Ночь огня - Решад Гюнтекин

Старшая сестра верила, что одинокому человеку достаточно слышать, как тикают часы и вопит под мангалом кошка. Возможно, в чем-то она была права.

Когда не находилось другой работы, она плела бесконечное кружево, я же читал книгу, страницы которой от постоянного перелистывания пожелтели, как осенние листья. Иногда мы одновременно поднимали глаза, и тогда она слегка улыбалась, но вскоре вновь склоняла голову, так как не привыкла долго смотреть в глаза мужчине.

Порой, думая, что я сплю, она откладывала работу, сложив руки на груди, вытягивала шею, чтобы полюбоваться пейзажем за окном.

Этот жест был мне хорошо знаком: тетушка Варвара тоже часто складывала руки на груди. Мне казалось, что так делают все женщины, потерявшие надежду. В эти минуты я жалел ее не меньше, чем она меня.

Впрочем, нельзя сказать, что моя связь с внешним миром полностью оборвалась, как только я попал в дом Селим-бея. Во-первых, тетушка Варвара чуть ли не каждый день приходила меня проведать. Однажды за бедной старой девой увязались Стематула и Пица. Думаю, она могла бы привести и остальных, если бы я захотел.

Между прочим, мой перелом переполошил весь церковный квартал. Главный священник и староста Лефтер-эфенди от имени жителей квартала явились с официальным визитом, еще когда я лежал в больнице.

Тетушка Варвара чуть ли не каждый раз приносила мне подарок: то сироп, настоянный на померанцевой корке, то фиалковый ликер в маленькой бутылочке, а иногда крошечные букетики цветов от моих подруг или салфетку, вышитую одной из девушек.

Тетушка Варвара никак не могла смириться с тем, что я болею в другом месте, и считала, что ее чуть ли не оскорбили.

Перед хозяевами старая дева вела себя почти подобострастно, но, стоило им выйти из комнаты, она тут же выражала недовольство:

— Разве так можно? Больной лежит на мягкой простынке из местной ткани, а сверху его накрывают заморским покрывалом. Оно жесткое, как бумага! А вода в графине? Горячая, точно в бане! Захочешь пить — они тебя этим напоят? Я что, не смогла бы о тебе так заботиться?

Одним из самых частых посетителей был каймакам. Раз в два или три дня он вваливался в мою комнату, весь в пыли или грязи (в зависимости от погоды), бросал на кровать какой-то сверток и просиживал часами.

Над тетушкой Варварой он постоянно подшучивал. Встретив ее в моей комнате, каймакам хмурил брови и, давясь от смеха, произносил:

— Барышня, опять ты здесь? Меня мучают подозрения, что ты охладела к покойному Кегаму и влюбилась в этого юношу.

Если бы старая дева отвечала шуткой, вопрос был бы закрыт и, вероятно, каймакам больше не возвращался бы к нему. Но тетушка Варвара воспринимала все всерьез. Иногда мы часами смеялись над ее смущением или гневом.

Да как же каймакам-бей мог такое подумать! Не пристало видной персоне, немолодому, вдобавок образованному человеку, рассказывать небылицы! Как может пятидесятилетняя тетушка Варвара, которая совсем потеряла интерес к жизни, думать такое о маленьком ребенке? Если она и любит меня, то как младшего брата, как собственного сына.

Каймакам дарил мне книги. Для бедняги они представляли гораздо большую ценность, чем новый костюм. Он радовался, видя, как «Рафаэль» в моих руках пачкается и разваливается на части. Ведь это значило, что я становлюсь читающим человеком.

Из свертка каждый раз появлялся роман или сборник стихов, написанный понятным языком. Каймакам клал его рядом со мной и начинал говорить:

— Как там «Иффет», которого я оставил в пятницу?

— Прочитал.

— Смотри не лги мне...

— Зачем же мне лгать, господин?

— Говорить, что ты прочел, если ты не читал, — это серьезный обман, так и знай. Смотри, если я тебя на чем-то подловлю... А ну, как звали доктора в «Иффете»?

Я с улыбкой называл имя доктора, а затем и других героев романа.

— Молодец, ты становишься таким, как мне всегда хотелось. Что поделать, для этого нужно было, чтобы ты сломал ногу.

«Несчастье порою благо приносит».

— Скоро я встану на ноги, господин.

— Я найду решение... Разве ты не ссыльный? А я разве не начальник этого уезда? Значит, все нити в моих руках. Наведу клевету, напишу на тебя донос и посажу тебя в тюрьму, дескать, «на основании фактов, доказывающих, что ссыльный пытался совершить побег». Волей-неволей будешь читать. Я считаю, что страна не пришла бы в такое состояние, если бы мы хоть немного читали. Ну да ладно, сегодня я принес тебе «Сына воина»[44], прочти обязательно. Его герой — военный, как и твой отец. Лейтенант-пехотинец, но совсем еще молодой. Там еще есть благородная, набожная девушка. Он сражался в 313-й битве[45], получил ранение и стал хромым, но она все равно хочет выйти за него замуж. Там есть одна великолепная сцена. На свадьбе девушка берет мужа под руку так, чтобы его хромота не была заметна, а потом сводит его вниз по ступенькам, будто на крыльях несет. Не передать!

Каймакам походил на уличного торговца, который, сидя на углу, продает с лотка средство от мозолей или мыло, которое отстирает любые пятна. Убедившись, что ему удалось пробудить во мне какой-то интерес, каймакам принялся давать обещания на будущее:

— Ты только прочитай это... А потом я принесу тебе настоящие произведения искусства... «Джезми»[46] твоего тезки, великолепный роман одного измирского юноши «Голубое и черное»[47]. Прочтешь их и поймешь, что за штука этот мир.

Каждый раз каймакам спрашивал у меня имена героев какого-нибудь романа, и, хотя мне удавалось более или менее успешно выдержать экзамен, я вновь возвращался к Рафаэлю, а другие книги только пролистывал.

Пару раз каймакам приносил не книги, а свежевыловленную рыбу из Кюллюка. Чудной человечек настаивал, чтобы ее внесли в комнату и показали мне, затем звал служанку, которая не знала турецкого, и после долгих объяснений на пальцах вручал ей пакет.

В рыбные дни Селим-бей всегда оставлял каймакама ужинать и обязательно подшучивал над ним:

— Каймакам, знаешь ведь, что тебя не выгонят, пока не отведаешь принесенной рыбки! А если я и попытаюсь тебя выпроводить, все равно не уйдешь. Так почему же ты не сообщаешь домашним о своих планах, ведь вечером тебя все ищут?

То и дело доставая часы, каймакам вопил: «Я опаздываю» — и каждый раз выкраивал для себя еще десять минут последней отсрочки, поэтому мы нередко расставались далеко за полночь.

Этот пожилой человек в полном смысле слова не был ни веселым, ни умным, ни знающим, ни поэтом. Любым качеством этот бедняга обладал в неполной мере. Даже ростом не вышел. Однако одним своим видом он сулил людям неизведанное, давал надежду. И вы неизбежно с удивлением обнаруживали, что часы, проведенные в его обществе, чрезвычайно насыщенны и пролетают незаметно.

Думаю, если бы встреча с ним была возможна теперь, он вновь заставил бы меня бежать впереди, подгоняя своим воодушевлением. И сумел бы пробудить во мне надежду, несмотря на то что в мире пятидесятилетнего человека почти нет места тайнам и волшебству.

* * *

Я гостил у Селим-бея вторую неделю. Была поздняя ночь, и я уже затушил свечу в ночнике, как вдруг в доме началось странное движение. Во дворе без умолку лаяла Флора, хлопали двери комнат, из прихожей доносились громкие голоса.

Иногда по ночам за городом происходили стычки между контрабандистами, везущими табак, и патрульными, а на следующий день становилось известно, что несколько человек погибли или получили ранения. Поначалу я подумал, что к Селим-бею привезли тяжело раненного, который мог бы не перенести дороги до городской больницы. Но вот что странно: в доносившемся снизу шуме женские голоса звучали отчетливее, чем мужские. Через некоторое время говорящие переместились из прихожей в верхнюю гостиную и продолжили беседу по-гречески. Разумеется, я ничего не понимал из их слов. Однако Селим-бей был в ярости, а старшая сестра задыхалась от волнения.

Самое удивительное, что в этом споре принимала участие служанка, которая, не обращая внимания на Селим-бея, продолжала говорить, хотя он время от времени кричал «Sopa».

В этот момент я различил знакомый голос — это была Афифе — и сразу все понял.

Бедная младшая сестра и в этот раз не смогла долго оставаться в Измире, и только Аллах знает, после каких событий бежала она как от огня, чтобы ночью с трудом добраться до Миласа.

По правде говоря, в этот час меня гораздо больше заботило собственное положение, чем трагедия этой несчастной молодой женщины. По всей вероятности, я занимал ее комнату. В этот момент ей конечно, найдется место для сна, в этом я не сомневался, но в дальнейшем было бы странно размещать под одной крышей молодого мужчину и такую своеобразную женщину. Должно быть, не позже чем завтра я должен объяснить ситуацию Селим-бею и, вызвав экипаж, отправиться к себе в церковный квартал.