Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он понимал, что освобождение теперь для него равносильно самоубийству. Но решение было принято.
27 апреля 2006 года, четверг, после обедаНа похороны Вани Томилина вышло полмикрорайона. Царьков сказал на могиле короткую речь. Пообещал от имени мэра найти убийц. Люди обменивались мрачными усмешками.
На поминках Царьков выразил Томилиным соболезнование и преподнес пухлый конверт. И тут произошел конфуз. Станислав Викторович наотрез отказался взять деньги.
Помощник мэра многозначительно посмотрел на Дашу. Мол, подействуй на отца. Но девушка смотрела отрешенно. Казалось, она не понимала, что происходит.
Анна прислушалась к разговорам. Люди подвыпили и дали волю эмоциям. Это была живая народная речь. Смачная и очень конкретная.
– Жалко, гибнут правильные мальчики. А всякая шушера процветает, и ее уже не вернуть к нормальной жизни. Эта быдлятина или перебьет сама себя, или будет плодить себе подобных.
– Светлый был мальчик. Даже фильмы современные не смотрел, любил советские. Все-таки социализм для воспитания лучше приспособлен.
– Власть только для виду переживает, будто Россия умирает от демографии, а на деле ей плевать на детей. События набирают обороты, а нашей хваленой милиции наплевать. Органы прогнили совершенно.
– Эти группировки были и двадцать лет назад. Только тогда казалось, что это болячка советской власти. Власть сменилась, а стирание морали продолжается. Дети сейчас рождаются с сигаретой во рту. Матерятся с детского сада. А возраст с 12 лет совсем беспредельный стал. Бухло во всем виновато. Им напиться в свинью и послать родителей на три буквы уже ничего не стоит. Раньше дети боялись родителей, а теперь все наоборот. Родители стали рабами своих детей. А в школе что творится? Об учителей ноги вытирают.
– Но там теперь и отметки продаются, как товары на рынке.
– А мне кажется, эти группировки – проплаченные кем-то структуры.
– Сначала положат на своих детей, а потом – глаза по пять рублей, жалуются, что кто-то их детей испортил. Правительство одно, а подонком становится пока еще далеко не каждый. Если я увижу своего сына с бритым затылком и битой в руке, я не буду думать, что правительство виновато. Я буду думать, что я – хреновая мать, раз вырастила такого отморозка.
Глотая слезы, Лена рассказала Ланцевой, сколько унижений пришлось перетерпеть из-за нее Ване.
– Люди правильно говорят. Он был как бы не из нашего времени, – сказала она.
Олег Лещев все время молчал, ничего не пил и не ел, только гладил Дашу по голове. В глазах парня стояли слезы.
Он сказал Лене:
– У вас с Ванькой была бы хорошая семья.
Приехал Булыкин. Хотел забрать Ланцеву, отвезти ее домой. Его усадили за стол, заставили пригубить рюмку. Он был голоден. Анна подкладывала ему в тарелку. А он не мог есть. Выпил поминальную рюмку, отправил в рот ложку кутьи и замер, о чем-то думал.
– Знаешь, – сказала ему Анна, – Маркс утверждал, что у русских нет перегородок в мозгу. Как думаешь, что он имел в виду? – И продолжала, не услышав ответа. – У нас размыты границы между хорошим и плохим, допустимым и недопустимым. Мы на все одинаково способны. Я раньше, когда жила там, гордилась, что я русская. А знаешь, почему? Мы там не ставили себя выше местных. Местные делали это сами, своим подчеркнутым уважением и приветливостью. А когда приехала сюда, сначала очень удивилась, как ведут себя русские. Как писают на дороге, не отходя от машин. Здесь не стесняются, не перед кем вести себя прилично. Я даже, знаешь, что предполагаю? Русские могут быть чистыми и внутренне красивыми, когда власть превращает их в наивных детей. При диктатуре. А при демократии у нас на хорошее возникает перегородка. Держава – это, наверное, держать себя. Но мы теперь – не держава, а значит, держать себя ни к чему. А значит, мы неизбежно рассыплемся. Это я тебе, как очень большая патриотка говорю. Все, кто живет на окраине страны, самые большие патриоты. А у меня и отец и даже дед были пограничниками.
– Тебе жалко себя, – утвердительно произнес Никита.
Анна горько усмехнулась:
– Конечно, жалко. Я помню, бабушка часто повторяла, что не видела жизни, потом мать… А я? Разве это жизнь? Хотя мне трудно себя жалеть. Это меня унижает. Я только хочу себя жалеть. И – ненавижу себя за это. Но знаешь, я сейчас поняла – я пойду до конца, и будь что будет, и со мной и с Максимом, – прошептала Анна, из глаз ее покатились слезы.
– Мы, – поправил ее Булыкин. – Мы пойдем до конца.
После поминок Анна заехала в редакцию. Нужно было посмотреть электронную почту. Ее ждало сообщение из колонии от Нуркенова: «Радаев просил передать, что он согласен».
28 апреля 2006 года, пятница, утроЛещев согласился подписать ходатайство о досрочном освобождении Радаева. А следом согласился и Сапрыгин.
Ланцева повезла бумаги в Москву.
Верховный суд рассмотрел дело Павла Радаева. Выступая представителем администрации области, Ланцева привела три фундаментальных довода, хорошо понятных людям с юридическим мышлением.
Довод первый, касающийся совершенного Радаевым преступления: недоказанная виновность (имелось в виду убийство охранника) равняется доказанной невиновности.
Довод второй, касающийся возможного освобождения Радаева и его участия в нейтрализации группировок: что необходимо, то и справедливо.
Третий довод – неформальный:
– Уважаемые судьи! – сказала Ланцева. – Подростковые банды душат Поволжск. Люди устали бояться за своих детей. Чего вам стоит освободить одного ради того, чтобы жили другие?
Глава вторая
12 июня 2006 года, понедельник, вечерРадаев каждый вечер проводил в клубе-столовой. Там лучше дышится. Один недостаток – пахнет кислой капустой. Зато если взять аккордеон и сесть в сторонке, можно получить иллюзию одиночества. А одиночество в колонии – почти свобода.
Павел играл свой любимый чардаш Монти. В целом получалось неплохо. Огрубевшие пальцы слушались нормально. Выручала природная беглость.
Здесь же репетировали юмористы. Читали какую-то похабень – лагерные менты, как и зэки, обожают пошлость. Парни из драмкружка снова спорили, не выкинуть ли из пьесы женскую роль. Играть ее по понятной причине никто не хотел. Но и без бабы – какая драма?
Появился Нуркенов. Сегодня он смотрел на Радаева своими узкими хитрыми глазами как-то особенно. Хотел сказать что-то важное, но что-то тянул, томил самого себя. Завел разговор о международном положении. Считал, что это его конек. Дождался, когда их окружат зэки из самодеятельности, и многозначительно сказал.
– Сегодня, Радаев, ты едва ли заснешь.
Сердце у Павла сладко заныло. Неужели?
– Собирайся, помиловка пришла, – объявил Нуркенов. – Завтра обходной лист в зубы и – на волю.
Радаев слышал байку, как одна преступница проспала судебное заседание. И только в тюремной машине узнала от подельниц, сколько ей припаяли. Хотя, возможно, это никакая не байка.
А он, несмотря на офигительную новость, уснул сразу после отбоя. Проспал, правда, недолго, часа четыре. Проснулся, будто кто-то на ухо шепнул: эй, поднимайся, свобода ждет! Было радостно и страшно.
Раньше он часто грезил о воле, красивых женщинах, красивой жизни. А потом, после трех лет отсидки, как отрезало. Устал, выдохлась фантазия. Вообще, стала безразлична жизнь.
В первые дни неволи один старый арестант сказал ему:
– Знаешь, парень, невзгоды могут быть полезны.
Это правильно, из всего надо извлекать пользу, даже из зэковской жизни.
Люди не просто так придумали тюрьму. Чтобы себя пересмотреть и измениться, преступнику требуется унижение. В определенных дозах.
В неволе унижает все: одежда, еда, постель, обращение персонала, подневольный труд, половая голодуха. Радаев принадлежал к немногочисленной категории заключенных, которые не привыкают к унижениям. Именно это заметил в нем Нуркенов.
Павел понимал, что должен стать другим человеком. Но каким? Таким, как мать? Нет, не сможет. Таким, как отец? Избави Бог. Когда отец уходил от них, мать по-мужски разделила с ним нажитое имущество. Поровну. А он, уходя, выпил все компоты и прихватил не принадлежавший ему стул. Павлу на всю жизнь врезалось, как папочка вытянул из-под него стул, когда он сидел за уроками.
Отец был образованный, интеллигентный человек, но его подводили мелкость и большие запросы. Он хотел иметь больше, чем мог заработать. Его, Павла, тоже подвели запросы. Короче, пользу из неволи он начал извлекать с того, что сказал себе: хватит мечтать о больших деньгах и красивой жизни. Он как бы отрезал у себя это желание. Отрезал и выбросил.
Нуркенов знал, какие надежды возлагаются на Радаева и чем он рискует. Если работать на результат, то на этом можно голову сложить.
Спросил на прощанье, когда проводил до вахты:
– У тебя есть какие-нибудь соображения?
- Воровской орден - Виталий Аркадьевич Еремин - Прочая документальная литература / Исторический детектив / Криминальный детектив / Природа и животные / Маньяки / Триллер
- Лунный свет[ Наваждение Вельзевула. "Платье в горошек и лунный свет". Мертвые хоронят своих мертвецов. Почти конец света] - Игорь Тихорский - Криминальный детектив
- Постой, паровоз! - Владимир Колычев - Криминальный детектив
- Форс мажор - Игорь Шушарин - Криминальный детектив
- Тьма после рассвета - Александра Маринина - Детектив / Криминальный детектив / Полицейский детектив
- Бенефис для убийцы - Александр Серый - Криминальный детектив
- Методом исключения - Владимир Турунтаев - Криминальный детектив
- Гонка с преследованием - Сергей Майдуков - Криминальный детектив
- Черный список - Андрей Серов - Криминальный детектив
- Жестокий мир мужчин - Татьяна Полякова - Криминальный детектив