Бесланский словарь - Юлия Юзик

Сосудистый хирург, к которому мы обращались для консультации, сказал, что это не лечится и не убирается. Может быть — он так и сказал: «может быть», — с помощью пластической операции удастся убрать это. Нужно подождать до тех пор, когда ей исполнится три — четыре года, чтобы принять решение, допустимо ли операционное вмешательство. И сразу предупредил: это очень дорогая операция, и делать ее лучше за границей. Где мы найдем такие деньги? Я вот летала в Москву на консультацию: купили билеты, а потом еле концы с концами сводили целый месяц.

Дикое ощущение: абсолютной беспомощности, безысходности…

Об одном Бога прошу: пожалуйста, позволь и моей куколке превратиться в бабочку!»

Салимат Сулейманова, мать

С

«Скорая помощь»

«Когда в школе раздались первые взрывы, мы кинулись со двора прямо в чем были, бегом к школе… В заложниках была наша тетя с двумя племянниками: считай, целая семья. Вот мы и перепугались до полусмерти, услышав взрывы.

И вот, значит, когда мы пулей вылетели со двора, то сразу перебежали на соседнюю улицу и бегом припустили… Вдруг видим: на всех парах несется старая машина «скорой помощи». Старая такая машина, серо-зеленая, «бобик» называется, — такие уже почти и не ездят. Вдруг на перекрестке — метрах в пятидесяти от нас — она резко останавливается. Из кабины выскакивает водитель, подлетает к задним дверцам машины… Тут мы видим: дверцы приоткрылись, пока машина неслась, и оттуда что-то торчит. Водитель подбегает, ногой так — оп! — резко вталкивает это «что-то» в фургон и закрывает двери. Мы аж приостановились — опешили как-то… Что он так ногой пихнул? Раненого? Как же это понимать?

Водитель сел в кабину и не едет, словно чего-то ждет. Вдруг видим: с другой стороны — не оттуда, откуда машина эта вылетела, — бежит парень. Одет он был в майку и спортивные штаны. Прыг в кабину, сел рядом с водителем, и тут машина аж взревела, — так резко дали они по газам.

Тогда мы как-то ничего не поняли… Мы были словно парализованы… Это сейчас понятно, что это была за странная «скорая помощь», собиравшая сбежавших из школы боевиков. Потому что, видит Бог, другого объяснения увиденному мы дать не можем. А тогда мы просто остановились и, как идиоты, смотрели… Даже не успели подбежать поближе, чтобы увидеть, кого этот странный водитель запихивал ногой в машину. Вдруг это был чей-то ребенок? Кошмар начинается, когда об этом думаем… Мы можем показать, откуда ехала эта «скорая», где остановилась, откуда выбежал парень в спортивных штанах… Только что это даст? Номеров мы не видели, и куда они поехали — тоже… Не повезло тому, кого в тот день поместили не в ту «скорую», — это да…»

Сны

«Накануне первого сентября мне снилось столько предупреждающих снов, предвещавших что-то страшное… Но тогда я так и не смогла понять, откуда исходит опасность… Я просто почувствовала ее. Ждала. Но откуда? Откуда ждать ее, — я не знала…

И вот сон в ночь на 1 сентября… Он — один из бесконечной череды кошмаров, снившихся мне все лето… Мы сидим на берегу моря и снимаем все на видеокамеру: я, мои дети, муж — все вместе… Солнечно, лазурное небо, волны барашком плещутся у ног… И вдруг — я поднимаю глаза и вижу… летающие тарелки… Они несутся по небу, от горизонта, — и все ближе, ближе к нам. Черные летающие тарелки, от которых исходит яркий-яркий — словно огонь — свет. Вдруг все звуки замирают, исчезает свет, только вой этих черных тарелок… И одновременно с моря поднимается огромная волна высотой в несколько этажей, я в ужасе пытаюсь закрыть руками детей, волна накрывает нас… и я просыпаюсь.

Старшей, Марианне, в эту же ночь приснилась моя умершая мама, которую она никогда не видела, — та умерла до ее рождения.

Предчувствие чего-то страшного не рассеялось с пробуждением. Но… Как-то глупо было идти на поводу у своих эмоций, да? Из-за сна отменять дела, переносить встречу, — казалось, что это по-детски как-то… Вот мы и пошли на эту линейку. Я с сыном выжила, а Марианна погибла у меня на руках. Я не смогла защитить ее, уберечь.

Я много плачу после ее смерти. Каждый день. Мне ничего не осталось, только плакать. И вот спустя несколько месяцев после теракта, в начале зимы, мне звонит сестра.

— Я сегодня видела Марианну во сне. Захожу в ванную, а она лежит в ванне, полной воды. Воды так много, что она выплескивается из краев, залила пол… Она так смотрит на меня грустно и говорит: «Пожалуйста, передай маме, что моя ванна такая полная… Полотенца уже не вытирают меня…»

Я поняла, что мои слезы затопили ее там… Но что я могу поделать с собой? Слезы текут сами по себе. Как только я закрываю за собой дверь и остаюсь наедине с тишиной в доме, в котором мы столько лет прожили вдвоем с ней… Что мне еще остается? Плакать и носить ей на кладбище живые цветы, вот и все…»

Лена, мать

Сосна

«Гробы мы делали из сосны… Ну, так принято, что ли… Во-первых, потому что сосна — легкое дерево. Два человека легко сосновый гроб поднимут, а на дубовый, например, как минимум четыре человека понадобятся. Попробуйте вдвоем поднять дубовый гроб! Или, например, из чинары, а? Или из самшита… Хорошее дерево, но тяжелое. Человек шесть уже понадобится!

Потом, сосна дешевле. У нас в России много сосны растет, на всех хватит».

Султан, директор ритуального бюро

Слёзы

«Я до сих пор не могу забыть одного террориста. Он сидел в глубине зала, недалеко от запасного выхода. У него было такое красивое лицо, волнистые черные волосы… Может, потому, что он был красивым таким, я внимание на него обратила. И вот, значит, минут за двадцать до штурма, — да, примерно тогда это и было, — я увидела, что он… плачет! Сидит, носом шмыгает, глаза влажные, Сгорбился. Как ребенок в истерике… Я сначала глазам своим не поверила, но он и вправду плакал!

У него слеза покатилась, а он быстро вытер ее рукой, чтобы не было видно. Ему стыдно было, что он плачет, наверное. Он ведь такой большой, такой сильный, — террорист! — а плачет, как ребенок. Он чего-то боялся, волновался очень — так, что не мог этого скрыть. Было такое ощущение, что душа из него вырывается.

Может, он знал, что скоро начнется штурм? Незадолго до взрыва он резко встал и ушел со своего места».

Бэлла, 12 лет

Смысл жизни

«Смысла жизни нет… Смотреть вперед страшно, думать о будущем страшно. Мы живем в вакууме. Общаемся только между собой: те, кто потерял детей. Только так мы живем. Воспоминаниями. Нас никогда не поймут другие — те, кто не терял. Если мы смеемся — не поймут, осудят: чего смеются, они же в трауре? А мы просто вспомнили что-то веселое, что вытворяли наши дети, и так радуемся, словно они живые. Потом мы все замолчим, потому что вслед за воспоминаниями придет тоска; придет и возьмет за горло…

Нас не поняли и осудили и тогда, когда женщины вышли на дорогу с фотографиями своих убитых детей. В газетах написали: они выполняют чей-то политический заказ. Смешно… Если мы и выполняем чей-то заказ, так только тех детей, что лежат на нашем кладбище.

Не достучишься до людей… Не втолкуешь, что значит потерять свое дитя. Нет, ну как объяснить, что значит: НЕТ ребенка. Это не просто нехватка детской зубной щетки в общем стаканчике в ванной…

Это крах всего. Пустота. Конец.

Первого сентября она проснулась в восемь утра. Умылась не спеша, оделась, я ей в кухне в это время жарила гренки. Она в то утро была такой красивой, в форме, какую мы еще в советские времена носили, в белом фартуке…

Такая… торжественная, что ли… Только села завтракать, как за ней прибежала соседская девочка Агунда. Всегда, всегда, когда за ней заходили подружки, она тут же срывалась с места и убегала: чай ли недопитый, недоеденный ли суп или даже любимый пирог оставался брошенным. А в то утро с ней что-то не так было. Девочка за ней забежала, они уже опаздывали, а она медленно доедала свой завтрак. До последней крошки доела гренку, медленно отхлебывала чай, до последней капли…

Я так удивилась, стала ее рассматривать, даже обошла вокруг, представляете? Она была на чем-то очень сосредоточена, какая-то неспешная, уверенная в том, что, куда нужно, не опоздает…

Тогда мы еще ничего не знали о том ее страшном пророческом стишке. О том, что ей уже был заказан билет… (Долго молчит) Мы его позже найдем, когда будем обивать пороги морга…

А тогда…

Тогда я ничего не знала…

В дверях мы с ней попрощались, она меня поцеловала на прощание, это у нас ритуал такой — я ее провожаю, я ее встречаю у двери. Но в этот раз я почему-то вышла за ней на улицу, стояла и долго смотрела ей вслед. Любовалась ею. Так она вытянулась, так похорошела, совсем взрослой стала моя девочка…