём вкусе!

В темноте кто — то гоготнул, как придушенный подушкой. Аллагов, вразрез внешней грозности, которую добавлял сиреневый мрак, смутился.

— Я смотрю за тобой, — совсем растратив ярость, сказал Муса. — Только ты… — погрозил он пальцем или кулаком, Егору сложно было различить. — Я тебе плохо сделаю!

Вопреки скудости произнесённых слов и их скучности, намерения Мусы Егор воспринял как угрозу убийством. Так показалось Егору. Ему вообще такие предостережения не нравились, он давно воспитал в себе отношение к подобным обещаниям, считая, если решился делать — делай, незачем угрожать.

— Ну, ты, Аллагов, похоже, совсем дундук! — повеселел Егор. — У меня руки нет и ноги, мне без них плохо! А твоё плохо — для меня — даже хорошо. — Сказал Бис, уже совсем всё решив о злонамерениях.

— Вай, бля! Я последнее тебе делаю внушение: потеряйся, понял, да?!

— Предупреждение, долдон, не внушение! — поправил Бис. — Учи русский!

— Я предупредил! Делай вещи, пока не поздно! — сказал он, удаляясь.

В след за Аллаговым, в темноту затопала ещё пара берец.

— Слышь, Магомед, что такое — долдон? — послышалось в хрусткой темноте.

— Хуй его знает, Муса?! Наверное, оскорбление такое? В интернете глянь!

На соседних кроватях заворочались люди. Егор некоторое время лежал тихо, неподвижно, казалось, не дыша и не моргая. Словно вышел из неудобного неуютного тела осмотреться сверху, и вернулся обратно думать, что ему делать, и не успел, с лёгкостью уснув.

Следующим утром Джамалдаев без разговоров отправил Биса к Зазиеву. Проведённая в протезах ночь не лучшим образом сказалась на самочувствии, Егор тяжело прошёл мимо Сулима, почему — то подумав: «Знает ли Сулим о его конфликте с Бергом?» и «Какой будет их, с Бергом, встреча сегодня?», но в это утро Кобергкаева не оказалось. Его подменял Аюб Текуев из одного с Егором весеннего «призыва». Они перекинулись фразами, на которые тот ответил уклончиво, то ли с явным нежеланием, словно тоже предупреждённый, то ли тоже заключивший пари на русского — не болтать.

Голиаф был привычно хмур. Тутыр, напротив, — впрочем, как и при первой встрече, — весел и улыбчив, может быть, даже больше обычного. Поглядывая на Биса красивым лицом, он, казалось, вспоминал о случившемся с Бергом. Может, радуясь сходству шрамов, вроде: «…а Кобергкаев… Маир — тебе не родственник, часом?!», а может, ещё утром потешался над Бергом, разглядывая пострадавшее лицо и, безусловно, гордость, задевая самолюбие: «Что, брат, словил пулю, не прошедшую канал ствола?! Похоже, калека стрелять не может, думает, пулю так… вколачивать надо!»

«…А может, — думал Егор, высоко оценив себя, — восхищён сноровкой калеки»…

— Ствол у тебя? — спросил Тутыр.

Бис кивнул.

— Хорошо, — улыбнулся он красивыми зубами. — Можешь считать, что добыл в бою!

«…Весь он какой — то неприлично красивый для «солдата», — на секунду подумал Егор.

— Работаем по привычном плану! — коротко проинструктировал Голиаф, сев в машину, которая будто гнедой жеребец привстала на одно колено под весом хозяина в боевых доспехах.

«Интересно, — в своих мыслях находился Бис, совершенно далеко от происходящего. — У библейского «Халка» был конь? Или, может, колесница?»

В машине снова закрутилась осетинская пластинка. Маршрут был новый, как и водитель, и Голиаф всякий поворот указывал Аюбу рукой, не всегда вовремя, но всегда целиком перекрывая Егору обзор видимости в лобовом стекле машины так, будто утреннее кислое солнце на время кубарем падало за горизонт и стремглав проносилась короткая летняя ночь.

Дни закрутились погожими и похожими друг на друга, как Берг и Кибо (такой позывной получил Бис, коротко от «киборг»), которых во взводе Зазиева в шутку прозвали близнецами. В отличии от первого, второму прозвищу Бис не обрадовался, а Кобергкаев пока об этом ничего не знал потому, что во взводе после конфликта не появлялся. Официально, числился на больничном. А «Кибо» был выбран не случайно, как излюблено выражались местные — в оперативных целях, которых на Донбассе оказалось много и разно. Второй причиной такого позывного стало присутствие в донецком аэропорту украинских военных, которых местные прозвали «киборгами», конечно же, за живучесть, а не содержание у тех в организме машинно — человеческих компонентов.

Был и другой вариант от «Киборга», но Егор отмёл его сразу. Лично предложил — «Водопад» или «Инженер», но, первый, оказался водовозом в батальоне, а второй — имелся в какой — то особой спецгруппе, не то в «Оплоте», не то в Русской православной армии, и тогда Бис махнул протезом, решив: лучше так, чем по марке производителя бытовой электроники в том варианте, в котором почти незаметна разница с Бергом. Такому сходству Егор категорически противился, достаточно было того, что дразнили двояшкой.

На что — то другое Егор уже не рассчитывал, подозревая, что на редком фронте с фантазией был порядок, а в роте кавкасионного типа с ней, пожалуй, как на всём Кавказе всегда было печально в силу традиционного аскетизма и религиозной философии. Однако, он ошибся.

Как оказалось, лакец Аюб Текуев по названию любимой песни «Пепел к пеплу» известного немецкого коллектива выбрал позывной «Аше», который здешние полиглоты зачем — то перевели на русский, решив, что так будет патриотичнее, на ряду, а вернее в одном строю, с греческим «Омегой», остзейским «Бергом», арабским «Зелимом», дисишным «Бэтменом», библейским «Голиафом» и красавчиком «Тутыром».

Аше был взбешён до побелевших сбитых костяшек кулаков, скрученных канатом желваков на скулах и вздувшихся под бородой — ширмой, но, в финале всей