Путь истины. Очерки о людях Церкви XIX–XX веков - Александр Иванович Яковлев

скорбей, потому что еще более грехов и страстей; но страдания, происходящие от наших грехов, не составляют сами по себе креста христианского. Честолюбивый мучится ненасытимым желанием отличий и преимуществ; завистливый снедается скорбию о благе ближнего; сластолюбца терзает невозможность удовлетворять своим нечистым вожделениям; все сии и им подобные люди страдают и нередко более тех, кои страдают правды ради: между тем кто не признает их страданий произвольными мучениями греха, заслуживающими не уважение, а укоризну?» (63, с. 40). В то же время в адрес пламенного проповедника раздавались критические замечания, его упрекали как за сугубо философское обоснование догматических положений христианской веры, так и за недостаток аналитичности. Строгие ревнители благочестия даже подозревали архимандрита Иннокентия в «неологизме», и было проведено негласное дознание относительно его образа мыслей (что неудивительно в царствование строгого императора Николая I).

В Духовной Академии архимандрит Иннокентий читал основные богословские предметы – апологетику, экклезиалогию (наука о Церкви) и догматику. В своих лекциях он использовал не только труды Отцов Церкви, но и иностранную богословскую литературу, католическую и протестантскую, привлекал материалы западных ученых по философии, истории, археологии, эстетике. «На профессорской должности Борисов был не сухим теоретиком… но оратором, который воодушевлен и увлечен своим предметом и умеет также воодушевлять и увлекать им своих слушателей… – вспоминал один из бывших студентов академии. – Лекции его были глубоко обдуманы и излагались в стройной систематической связи… Он смело касался рационалистических идей, конечно, оценивал и критиковал их, как прилично наставнику Духовной Академии, но и не ратовал против них, как фанатик. Студенты были увлечены этими лекциями, заслушивались их и выходили из класса в полном очаровании от них» (цит. по: 158, т. 1, с. 442). По строгому отзыву протоиерея Георгия Флоровского, в своих богословских лекциях владыка Иннокентий «не был самостоятелен», заимствуя систему католических школ (191, с. 197).

Но при некоторой эклектичности содержания его лекции производили впечатление «фейерверка таланта», увлекали «живостью воображения». «Нет, не наука, как ни близка она была знаменитому иерарху, а искусство, высокое искусство человеческого слова, вот в чем состояло его истинное призвание», – писал о владыке митрополит Макарий (Булгаков) (цит. по: 191, с. 198).

Важнейшим делом своим владыка считал воспитание душ людских. В одном из слов в Великий пяток преосвященный Иннокентий особо обратил внимание слушателей на силу греха: «Он кажется минутным забвением долга – и возмущает целую вечность; совершается на малом пространстве земли, но потрясает все небеса; вредит, по видимому, одному человеку, и Сам Сын Божий должен страдать для изглаждения его!.. Поклонения грешников своему распятому Спасителю могут иметь смысл и значение только тогда, когда они соединены бывают с твердой решимостью не идти более путем беззакония, возлюбить чистоту совести и исправить свою жизнь» (64, с. 63, 65).

Заслужив славу отличного профессора и проповедника, Иннокентий выполнял и менее видные обязанности – ревизора духовных учебных заведений в Тверской и Олонецкой епархиях, члена цензурного комитета при Духовной Академии. Ученые труды и заслуги его были отмечены денежными наградами, бриллиантовым крестом и орденом святой Анны 2-й степени.

С 1830 по 1839 год святитель Иннокентий пребывал в должности ректора Киевской духовной академии. В эти годы по общему признанию академия испытала расцвет и подъем в уровне обучения. Новый ректор коренным образом изменил систему обучения: прежде всего отменил преподавание предметов на латыни, расширил и обновил учебную программу, включив в нее естественно-научные дисциплины. В Киеве личность ректора как проповедника и ученого-энциклопедиста пользовалась общим уважением. По его инициативе было благоустроено здание академии, пополнена библиотека, улучшено питание студентов, в 1837 году основан духовный еженедельный журнал «Воскресное чтение» для широкого круга читателей. Благодарное студенчество переживало то же «философское возбуждение», что и их собратья на берегах Невы.

Вокруг архимандрита Иннокентия сплотились его единомышленники и друзья, разделявшие его стремление поднять уровень образования священнослужителей до постижения важнейших вопросов современной науки. А его интересовало все – от нумизматики, минералогии и ботаники до сельского хозяйства, астрономии и военного дела. Священник И. М. Скворцов, профессор Духовной Академии, писал другу-ректору: «Философия во всей ее силе нужна в академии. Это потребность века, и без нее учитель Церкви не будет иметь важности пред своими учениками» (цит. по: 158, т. 1, с. 443). В своей деятельности архимандрит Иннокентий, добрый по характеру, в необходимых случаях проявлял твердость. Например, в письме к обер-прокурору Святейшего Синода С. Д. Нечаеву он резко осудил практику частого перевода преподавателей, что крайне вредно отражалось на обучении (158, т. 1, с. 593). Ему принадлежит почин издания «Деяний Вселенских и Поместных Соборов», подготовки описания монастырских библиотек и собирания там рукописей.

В Киеве, как и на невских берегах, слушатели академии пленялись лекциями ректора. Один из студентов вспоминал позднее о своем учителе: «Это был человек в собственном смысле гениальный: высокий, светлый, проницательный ум, богатое, неистощимое воображение, живая и обширнейшая память, легкая и быстрая сообразительность, тонкий, правильный вкус, дар творчества, изобретательности и оригинальности, совершеннейший дар слова – все это в чудной гармонии совмещено было в нем» (цит. по: 59, с. 228).

В отношениях со студентами Иннокентий был по-отечески добр и заботлив. Правда, по своей горячности и вспыльчивости был гневлив, мог и резко «пожурить» проштрафившегося студента, но только и гневу было не более чем на один час. Призовет к себе дежурного: «Что такой-то студент, скорбит?» – «Печален». – «Ну, возьми эту книгу, отдай ему и скажи, чтоб был покоен, что между нами забыто все» (66, с. 499).

В киевском Михайловском монастыре архимандрит Иннокентий произнес однажды проповедь о семи архангелах, вождях и начальниках ликов ангельских, особо отметив четвертого архангела, Уриила, архангела света и познаний: «Итак, это ваш архангел, люди, посвятившие себя наукам! Как отрадно должно быть для вас знать, что нощные бдения и труды ваши над собранием познаний освещаются не одним стихийным мерцанием от лампады, а и светом от пламенника архангела… Удивительно ли приходить внезапным озарениям свыше, когда есть особый архангел света и познаний?» (цит. по: 59, с. 171). Изящная простота речи и вдохновенное воодушевление проповедника приводили людей в восторг.

В те годы Иннокентия заподозрили в богословском «неправомыслии», или «вольномыслии», из-за его близких отношений с протоиереем Герасимом Павским, самостоятельно и без позволения начальства начавшего переводить Ветхий Завет с еврейского на русский язык. По исследовании этого дела митрополитом Московским Филаретом (Дроздовым) выяснилось, что недоразумение произошло из-за неверной записи лекции одним из студентов Духовной Академии (66, с. 496).

В то же время, по мнению протоиерея Георгия Флоровского, «мыслителем он не был. Это был ум острый и восприимчивый, но не творческий. Исследователем Иннокентий никогда не был. Он умел