Кто-то умер от любви - Элен Гремийон

— Тебе известно, что случилось недавно возле Люксембургского сада в 21.20?

— Нет.

— Какой-то еврей убил немецкого солдата, расчленил труп и съел его сердце.

Анни бросила на меня странный взгляд:

— Что ты мелешь?

— Ты же прекрасно знаешь, что у немца не может быть сердца, что евреи не едят свинины и что в 21.20 все французы слушают английское радио. А теперь посмотри на мои подметки.

Мои башмаки были подбиты войлоком, и я уже наловчился обходить суровые правила комендантского часа. Я шагал посередине мостовой, чтобы не столкнуться с солдатами, патрулирующими тротуары, и таким образом уже не первую ночь оставлял их в дураках. Завидев патруль, я просто останавливался и ждал, когда он пройдет мимо; вот и сейчас мы сделаем то же самое. В темноте они нас не заметят. Анни забралась ко мне на спину. Я чувствовал, что она мной гордится.»

* * *

Я говорила себе: только без паники! Неизвестный автор этих писем явно хочет внушить мне, что вся эта история напрямую касается меня. Для чего он затеял со мной эту игру?

Кроме мужчин, с которыми я спала, о моей родинке никто не знал. Но автор писем не мог быть моим любовником: я всегда избегала романов с писателями. Довольно того, что они надоедают мне каждый божий день в издательстве, и еще ложиться с ними в постель — нет уж, увольте! Никола всегда говорил, что моя родинка на затылке очень красивая и он ее очень любит. Лучше бы он любил меня целиком.

Наш ужин стал полным фиаско. Кажется, это слово больше применимо к сексуальным отношениям. Но в конечном счете мы приблизительно это и обсуждали. Видимо, придется мне назвать своего ребенка Фиаско, в память о его отце.

Никола говорил со мной холодно и презрительно, обвиняя в том, что я навязываю ему младенца и этого следовало ожидать: незамужние дамы моего возраста только об одном и думают — о своих биологических часах.

Я встала из-за стола и сказала ему, что Золушке пора уходить, что она уже не потеряет свою хрустальную туфельку и вообще ей глубоко плевать на принца — так же глубоко, как он внедрился в меня, чтобы заделать этого ребенка.

Из-за Никола и этих писем я несколько дней почти ничего не ела. А ведь следовало бы впихнуть в себя хоть что-то — ради ребенка. Ну вот, теперь и я заговорила языком этих писем.

В холодильнике нашлись два ломтика ветчины — обычная история. Мама всегда мне говорила, что депрессивную личность распознать нетрудно: такие люди всегда «едят в холодильнике». Поэтому я ушла из кухни и села возле письменного стола, но не с той стороны, где работала, а с другой, ближе к кухне; дело было не в том, чтобы расположиться поудобнее, просто не хотелось есть стоя, тем более рядом с холодильником.

И вот тут меня осенило. Видимо, в жизни очень полезно сменить точку зрения — я имею в виду конкретную перспективу, а не мнение.

Итак, «несколько десятков истребителей с крыльями, похожими на букву W, с пронзительным воем неслись прямо на нас».

Читая письмо, я машинально начертила несколько этих W на обороте конверта, но теперь, сидя по другую сторону стола, уже не находила их страшными, это была всего лишь безобидная стайка нескольких М.

Мадам М.

Я перевернула конверт.

М W М W…

А что, если это и впрямь зашифрованная буква М.?

И что, если мадам М., это чудовище, которое аноним описывал мне неделя за неделей, на самом деле мадам W.?

Например, некая мадам Вернер?

Или Элизабет Вернер, как моя мать? Может, названая мать?

Жестокий позыв к рвоте заставил меня вскочить и броситься в ванную.

Неужели речь действительно идет о моей жизни? О той части моей жизни, которую я не могу помнить?

Я не хотела в это верить, но игнорировать тоже больше не могла. Письма поведали мне слишком многое, слишком много подробностей, которые трудно было сочинить. Я должна найти этого типа, и пусть он, черт бы его побрал, все объяснит!

Он ничего не рассказывал о себе, но если внимательно перечитать все письма с первого до последнего, то наверняка отыщется какая-нибудь зацепка, которая приведет меня к нему.

И я стала напряженно ждать следующего вторника — с надеждой, что он даст мне наконец ключ к разгадке, и со страхом перед этой разгадкой.

* * *

«Я шагал гораздо медленней, чем в прошлые ночи: Анни мешала мне идти быстро — не потому, что нести ее было тяжело, а потому что это была она. Я с наслаждением ощущал ее тяжесть. Ее тело, приникшее к моему, волновало меня, и от желания у меня мутилось в глазах. Как же сладко было сознавать, что она не может сойти на землю, оторваться от меня. Я готов был идти так всю ночь напролет, слившись с ней в одно целое. Если бы нынче утром, 4 октября 1943 года, мне сказали, что после полуночи я буду нести Анни на себе, я никогда не поверил бы. Сцепив руки за спиной, чтобы она могла сидеть на них, я шел, стараясь ступать бесшумно и вспоминая тот день, когда мне показалось, что я навсегда потерял ее.

— Анни даже не пришла на похороны. Ты представляешь — не прийти на похороны родной матери!

Моя сестра, которая обожала судачить по любому поводу и смаковать подробности любых сплетен, на этот раз больше ничего не сказала. Смерть стала у нас такой частой гостьей, что уже не вызывала желания ее обсуждать даже у моей сестры.

Тем не менее вся деревня сочла неприличным тот факт, что дочь не явилась на похороны матери. Я-то хорошо понимал, что значила для Анни эта последняя встреча, где ее никто не ждал. Ей было бы тяжело вдвойне: ведь не было даже тела, с которым можно проститься. Ничего не осталось — только церковь с ее безнадежной пустотой.

Анни уехала из Н. как раз в тот день, когда отпевали ее мать. Я знал, что она не просто хотела избежать этой церемонии — она уехала насовсем, — и решил ехать ее искать.

Мне не составило труда найти ее парижский адрес. Почтовый служащий, парень моего возраста, дал мне его с какой-то скверной усмешкой. Я сразу и не понял, в чем дело. Похоже, он хорошо знал это место или по крайней мере этот квартал. Там на поперечной улице есть картинная галерея, сказал он, нужно пройти мимо нее и сразу повернуть за угол направо. Дом № 65.

Я позвонил в дверь.

Мне открыла сама мадам М. Она держала на руках ребенка. Дочь Анни… Я не мог опомниться, не мог отвести от нее глаз. Мадам М. крепче прижала ее к груди.

Нет, Анни здесь больше не живет; к сожалению, она ничего не слышала о ней в последнее время, но очень надеется, что когда-нибудь та даст о себе знать. Она не сердится на Анни, о нет, известно ведь, что любовь часто заставляет позабыть о дружбе, хотя бы на первое время, да и кто она такая, чтобы учить других жить, ребенок, знаете ли, тоже отвлекает от многих других привязанностей. Скорее всего, сейчас, когда мы тут беседуем, Анни живет с ним; ему повезло не попасть в плен, и, к счастью, им удалось встретиться снова, ведь она с таким нетерпением ждала от него писем.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});