Стригольники. Русские гуманисты XIV столетия - Борис Александрович Рыбаков

[мощи] птицам на снедь повержени быша.

Кровь отцов и братьев наших, аки вода многа землю напои.

Князий наших, воевод крепость исчезе,

храбрии [воины] наша, страха наполънынеся бежаша

мьножайша же братья и чада наша в плен ведени быша.

Гради мнози опустели суть.

Села наша лядиною [порослью] поростоша.

Величьство наше смерися, красота наша погыбе,

богатьство наше онем [татарам] в корысть бысть…

Земля наша иноплеменником в достояние бысть…

*

Не бысть казни, кая бы преминула нас

И ныне беспрестани казнимы есмы,

Не обратихомся к господу, не покаяхомся о безаконии наших…[122]

Как монах и впоследствии архимандрит Киево-Печерского монастыря, Серапион был, по всей вероятности, в дни своей молодости непосредственным свидетелем последнего акта трагедии, когда в 1240 г. батыевы катапульты разрушали Десятинную церковь, когда подвергались надруганию мощи в монастырских пещерах, когда великий князь киевский Михаил Всеволодич бежал из Киева «страха ради татарска», еще до появления татар у стен города.

На этом печальном рубеже кончилось двухвековое развитие победоносного былинного эпоса древней Руси. Последняя былина, созданная уже после татарского нашествия, посвящена печальной теме: «Сказ о том, как перевелись богатыри на святой Руси» — и расценивает гибель богатырства как наказание свыше.

На смену военным богатырским былинам и дворцовым былинам-новеллам приходят духовные стихи русских пилигримов («калик перехожих»), а позднее исторические песни. Смена жанра народной поэзии — отражение двух реальностей: во-первых, ослабления военного потенциала русских дружин, а во-вторых, значительного укрепления церкви и церковно-апокрифической тематики в пору иноземного ига.

Усиление паломничества в XIII–XIV вв. прямо связано с учением о казнях божиих, с идеей действенного покаяния. Калики перехожие идут к святым местам целыми ватагами по несколько десятков человек. Образованные пилигримы из духовенства и купечества один за другим пишут интереснейшие путеводители по Царьграду и Иерусалиму, на страницах которых оживают все библейские и евангельские сказания. Где же еще можно так покаяться в своих согрешениях, как не на местах событий, связанных с пророком Моисеем, Давидом-псалмопевцем, Иисусом Христом, богоматерью, Константином Равноапостольным? От кого можно получить истинное отпущение грехов как не от святынь, к которым стекаются пилигримы со всех концов обширного христианского мира?

* * *

Деревня и город Северной (Новгородско-Псковской) и Северо-Восточной (Владимиро-Суздальской) Руси различно реагировали в своей религиозной сфере на «божью казнь», олицетворенную золотоордынскими воеводами, киличеями и баскаками.

Если для христианизированного города важнее всего было покаяние людей в совершении злодеяний как средство смены божьего гнева на милость, то для полуязыческой деревни снова, как и в голодные годы XI в. или начала XIII в., вставал вопрос об отказе от новой веры и возврате к прадедовским богам или о сочетании обеих вер. Стригольников иногда обвиняют в симпатии к язычеству, но это, как постараюсь показать в дальнейшем, крайне сомнительно. Языческая стихия разрасталась за счет деревни, в которой существовала своеобразная система особого налога за выполнение языческих обрядов — «забожничье».

Церковь в XIII–XIV вв. переписывала старые и создавала новые поучения против язычества, а русско-чудское крестьянство приглашало сельских священников на свои языческие по происхождению братчины. Из поучения, приписанного пророку Исайе, о почитании Рода и рожаниц мы узнаём, что главный праздник собранного урожая происходил 8 сентября в день Рождества Богородицы, а на следующий день устраивалась «вторая трапеза», на которой «черпала наполнялись» вином в честь языческого Рода и двух рожаниц, древних богинь плодородия, которым как бы соответствовали Мария-Богородица и ее мать Анна. На этот второй, языческий пир приглашались священники, и здесь они читали христианские молитвы, посвященные богородице. Автор называет их «череву работнии попове»; в глазах же своих односельчан они просто дополнительно подкрепляли своими молитвами древний языческий обряд.

Функции языческого волхва и православного иерея сближались в деревенском быту настолько, что правила Владимирского церковного собора 1274 г. при поставлении в священники рекомендовали осведомляться относительно кандидата: не «кощунник» ли он или «чародей»?[123] Тогда же появляется термин «рожаницемолец», т. е. «молящийся рожаницам».

Следует сказать, что возврат к языческой аграрной магии не противоречил вере в необходимость покаяния перед богом христиан, Род и рожаницы ведали урожаем, а вопрос о прекращении насланной на Русь казни во имя получения в будущей жизни царства небесного — это вопрос, так сказать, «вне компетенции» языческих божеств, так как в славянском язычестве отсутствовало само понятие загробного мира с разделением на ад и рай.

Упомянутый выше Серапион («епископ зело учителен и силен в божественном писании». — Татищев, 5-51) обвиняет свою паству в том, что верят в колдовскую силу языческих волхвов и в случае неурожая вымещают свое несчастье, сжигая волхвов, считая их (как и в 1227 г.) виновниками голода.

Неурожай в Новгороде был в 1273 г. Поучение Серапиона близко к этой дате.

Аже еще поганьскаго обычая держитесь:

волхвованию веруете и пожигаете огнем невиныя человекы

И наводите на весь мир и град убийство…

От которых книг или от ких писаний се слышасте,

яко волхвованиемь глади бывають на земли?

И пакы волхвованиемь жита умножаються?

*

Печаль многу имам в сердци о вас, чада!..

Обычай поганьский имате — волхвам веру имете

и пожагаете огнем невинныя человеки.

Где се есть в писаньи, еже человеком владети обильем или скудостью?

Подавати или дождь или теплоту?

О, неразумнии! Вся бог творит якоже хощет:

беды и скудость посылает за грехи наша

и наказая нас, приводя на покаянье![124]

Порицая язычество, Серапион, тем не менее, предостерегает от неразумной жестокости: если вся природа подчинена богу, то волхвы бессильны что-либо изменить и сжигать их бессмысленно.

Для нас существенно отметить, что слепая вера в могущество колдовских заклятий была в конце XIII в. столь же сильна, как и в начале века.

Церковные поучения против язычества, копировавшиеся вплоть до XVII в., были не только бичеванием архаичных верований, но и призывом к полному принятию христианства, его основных положений, его обрядности и организации.

Кругозор горожан был несравненно шире крестьянского; связи с другими городами, заморские поездки, наличие в городе приезжих людей, социальная пестрота города, вечевые собрания, грамотность — все это отличало горожан от жителей сел и весей, занятых своими полями и стадами. Обилие церквей и духовенства в городах давало возможность постоянного общения и восприятия новых идей. Такой новой идеей стала вера во всеобщее покаяние как единственный способ освободиться от могучего победителя. Горожане старшего поколения вроде Серапиона более чем кто-либо ощущали падение уровня развития и утрату перспектив.